Анна Клодзиньская - Очная ставка Страница 32

— Вот именно. Слушай! «…Не раз думал я о том, что наша Речь Посполитая погибнуть должна. Уж слишком самоуправство привыкло брать верх над порядком, а общее благо выгоде и интригам уступать привыкло… Нигде не встречал я такого… Нет у тебя людей, думал я, нет людей, беззаветно любящих отечество! И до того мне было тяжко, словно кто нож в сердце поворачивал. Помнится, это было в последний день… когда я повел вас в атаку на одну, две тысячи супротив двадцати шести, а вы все на верную смерть, на погибель свою мчались, да так весело, с посвистом, словно на свадьбу… И подумал я тогда: «А это мои солдатики?» И бог в одно мгновение снял камень с души, с глаз пелена спала. Вот они, сказал я себе, во имя бескорыстной любви к родной своей матери гибнут; они не вступят ни в какие союзы, не пойдут на измену; из них-то и составится мое святое братство, школа, пример для подражания. Их подвиг, их товарищество нам поможет, с их помощью бедный наш народ возродится, корысти и своеволия чуждый, встанет словно лев, всему миру на удивление, великую в себе силу почуяв. Вот какое это будет братство!»

Полоньский замолчал и многозначительно посмотрел на Щенсного.

— Это гетман Собесский, — буркнул майор. — Он говорил так Володыёвскому.

Они долго молчали. Казалось, слова великого писателя все еще звенят в воздухе, будто их на какое-то мгновение остановило время. Словно история — такая далекая — подсказала нечто такое, чего оба офицера ожидали, может быть, в подсознании. Именно теперь.

Потом Щенсный, уставившись в пространство своими узкими черными глазами, медленно произнес:

— Если на самом деле так… то сообща… считаю, что только вместе, общими усилиями… Тогда Польша не погибнет. Не сможет.

— Но когда?! — порывисто воскликнул Полоньский. — Когда?! Сколько можно присматриваться, ведь тем временем страна гибнет!

Щенсный гневно нахмурил брови:

— Ты считаешь, что легко принять такое решение? Какая страшная ответственность! Перед историей. Перед всем народом и даже миром. Чтобы все это правильно понять и оценить, чтобы решиться, для этого надо быть человеком, беззаветно любящим отечество.

Так они беседовали, чувствуя, что находятся накануне каких-то огромных событий, которых они еще не могли полностью осознать, но ощущали их неизбежность. А тем временем в городах и селах неистовствовала анархия, множились забастовки, бунты, преступления, царил страх.

Глава 9

Джеймс Фишли, полный темноволосый англичанин, гладко выбритый, с острым взглядом карих глаз, напрочь лишенный чувства юмора, открыл двери гостиничного номера, который он занимал в Варшаве вот уже два дня, и решительным жестом пригласил гостя войти. Вслед за ним вошел и сам.

Пасовский повесил пальто, в течение некоторого времени внимательно рассматривал свое отражение в зеркале, потом пригладил волосы и, держа в руках большую черную сумку, занял указанный ему стул. Беседа шла на английском, он знал этот язык настолько хорошо, чтобы не делать бросавшихся в глаза ошибок. В деловых вопросах языковые огрехи были нежелательны.

Фишли пододвинул ему сигареты, убедился, закрыты ли двери, огляделся вокруг, словно искал в комнате что-то подозрительное, от чего следовало немедленно избавиться. Наконец сел за стол и выжидающе посмотрел на своего гостя. Пасовский поочередно извлекал из сумки и раскладывал на столе красивейшие образцы драгоценностей, привезенные им в этих целях из тайника в Урочище. Взял с собой только очень дорогие вещи, поскольку знал, что Фишли держит при себе большую сумму наличными. Он понимал также, что англичанин без особого труда вывезет ювелирные изделия из Польши, имея дипломатический паспорт.

— Это все? — спросил иностранец, когда Пасовский закрыл сумку на «молнию». Тот улыбнулся и потряс ею, показывая, что сумка пуста. Фишли не ответил на улыбку. Сжал узкие губы, вытащил лупу и тщательно рассмотрел каждую вещь отдельно. Казимежу Пасовскому пришло в голову, что он сам поступал таким же образом, когда Оператор или другой взломщик приносили ему трофеи, «захваченные» в магазине или квартире.

Англичанин не спешил: речь шла о значительной сумме. Драгоценности в самом деле оказались великолепными, но доллары тоже нельзя считать пустяком. Фишли не спрашивал, откуда взялись все эти кольца, ожерелья, браслеты и колье. Его это не интересовало. Он мог спокойно принять на веру, что Пасовский принес свои золото и бриллианты, доставшиеся ему в наследство от предков.

