Ноэл Бен - Кремлевское письмо Страница 27

Грузины в автобусе вели себя дружелюбно и посмеивались над корзинами с рыбой, чаем и фруктами, но не удивлялись. Многие москвичи ездили на юг именно за этим. В Москве открывались все новые рынки, и торговцы постоянно везли туда фрукты и чай. Попутчики по автобусу посоветовали Роуну и Ханису прихватить назад шампанского.

Из Батуми они поплыли пятым классом. Кукольник настаивал на этом, потому что такое путешествие давало отличную возможность по общаться с людьми и отшлифовать свой грузинский акцент. В поезде такой возможности уже не будет.

В Ленинграде становилось все холоднее. Уорд проводил время, как обычный турист. Выйдя из Эрмитажа, он пересек Неву и направился к Петропавловской крепости. Потом вернулся, что-то купил на Невском. Уорд рассматривал Александрийскую колонну на Дворцовой площади уже в сумерках. Прохожий рассказал ему, что высота памятника почти пятьдесят метров и это самый высокий памятник из монолитного камня в мире. Уорд уже знал, что он воздвигнут в честь победы над Наполеоном в 1812 году.

Пора. Уорд быстро прошел по Невскому проспекту к Московскому вокзалу. Московский поезд опаздывал.

21

Москва

Роун и Ханис поселились в квартире Поткина. Поткин предупредил вахтера, что у него погостят племянники из Грузии. Они поживут в столице месяц или немного дольше. К ним присоединятся друзья. В этом не было ничего подозрительного. С жильем в Москве было сложно. Все останавливались у родственников. Вахтер даже заметил сильное сходство между Ханисом и Поткиным, правда его жена очень шумно возражала, утверждая, что семейное сходство было явно у Роуна, а не у Ханиса.

Би Эй подошла к центральному рынку в 14.30, бесцельно побродила между торговыми рядами. Свои товары расхваливали украинцы, армяне, грузины, латыши — люди из разных уголков страны. И хотя на рынок шли за фруктами, овощами и мясом, здесь продавалось многое другое. Если хватало денег, у мелких дельцов было можно было купить что угодно. Если нужной вещи не было, можно было договориться. Повседневные товары шли по вполне приемлемым ценам, предметы роскоши — по очень высоким.

Би Эй остановилась купить лимонов. Она вынула из сумочки потертый кожаный кошелек и отсчитала мелочь. Убрала кошелек в сумочку и начала выбираться из толпы, которая собралась у соседнего киоска. Здесь продавали французские и американские пластинки, около семи долларов за штуку. Потом она отстояла очередь за мороженым, реклама обещала двадцать пять сортов. Она опять вынула кошелек, рассчиталась мелочью и убрала его в сумочку.

Молодой человек, который следил за Би Эй, был не старше двадцати двух лет. Не отходя далеко, он дождался, пока она допила бутылку газированной воды и смешалась с толпой, рассматривающей японские транзисторы. Он тоже нырнул в толпу, толкнул Би Эй, отработанным движением вынул кошелек из сумки и поспешил выбраться. Вор быстро прошел в другой конец рынка, спрятался за грузовик, вынул деньги, засунул их в карман брюк, выбросил кошелек и отправился искать очередную жертву.

Вскоре его внимание привлек украинец с толстой пачкой денег. Он уже распродал весь товар и покупал подарки семье перед возвращением домой. Карманник шел за ним на небольшом расстоянии. Выждав момент, он проделал то же, что с Би Эй.

Ему решительно везло. Оба кармана брюк были набиты деньгами. Он уже хотел закончить, но приметил домохозяйку, которая покупала апельсины. Поравнявшись с толпой у киоска, где продавались пластинки, женщина вытянула шею, пытаясь разглядеть, за чем давится народ. В этот момент воришка открыл ее сумку и вынул деньги. Он опять вернулся к грузовику и, укрывшись за ним, пересчитал деньги — пятнадцать рублей. Но заталкивая их в карман, обнаружил, что там пусто. Он проверил другой карман — тоже пусто. Он огляделся. Би Эй прислонилась к грузовику, помахивая пачкой денег.

— Ты не это случайно ищешь? — спросила она.

Воришка с досадой посмотрел на нее. Би Эй бросила ему деньги.

— Я недавно в Москве. Не хочется попасть в плохую компанию.

Парень поймал деньги, улыбнулся и бросил их назад Би Эй.

— Меня зовут Михаил. Пойдем, я угощу тебя водкой, только платить будешь сама, какой-то мерзавец увел весь мой заработок.

Уорд вернулся домой в четыре часа. Роун уже ждал его. Уорд обрадовался, когда узнал, что остальные уже действуют. Он умылся, поел холодной курицы с черным хлебом и выпил стакан чая.

