Имант Ластовский - У незримой границы Страница 14

…В начале шестидесятых годов Хорсты купили домик на окраине Риги. Детей у них не было, и Паулина долго переживала это свое несчастье. Но жили они мирно, пока через два года после покупки дома, как раз накануне серебряной свадьбы, Екаб Хорст не собрал вдруг свои вещи и не ушел к другой женщине.

Только тогда Паулина вспомнила, что много лет назад ее муж встречался с какой-то Юстиной. Как далеко зашли их отношения и почему они в свое время расстались, Паулина никогда не спрашивала, хотя ей и приходилось слышать, что у Юстины есть сын, теперь уже взрослый, и что отцом его вроде является Екаб.

Паулина и раньше была сдержанной, а теперь совсем отгородилась от соседей. К себе никого не приглашала и сама ни к кому не ходила. Она не хотела ни сочувствия, ни советов, ни помощи. Никогда не умела делить с кем бы то ни было ни радость, ни горе.

Через три месяца к ней неожиданно пришла Юстина. Визит ее разбередил затянувшуюся было рану. Юстина оказалась женщиной неопределенного возраста; ей можно было дать порой сорок, а порой и все шестьдесят — в зависимости от ее настроения, от того, насколько тщательно она следила за собой.

Сознавая, что посещение ее было достаточно неприятным для обеих, Юстина держалась скованно, и разговор получился непродолжительным. Паулина не предложила нежданной гостье ни раздеться, ни присесть. Лицо хозяйки оставалось неподвижным, хотя внутри все вскипело, когда она услышала певучие интонации гостьи:

— Не держите на меня зла. Никогда не хотела обездолить вас, сына вырастила в одиночку, и Екаба к нам не заманивала. Но теперь, на старости лет, он сам решил, что обеспечены вы достаточно, у вас дом, пенсия, и мы хоть сейчас можем пожить друг для друга — сколько еще придется…

Она говорила торопливо, часто переводя дыхание. Каменное молчание Паулины тяготило ее.

— И теперь мы с ним решили оформить наши отношения. Хоть напоследок. На вещи, на сбережения он претендовать не собирается. Лишь бы вы дали ему развод…

Не удержавшись, она заплакала, и лишь тогда услышала ровный, невыразительный голос Паулины:

— Скажите Екабу, что я согласна на развод. Насильно я его никогда не держала. И не собираюсь.

Откуда было знать Юстине, каких сил стоили Паулине эти спокойные слова. Но бывшая жена Екаба не утратила способности держать себя в руках. Даже муж и тот никогда не знал всего, что творилось в ее душе, и в минуты ссор нередко именовал ее статуей.

Развели быстро. Правда, Паулина ожидала, что Екаб придет на суд один: прежде чем расстаться навеки, ей хотелось посидеть вдвоем с ним в каком-нибудь кафе в Старой Риге, немногими словами вспомнить былое. Но Екаб ни на секунду не расставался с Юстиной, словно боясь остаться с Паулиной наедине; наверное, боялся ее глаз, внимательных и усталых, боялся сожаления, какое могло бы шевельнуться в его душе: нелегко ведь отрубить и отбросить почти три десятка лет, прожитых вместе…

Только вернувшись из суда домой, Паулина поняла, что осталась на всю жизнь одна, — осталась одинокой, никому не нужной.

До боли остро ощутила она тишину пустых комнат, и домик на окраине Риги, о котором она столько лет мечтала, ради которого вместе с Екабом работала не покладая рук, внезапно показался ей враждебным, связавшим ее по рукам и ногам, повисшим на шее, словно гиря.

После этого Паулина еще больше замкнулась. Каждое утро она выходила из дому, чтобы принести из сарая дрова и сходить в магазин; там она здоровалась с соседями и продавцами кивком головы, не разжимая губ. По привычке она не пропускала служб в костеле. Но всегда прямым путем возвращалась домой и больше уже на улицу не выглядывала. К вечеру Паулина наглухо закрывала ставни — не столько из страха, сколько для того, чтобы оградить себя от случайных взглядов. Старательно, на замок и цепочку, запирала дверь и уже не впускала больше никого.

Но даже самый замкнутый человек не может вечно быть совершенно один, а для старой женщины это особенно мучительно. И постепенно Паулина принялась искать друга. Ей хотелось, чтобы и в ее пустых комнатах зазвучал человеческий голос, чтобы был на свете кто-то, кто мог бы понять ее, в случае болезни побыть рядом, вызвать врача, — человек, от которого не надо было бы таиться.