Более всего ему пришелся по душе старинный перстень с двумя бриллиантами и великолепной жемчужиной посередине; он оценил работу итальянского золотых дел мастера, по-видимому, конца прошлого столетия. С каменным лицом, спокойно, Фишли осмотрел все, что лежало перед ним на столе. Затем стал что-то подсчитывать в блокноте, время от времени поглядывая на драгоценности. Завершив подсчеты, отложил в сторону шариковую ручку и назвал сумму, какую он может и намеревается выплатить за коллекцию.

Пасовский долго не раздумывал. До того, как прийти сюда, он уже сам оценил содержимое сумки. Обе цифры расходились весьма незначительно. Англичанин, правда, давал на тысячу шестьсот долларов меньше, но и так в итоге это были большие деньги. Они договорились также, что Пасовский получит одну треть в фунтах стерлингов, а остальное — в долларах. Так хотел Фишли.

— Когда вы уезжаете? — спросил англичанин. В его голосе не чувствовалось искреннего интереса, спросил просто ради вежливости.

— В первой половине декабря, — ответил Пасовский. — Сначала в Вену, потом в Штаты. У меня там брат, у него свой завод запасных частей к автомашинам. Хотим вместе вести это дело, поэтому мне нужны деньги, чтобы внести свой пай.

Ни одно произнесенное им слово не соответствовало действительности. В кармане Пасовского лежал фальшивый паспорт на имя Генриха Вернера, гражданина Федеративной Республики Германии. Он решил остановиться на неделю-две в Мюнхене, а затем перебраться в Швейцарию. Пасовский владел немецким языком, немного итальянским. В Швейцарии проживали несколько знакомых, которые могли помочь ему там устроиться, может быть, открыть какое-нибудь прибыльное заведение. В его плане не находилось места для жены, но он не принимал это близко к сердцу. С его внешностью, умением завоевывать симпатии людей, а теперь и с приличной суммой наличными таких, как Данута, он найдет с десяток.

Они еще побеседовали несколько минут о посторонних вещах, после чего Пасовский попрощался и покинул гостиницу. Еще раз пересчитал в уме полученную сумму, добавив то, что находилось в тайнике в Урочище, и радостно улыбнулся. Да, выходит, стоило вести более года нелегкую двойную жизнь. Каждый раз, когда он менял свое лицо, надевал маску Якуба Уража и с отвращением входил в грязную, зловонную нору в Праге, говорил себе: «Потом будет по-другому. Нужно зарабатывать деньги, неважно, каким путем».

Временами его охватывал страх. Ведь все от начала и до конца, от поддельного паспорта до этой пражской норы, было связано с огромным риском. В любую минуту милиция могла его разоблачить, арестовать, а взбешенный вор — пырнуть ножом. Поэтому он так высоко ценил атмосферу анархии, массового бойкота правовых норм, полный развал дисциплины, в значительной степени способствовавший его действиям. Пасовский отдавал себе отчет, что, если бы обстановка складывалась по-иному, он не продержался бы в квартире более недели. В первый же свой приход участковый заметил бы, что паспорт, ордер на квартиру и все остальное поддельные.

Наверняка, размышлял он, сидя за рулем серого «опеля» и направляясь в сторону дома, они добрались бы и до документов, которыми он располагал в настоящее время. Установили бы, что зовут его на самом деле Казимеж Пасек и родился он не перед войной и не за границей, а в сорок пятом, на улице Брестской, дом семь. Отец, едва мальчик научился ходить, учил его разбивать камнями фонари и таскать из лавок то, что ему требовалось. Маленький Казик вначале научился красть, а уж потом — читать. Уроки, которые преподал ему отец, остались в памяти и по сей день, он систематически совершенствовал приобретенные навыки. Когда отец, будучи пьяным, погиб, попав в аварию, сын был уже самостоятельным, опытным вором, скупщиком краденого и мошенником.

Потом на несколько лет он исчез из Праги, покинул прежнюю среду, изучил иностранные языки, усвоил светские манеры и умение вести себя в обществе, знал, как завоевать чью-то доброжелательность, даже дружбу. Умело делил людей на тех, кто может ему в чем-то пригодиться, и остальных — ненужных, чьи симпатии отвергал. Постепенно становился мошенником крупного масштаба, вступив в мир, где совершаются преступления и царит фальшь и обман.

Более года назад он вернулся в обличье Якуба Уража в Прагу. Разыскал несколько давних знакомых, близких дружков отца. Они приняли его как своего, ввели в преступную среду.