— Вот и пришла пора, племянничек, узнать, что ты делаешь здесь. Если конечно, ты не предпочитаешь сначала осмотреть достопримечательности.

— Я собирался, но это подождет.

— Разумно, очень разумно.

Они шагали по улице Горького в сторону Красной площади. Было оживленно. Улица поражала чистотой, какой Роун не встречал на Западе. Мимо них спокойно, без суеты шли москвичи. Если бы не русские вывески и эта чистота, Роун подумал бы, что он где-то в другой стране.

— Когда мы встретились первый раз, — заговорил Уорд, — ты спросил, почему выбрали тебя. Помню, я тебе что-то ответил.

— Да, ты сказал, я способен спокойно отнестись к тому, что кто-то умрет вместо меня.

— Я так сказал?

— Слово в слово.

— Ну и память у тебя.

— Я запоминаю все, что захочу.

— Полное запоминание, так это называется?

— Это не полное запоминание, — раздраженно ответил Роун.

— Ну, как оно там не называется, а впечатление производит. В Нью-Йорке тебе давали для запоминания в три-четыре раза больше, чем всем нам вместе взятым. Ты запоминал все дословно с первого раза. Ты ведь понимаешь, Георгий, мало кто на это способен.

— Нельзя ли ближе к делу?

— Я-то думал, что я — по делу. Не надо быть сверхсообразительным, чтобы понять, что мы в Москве, как в ловушке. Ребята соберут информацию. А что с ней дальше делать? Напечатать ее на машинке мы не можем, у нас нет машинки. Записать на пленку не можем — нет магнитофона, на бумагу не запишешь — могут найти. Знаешь, что мы сделаем, племянничек? Мы расскажем все тебе. Ты будешь хранителем информации.

— Иначе говоря, из меня делают почетного клерка?

— Я бы сказал не так. Скорее, компьютер о двух ногах.

— Все плохо, — вздохнула мадам Софи. Она откинула со стареющего лба крашенные хной завитки и отпила из чашечки чай. Ее пышные формы облегал ярко-синий бархатный халат, отделанный золотой тесьмой несколько военного вида. На ногах у нее были золотого цвета домашние туфли, оставляющие открытыми толстые пальцы с ногтями, выкрашенными голубым лаком.

— У меня осталась только одна девушка, вот эта самая, — она показала Ханису на девушку в красном выцветшем халате. — Будь я мужчиной, я бы приплатила ей, чтобы она не ложилась со мной, а не наоборот. Никакой культуры, любви не осталось, нежность ушла. Но хуже всего то, что девочкам приходится работать на фабриках по десять часов. Когда они приходят сюда и ложатся с мужчинами, романтичности в них не больше, чем в банке с селедкой. А как Дмитрий?

— Его повесили, — ответил Ханис.

— О Господи! — вскрикнула мадам Софи. — Он присылал мне таких девочек! А каких клиентов! В прошлом, конечно, в светлом прошлом. Он умер достойно?

— Им пришлось повесить его дважды, прежде чем он умер.

— Вот как, — с гордостью сказала мадам Софи.

— Первый раз плохо затянули веревку. Старик Дмитрий был очень худой. Он просто выскользнул из петли и приземлился на ноги.

— Боже мой, он не ушибся?

— Не очень. Он сам встал и поднялся на виселицу снова.

— А потом, потом вы его видели?

— Да.

— Как он выглядел — вытянутый, безжизненный?

— Намного лучше, чем можно было бы ожидать. На лице легкий румянец, нос немного ободрался, когда он выскользнул из петли, но в целом он выглядел намного лучше, чем когда мы виделись в последний раз.

— Моложе?

— Лет на пятнадцать.

— Понятно, — мадам Софи облегченно вздохнула. — А за что его повесили?

— Да ничего особенного. Так, для порядка.

— Бедняжка. А перед смертью он не просил мне что-нибудь передать?

— Он только и говорил о вас. Он сказал мне: «Будешь когда-нибудь в Москве, загляни к моей Грушеньке».

— Грушеньке? Но я не Грушенька.

— Он много читал в тюрьме и обычно называл вас Грушенькой или Соней. А один раз назвал даже Ирмой.

— Так и сказал?

— Так и сказал, — уверенно ответил Ханис. — Он сказал: «Будешь в Москве, загляни к моей Грушеньке, передай ей мою долю».

— Какую долю?

— Его дела.

— Какого дела?

— Старик Дмитрий был моим партнером, правда не очень разговорчивым. Его доля была небольшая, но он стал богат. Вот это для вас, — Ханис протянул ей две тысячи рублей. — Это первая часть. Остальное я передам, когда возвращусь из Праги.

Мадам Софи дрожала всем телом, считая деньги.