Андрей Гуляшки - Последнее приключение Аввакума Захова Страница 23

В женщину я влюбился, как говорится, чуть ли не с первого взгляда. Не знаю, действительно ли я влюбился в нее, но нравилась она мне ужасно. Нравилась настолько, что мне все время хотелось смотреть на нее, вертеться где-то рядом, чтобы не терять ее из виду и радоваться ее присутствию, пусть даже издалека. Это было что-то совсем мальчишеское, совершенно несообразное моему зрелому возрасту. Но вот так уж получилось. Возможно, меня подвела южная лазурь — кто знает?

Два слова о женщине. Ей было лет тридцать. Смуглая брюнетка со светлыми и теплыми голубыми глазами, с мягкими округлыми линиями плеч и груди, а в талии тонкая; высокая и стройная, какими обычно бывают бездетные женщины. Голос ее — слегка гортанный — был теплым, манящим, сладостным, как выражаются некоторые старомодные поэты. Короче говоря, она была хороша, но не сентиментально, а скорее, порочно хороша, если не принимать в расчет ее глаза — светлые и чистые.

Итак, я уже имел соседей, но выглядели они как-то странно, казались чудаками. Прежде всего бросалась в глаза их необщительность. Необщительный человек в Южной Италии — это вроде белой вороны у нас. Здоровались они холодно, ни с кем не разговаривали, есть садились за отдельный стол. Отправлялись на прогулку одни. Особенно неразговорчивы были мужчины. Женщина иногда пела, и я хочу сразу же отметить, что пела она чудесно, как прошедшая хорошую школу эстрадная певица. Аккомпанировала себе на гитаре. Песни были веселыми, мелодичными, чаще всего народными — из южноитальянского фольклора. Ее спутники слушали эти песни равнодушно, и я решил, что у них определенно рыбья кровь. Будь я на ее месте, я пел был им одни только похоронные марши. Отвратительные мужики! Не стоило бы их и вспоминать, но меня, вполне понятно, их поведение просто озадачило, и я как бывший «искатель неизвестного» почуял след дичи, и не какой-нибудь мелкой, а крупного зверя. Мои соседи проводили большую часть утреннего времени в своих амбарах, они высовывали оттуда нос, только чтобы позавтракать. Перед обедом они выходили прогуляться вдоль берега и старались держаться подальше от поселка. Во время их уединенных прогулок я часто слышал, как поет красавица смуглянка. Обычно она шла следом за своими друзьями, шагах в пяти-шести от них, стараясь не приближаться к ним, но и не отставать намного, и пела. Аккомпанировала себе на гитаре и пела. У меня было такое чувство, что даже море затихало, слушая ее.

Каждый день после обеда они отправлялись в Фотию. Никакого интереса к византийской базилике не проявляли, как будто бы ее вовсе не было. Заняв позиции на прибрежных скалах бухты, они впивались глазами в море. Мужчины молча курили, а женщина время от времени перебирала струны гитары, и ее бархатный призывный голос устремлялся в морской простор, словно чайка.

Кажется, пришло время сказать что женщину звали Юлия, адвоката — Лучиано, а боксера — Карло. Лучиано и Карло то ли кого-то ждали, то ли что-то выжидали. А Юлия скучала. Очевидно, Юлия служила прикрытием для этих двух мерзавцев.

Хотя я уже перестал заниматься сыском и раскрытием «загадочных неизвестных», охотничий голод в моей крови вовсе не был утолен, и поэтому я позволял себе иногда устраивать на берегу маленькие развлечения. Поджидал их, спрятавшись где-нибудь, а затем незаметно приближался к ним и прислушивался. Но, кроме песен Юлии и звона ее гитары, ничего другого не слышал. Мужчины были безмолвны, как рыбы.

Однажды в субботу, незадолго до захода солнца (прошла неделя после приезда этой троицы), в бухту безжизненной Фотии вошла парусная лодка. Лучиано и Карло спустились со скал с легкостью и проворством людей, выросших в горах, — я искренне позавидовал их ловкости. Вместе с прибывшим они вытащили лодку на пляж, а затем, усевшись на песке, принялись оживленно шептаться. Мне показалось, что человек, приплывший на лодке, передал Лучиано небольшой пакет. Пока они разговаривали, Лучиано держал его на коленях, а когда встали, чтобы идти, он передал пакет Карло, который тотчас же сунул его в бездонный карман своих широченных брюк.

Ничего другого, кроме как напугать этих негодяев, сделать я не мог. Поэтому, когда они расстались с лодочником, я поднялся во весь рост на скале, где укрывался, замахал рукою якобы в знак приветствия, даже крикнул на тирольский лад какую-то бессмыслицу, чтобы привлечь внимание, и благоразумно дал тягу.