И мало-помалу такие отношения начали у нее складываться с соседкой, Эммой Круминьш. К тому же они не были совершенно чужими друг другу: Эмма приходилась Паулине дальней родственницей. Однако прежде не было никакой надобности вспоминать об этом. Но вот однажды утром Эмма заметила, что Паулина не появилась во дворе в урочный час, хотя раньше по ней можно было хоть будильник проверять. Она зашла к Паулине и узнала, что ту скрутил ревматизм. Эмма сразу же затопила плиту, заварила малиновый чай, сбегала в магазин за свежими булочками…

Дальше — больше, и вскоре она стала необходимой Паулине.

Шли годы, и обе женщины стали совсем неразлучными. И вот в один прекрасный день Паулина попросила Эмму пригласить нотариуса и, несмотря на все возражения соседки, составила завещание, по которому все имущество после ее смерти должна была наследовать эта милая, одинокая женщина. На протесты Эммы Паулина ответила кратко:

— Не спорь. Больше у меня никого нет, а с собой старики ничего не берут.

В тот вечер Эмма засиделась у Паулины допоздна. Вместе разглядывали старые фотографии, вспоминали прожитые годы. Словно расставаясь навсегда.

Рассматривая пожелтевший от времени снимок, на котором были изображены две молодые женщины, Паулина заметно взволновалась.

— Мои двоюродные сестры, близнецы. — Она глубоко вздохнула, помолчала и лишь затем тихо продолжала: — Страшная судьба. Всю жизнь старались вылезти из нужды, работали без выходных и праздников, одна была портнихой, другая — шляпочницей… А пять лет назад их убили. Обеих.

— Какой ужас! — прошептала Эмма.

— Да. Хоть жили они порознь, а смерть приняли одинаковую. За что? Ведь и мухи на своем веку не обидели!

— Кто же их?..

Паулина пожала плечами.

— До сих пор не нашли. У них почти ничего и не пропало. А в комнатах все было перевернуто — словно что-то искали. Нашли, не нашли — не знаю.

На следующий день, заметив, что ставни домика Паулины еще не открыты, дворничиха отворила их сама и постучала в окно. Обождала минуту-другую, но в доме по-прежнему царила тишина. Тогда, поднявшись на крыльцо, она позвонила; изнутри донеслось тонкое дребезжание. Однако никто не спешил отворить дверь. Дворничиха подергала ручку, постучала в дверь, но безрезультатно.

«Видно, поздно легла вчера», — подумала она и снова подошла к окну. Когда она всмотрелась повнимательнее, ей показалось, что Паулина лежит в постели как-то странно. Дворничиху внезапно охватил страх. Она бросилась к Эмме. Потом позвонила из автомата в милицию.

Через несколько минут подъехал участковый милиционер. Он распорядился взломать дверь. Шофер милицейской машины немного повозился с замком, и дверь распахнулась. Участковый вошел первым и увидел в постели Паулину, залитую кровью.

Быстро выйдя на крыльцо, он попросил обеих перепуганных женщин не входить в дом и вызвал оперативную группу.

Через полчаса Эмма, заливаясь слезами, уже рассказывала, что была самым близким, единственным другом Паулины, только вчера провела у нее весь вечер, рассматривая фотографии, а кроме того, что только вчера Паулина составила завещание, в котором сделала ее своей наследницей.

В оперативную группу входили инспектор уголовного розыска Целмс, следователь прокуратуры Эвартс, судебно-медицинский эксперт Вилсоне и эксперт-криминалист Смилга.

Поговорив с Эммой, Эвартс попросил ее посидеть на скамейке возле дома и никуда не отлучаться.

— Господи! — едва слышно пробормотала женщина. — Неужели вы подозреваете меня!

— Нет, я вас ни в чем не подозреваю. Но вы самый важный свидетель, а нам нужна каждая мелочь. Вот посидите спокойно и попытайтесь припомнить все как можно подробнее, — успокоил следователь.

— Но меня уже два раза допрашивали…

Тем временем Смилга сделал необходимые фотографии, и вся группа перешла в комнаты. Там царили чистота и порядок, говорившие о педантичной аккуратности старой хозяйки. А в постели лежала убитая женщина.

На первый взгляд все было ясно: женщину убили топором, который валялся сейчас подле печки. Рядом лежала мокрая тряпка, которой убийца, видимо, вытирал руки или обувь, прежде чем выйти из дому.

Судмедэксперт Вилсоне подошла к Целмсу и Эвартсу.

— Заключение экспертизы получите сегодня же, но и так видно, что смерть насильственная. Признаки борьбы отсутствуют. Видимо, потерпевшую убили, когда она спала.

Эмма Круминьш сидела в кабинете следователя, и ее все больше охватывал невыразимый страх. Глядя на нее, Эвартс точно в книге читал все ее переживания. Она вряд ли умела таить свои чувства. Только уж слишком она перепугалась… Обдумывая план ведения допроса, следователь никак не мог отрешиться от мысли о завещании: как-никак, а убили Паулину именно после того, как она его составила.