Анатолий Стась - Подземный факел Страница 19

Харпий вскочил, тронул милиционера за рукав.

— Я не желаю выслушивать пьяный бред. Набросился с кулаками, теперь болтает невесть что! Избавьте меня… В конце концов я требую, и это мое право, призовите к порядку хулигана. Я не позволю!

Милиционер быстро отдернул руку, как будто прикосновение пальцев мужчины с бородкой могло испачкать рукав его нового мундира, смутился от своего невольного движения и, стараясь скрыть это, строго постучал авторучкой по столу:

— Граждане, спокойно! Разберемся. Выясним. Окончит один — выслушаем другого.

— Так вот, сижу я в буфете, — снова заговорил Сирченко, — встретил на вокзале старого Машталера, был он у нас председателем сельсовета, теперь на пенсии. Сына провожает в Севастополь, моряка. А я в область собрался. Ждем поезд. Взяли на троих две бутылки «Жигулевского». Балакаем себе. Вот и вся пьянка. Вдруг вижу — он, тот самый бандюга. В зал заходит, покупает папиросы. Бородку отрастил, очки на нем. Да я его, подлеца, не то что в очках — дегтем вымазанного узнал бы. На всю жизнь запомнился он мне тогда, в машине, до смерти не забуду! Не помню, как из-за стола выскочил. Так вот и встретились… Не ждал? — механик повернулся к Харпию, глухо пообещал: — Теперь ты от меня не ускользнешь, нет, оборотень проклятый!

Поколебавшись, милиционер протянул руку и, не глядя на потерпевшего, сухо сказал:

— Гражданин, ваши документы!

Окинув механика спокойным, сочувствующим взглядом, будто больного, Харпий пожал плечами, расстегнул подшитое мехом пальто.

— Прошу. Паспорт, командировка. Военного билета не имею, невоеннообязанный. И в армии, к слову сказать, никогда не служил.

— Откуда приехали?

— Из Коломыи. Научный работник я. Командирован институтом в вашу область. Полчаса тому назад сошел с поезда. У меня здесь пересадка. Еду в село Устимовку. Может, слышали? Там ботанический сад. Старый сад, выращенный еще до революции. Меня, ботаника, давно интересует редкая растительность, особенно тропическая, в степном украинском селе… Что вам еще надо, товарищ милиционер?

Бровко не ответил, только взглянул на ботаника и продолжал внимательно изучать документы.

Паспорт и командировочное удостоверение были в порядке. Где-то в глубине души у Бровко начало закрадываться сомнение. Можно ли на веру принять заявление Сирченко? Механик, правда, человек серьезный, в районе его знают многие, еще по работе в МТС. И не пьяный он вроде. Бутылку пива выпил — буфетчица тоже подтвердила. А вдруг обознался, ошибся, принял Харпия за кого-то другого? Не вышло бы промашки с этой историей. Задержишь ботаника напрасно — беда будет, выговора ему, Бровко, не миновать. Научный работник, с командировкой института. Его побили и его же… задержали. Не клеится, действительно. Какие доказательства, что именно он имел отношение к бандитам, когда-то напавшим на Сирченко? Интеллигентного вида человек. Впрочем, случай во время войны, как утверждает Сирченко, произошел в Западной Украине, у Карпат. Город Коломыя…

Если бы в паспорте Харпия стоял штамп харьковской, днепропетровской, ленинградской, даже хабаровской прописки, тогда другое дело. Но прописка была коломыйская. Удивительное стечение обстоятельств. Механик обратил внимание не на кого-нибудь, а на прибывшего из Прикарпатья. Вот это и тревожило милиционера Бровко. Это и не нравилось ему.

Ход мыслей Бровко нетрудно было прочитать на его открытом широком лице. Он колебался. Он еще не решился, как действовать дальше.

Голос Харпия не дал ему как следует сосредоточиться. Ботаник заговорил уже без раздражения, даже примирительно:

— Молодой человек ошибся. Опрокинул чарку, другую и того… Бывает. Кажется, товарищ милиционер, вы знакомы с ним? Понимаю. Неприятный инцидент. Что же, я не настаиваю, не хочу раздувать… Но согласитесь, нельзя же прощать такие дикие выходки кому бы то ни было.

— Знакомство здесь ни при чем, — хмуро сказал Бровко. — Каждый ответит за свои поступки по закону. Мне очень неприятно, гражданин Харпий, но вам придется на некоторое время отложить выезд со станции Даньки. Не волнуйтесь, все выяснится очень скоро, — вежливо закончил он и спрятал документы ботаника в карман.

Харпий побледнел.

— Кто вам дал право? Это произвол! Имейте в виду, я буду жаловаться. Вместо того чтобы призвать к порядку хулигана, вы… вы… Как вы смеете!