Потом я узнал, что эти жулики приняли меня за агента Интерпола и подумали, что своим дерзким тирольским выкриком я подавал им условный знак для переговоров — то есть что я согласен держать язык за зубами за соответствующую мзду. Вечером они куда-то исчезли, а за моим столом в таверне появилась Юлия — наряженная, с красным цветком в волосах, но явно не в духе. Она спросила меня, можно ли ей рассчитывать на мое покровительство в течение ближайшего часа, так как ее жених отправился с приятелем в Санта-Барбару, чтобы позвонить в свою контору. Странная это была контора, которая работала в такое позднее время! Как бы там ни было, я сказал Юлии, что согласен оказывать ей покровительство, и не только один час, но, если она того пожелает, и всю ночь. Она рассмеялась и сказала мне, что я очень добр. Потом мы пили вино, и, когда чокались, я заметил у нее на безымянном пальце левой руки золотой перстень, украшенный огромным жуком из прозрачного янтаря. Пока мы болтали какие-то глупости о том о сем, как это обычно бывает с незнакомыми людьми, встретившимися впервые, я разглядывал украдкой перстень и с удивлением заметил, что янтарь не преломляет и не отражает свет. Жук, оказывается, был из стекла. И притом он был наполнен жидкостью.

Именно поэтому он и не отражал свет… Да, я, конечно, был знаком с таким видом «украшений» — судьба меня уже не раз сталкивала с ними.

— Знаешь, Юлия, — сказал я, интимно наклонившись к ней, — у меня в комнате есть чудесный коньяк. Хочешь, выпьем по рюмке?

В этом месте рассказа Аввакума вдруг раздался тревожный звонок радиотелефонной установки. Звонил Баласчев. Слушая его, Аввакум нахмурил брови, лицо его вытянулось, помрачнело и застыло.

— Откуда ты говоришь? — спросил он. Баласчев ему что-то ответил, и Аввакум сказал:

— Хорошо, я жду тебя.

— Что случилось? — спросил я, чувствуя, как учащенно забилось у меня сердце.

Аввакум наполнил рюмки коньяком.

— Сперва выпей, а тогда я тебе скажу, — ответил он. Лицо его по-прежнему было застывшим и мрачным.

— Что-то с Мариной? — спросил я.

— В четыре часа пять минут Марина была убита из огнестрельного оружия у входа в свой дом, — сказал Аввакум.

Я поставил рюмку на пол. Сердце перестало частить, билось медленно, но так сильно, что удары его отдавались у меня в ушах гулом колоколов.

— Ты за кого меня принимаешь, что так готовишь меня? — спросил я.

— Я не тебя готовлю, а собираюсь с мыслями, — сказал Аввакум. — У меня перед глазами еще была Юлия, когда позвонил Баласчев.

Я поглядел на свои часы. Было двадцать минут пятого.

Баласчев приехал через десять минут. Плащ его был мокрый. Он принес с собой в комнату холод, сырость, ощущение темноты и чего-то безвозвратного.

Аввакум налил ему чая, посадил поближе к камину и попросил рассказать.

— С того самого момента, когда мы последними покинули лабораторию. Который был тогда час?

— Половина четвертого, — сказал Баласчев. — Ровно половина четвертого. Туман еще не добрался до нас, но мы уже видели, как он ползет — от Подуяне до колокольни храма Александра Невского все уже было покрыто желтоватой мглой. Шел дождь. На площадке перед лабораторией суетился возле своего «Москвича» один только Недьо Недев. Он то поднимал капот и что-то смотрел в моторе, то включал зажигание и нажимал стартер, но мотор только фыркал раз-другой и снова глохнул. Я спросил его, может, лучше, чтобы его подвез на своей машине кто-нибудь из наших ребят, но он категорически отказался. Дежурный милиционер стоял под козырьком входа, глядел на него и посмеивался. Я отправился в Техническую службу, как вы мне приказали. Заниматься Недьо Недевым было кому!

По дороге я получал сведения от тех, кто на машинах продолжал следить за профессором, Кирилковым, Воином Константиновым и лаборанткой Мариной Спасовой. Едва только я добрался до Технической службы, как мне позвонили относительно Недьо Недева.

Недьо Недев задержался на площадке у лаборатории ровно пятнадцать минут. Наконец ему удалось завести мотор, он выехал на шоссе и направился к остановке, но туман уже опустился над дорогой, и ему приходилось двигаться еле-еле. Когда он добрался до развилки, на светофоре загорелся красный свет и подъехал княжевский трамвай. Пока трамвай проезжал, между нашей машиной и «Москвичом» Недева вклинился грузовик бумажной фабрики, а напротив появилась еще ка-кая-то машина. Образовалась пробка, а так как туман был густой, то. каждый старался выждать, пока дви-чется стоящий впереди. Когда наше наблюдение получило возможность выехать, машина Недева уже исчезла из виду, словно растворилась в тумане. Как и следовало бы ожидать, наш человек выбрал наиболее вероят-ный вариант: он исходил из того, что объект поехал в сторону Софии, а не Княжева. Тем более что в направлении города мерцали сквозь туманную дымку красные огоньки. Он покатил вслед за огоньками, но, когда настиг их у остановки «Бэкстон», где сильные люминесцентные лампы разрежали мрак, оказалось, что это не тот «Москвич» — номер и цвет кузова были другие. Так из всех назначенных для наблюдения объектов исчез один только Недьо Недев.