— Я сказал: каждый будет отвечать за свои действия по закону, — с каменным выражением на лице повторил милиционер и, обращаясь к механику, распорядился: — А ну, Сирченко, позовите дежурного по станции!

Черный как жук железнодорожник в цигейковой безрукавке, надетой поверх форменного кителя, с порога обвел веселыми глазами присутствующих, добродушным баском спросил:

— Значит, пятнадцать суток обеспечено? Давай его сюда, Бровко, этого боксера-чемпиона. На станции снега намело — пропасть, убирать некому.

— Шутки потом, — сказал милиционер, подымаясь из-за стола. — Ты меня с областью по селектору можешь раз в жизни соединить? Сделай, пожалуйста, такую услугу. Надо.

Взглянув на него, дежурный по станции молча подошел к аппарату.

Через несколько минут милиционер склонился над микрофоном.

— Алло! Докладывает сержант Бровко со станции Даньки. Кто слушает? Ага, вот хорошо! Товарищ старший лейтенант, тут такое дело…

3

За окном проплывала ночь, мелькала огнями разъездов и станций. Матовый плафон лил сверху синеватый свет. В купе стоял дремотный полумрак.

Свет падал на лицо Харпия, темные тени лежали под его глазами, все лицо казалось неживым и застывшим. Ботаник лежал на нижней полке в костюме, не разувшись. Заложив руки под голову, он, казалось, дремал, выставив вверх рыжеватую бородку. Но Бровко видел, что Харпий не спит. Он лишь зажмурил глаза, а веки едва заметно шевелились. Бровко ждал, когда глаза ботаника снова, без всякого выражения, спокойно посмотрят на него и Харпий раскроет рот.

Сержант смотрел на задержанного настороженно. Тупое раздражение вызывали и острая бородка, и реденькая прядь волос, и мертвенно-синее лицо. За несколько часов поездки сержант возненавидел этого ботаника из Коломыи.

В купе они были вдвоем. Харпий изматывал нервы Бровко с нескрываемым злорадством, хорошо зная, что ответить тем же ему не могут.

Сержанту иногда хотелось встать, схватить за плечи этого въедливого типа, тряхнуть его о стенку вагона. Как бы изменилось сразу это ехидное лицо, другим бы стал скрипучий, нудный, с нотками превосходства голос. Но…

Доложив по селектору в линейное отделение милиции о происшествии на станции Даньки, Бровко не предвидел, что эту ночь ему придется сидеть в купе мягкого вагона вместе с Харпием.

В линейном отделении, выслушав милиционера, попросили немного подождать. В репродукторе защелкало, зашумело, потом послышалась чья-то приглушенная, неразборчивая скороговорка. Бровко догадался, что там, в области, не отходя от селектора, дежурный офицер звонит кому-то по телефону.

Через несколько минут из репродуктора раздался голос того же дежурного офицера. Он приказал первым же поездом доставить задержанного Харпия в область. Показания механика Сирченко коротко записать и взять с собой. «С задержанным обращаться вежливо, чтобы никаких потом претензий и жалоб. Вы отвечаете за него, слышите, товарищ Бровко?»

Предупреждение, переданное по селектору, сдерживало Бровко всякий раз, когда его терпению, казалось, вот-вот наступит конец. И он только сильнее сжимал зубы, терпел, делал вид, что его совершенно не трогают выходки Харпия.

Стакан на столике тоненько, певуче позванивал, прикасаясь к бутылке. Бровко сердито отодвинул бутылку в сторону. Ботаник открыл глаза. Они по-кошачьи засветились из глубоких впадин.

— Мне нечем дышать, — требовательно сказал Харпий. — В купе душно. Откройте окно!

Бровко молча встал, зло крутнул никелированную ручку. Из щели повеяло холодным, колючим ветерком, заколыхались тяжелые плюшевые шторы. Харпий отвернулся к стенке, поудобнее устраиваясь на подушке.

В вентиляторе тихо насвистывал ветер. За черным окном плыла ночь. Вагон спал. Лишь изредка на коротких остановках стучали двери купе, слышались в коридоре приглушенные ковровой дорожкой шаги.

Отяжелевшие веки слипались, глаза будто кто-то засыпал мелким песком. Бровко тряхнул головой, слегка отпустил ремень, расстегнул верхнюю пуговицу кителя, привалился спиной в уголке у двери к стенке и с наслаждением вдыхал свежий воздух.

Бровко нервничал. За полгода службы в милиции ему впервые пришлось конвоировать такого наглого задержанного. Изредка попадались на вокзале заезжие карманники, приходилось иметь дело с любителями заглядывать в бутылку, иногда снимал он с подножек «зайцев». Эта публика вела себя совсем иначе. Провинившийся делался смирным и тихим как ягненок, заискивающе заглядывал в глаза. А Харпий наглел с каждой минутой все больше. На протяжении четырех часов, с тех пор как поезд отошел от станции Даньки, Бровко чувствовал себя как на иголках.