Александр Авдеенко - Горная весна Страница 37

— Вольно, товарищи холостяки! — потом, переведя дыхание, добавил: — Можете поздравить нас с наступающим, как говорится, законным браком!

— По-о-здрав-ляем! — громовым раскатом прокатилось по двору заставы.

— По-о-здравляем, поздравляем! — пропел в заключение Волошенко, дирижируя солдатским хором.

Глава двенадцатая

Старшина Смолярчук явился в столовую последним, когда вся застава поужинала. Он хотел остаться с глазу на глаз с Волошенко, поговорить с ним по душам, посоветоваться, решить важный для него вопрос.

Повар Волошенко поставил перед старшиной тарелку с жареным картофелем, эмалированную кружку с крепким чаем, положил хлеб и сказал:

— Товарищ демобилизованный, ужинайте не по-старшински, а по-солдатски: раз, два — и готово!

Смолярчук хмуро посмотрел на Волошенко и молча принялся за еду.

Повар виновато усмехнулся:

— Извиняюсь, конечно, за такую холодную речь. Вам сейчас, как жениху, хочется слушать только веселое, свадебное, а я… не имею времени для любезных разговоров: готовлюсь в наряд. — Он помолчал и с гордостью добавил: — Молодой пограничник не назначается в наряд, но капитан мне доверил. И я, конечно, оправдаю доверие.

Когда Смолярчук поужинал, Волошенко спросил его:

— Чем вы расстроены, товарищ старшина? У счастливых не бывает такого выражения.

— Некогда тебе слушать про мое расстройство. Иди в наряд, оправдывай доверие, — невесело сказал Смолярчук и вышел.

Убрав столовую и кухню, Волошенко тщательно помылся, пригладил щеткой торчащие, подстриженные под машинку волосы, подшил к гимнастерке свежий белоснежный подворотничок, почистил обмундирование, оделся и подтянутый, бравый, с сияющими глазами, с напряженным, строгим лицом пошел принимать дежурство по заставе. Через минуту Волошенко с красной повязкой на рукаве властвовал у телефонных аппаратов, в казарме, во дворе, готовил к службе пограничные наряды.

Смолярчук складывал вещи в чемодан, украдкой наблюдал за товарищем, завидуя его деловитости, его нескрываемой важной радости. Завидовал и, пожалуй, чуть-чуть ревновал. Смолярчук особенно любил этот вид пограничной службы — дежурство по заставе. Всеми до сих пор признавалось, что он отлично справлялся с обязанностью дежурного. Пройдет полгода, год, и все скажут, что Волошенко дежурит не хуже Смолярчука и что Тюльпанов отлично закончил школу службы собак и отлично работает с Витязем, ни в чем не уступает своему учителю. А может быть, никто ничего не скажет, может быть, никто и не вспомнит старшину Смолярчука… Уедет, и все забудут!

Сложив свои небогатые солдатские пожитки, Смолярчук засунул чемодан под кровать и, убедившись, что в казарме никого нет, подошел к пирамиде, взял свой автомат и привычным жестом погладил его вороненую сталь.

— Что, товарищ старшина, решили попрощаться? — услышал он голос одного из пограничников.

Смолярчук обернулся. Солдат добродушно улыбался, часто мигая светлыми длинными ресницами.

Смолярчук отдернул, как от огня, руку от пирамиды и вернулся к своей койке. Удивительно, какая она мягкая и в каком удобном месте расположена — у самого окна, через которое видны и Карпатские горы, и кусок Тиссы, и виноградники, и восходящее солнце, и вечерние звезды, и шпиль колокольни на той, заграничной стороне! Три года Смолярчук спал на солдатской кровати, а завтра… Демобилизован! Кончилась пограничная жизнь! Поезжай, куда хочешь, делай, что хочешь. С завтрашнего дня капитан Шапошников вычеркнет тебя из списков личного состава, и ты больше не будешь нести службу в секрете или дозоре. Демобилизован! Твой автомат перейдет к Тюльпанову или другому молодому солдату. На твоей койке, возможно, будет спать тот же Тюльпанов. По дозорной тропе, протоптанной твоими ногами на берегу Тиссы, будет ходить кто-то другой.

Жизнь заставы, пока Смолярчук, сидя на койке, предавался грустным размышлениям, текла своим чередом. Ушел на границу суровый, неразговорчивый Грачев. Отправился к развилке дорог ефрейтор Березовский. Скрылся в туманной мгле вожатый Чистяков со своей черной, без единого светлого пятнышка, сторожевой овчаркой Тучей. Осторожно, мягко ступая, неслышные, как тени, удалились по направлению к Узкой лощине Ковалев и Ласточкин. Их сопровождал огромный и лохматый Барс. Протопал по тропинке, растворившись в белесой тьме, кряжистый, с квадратными плечами сержант Корж. Готовились уходить на границу Тюльпанов, Федоренко и другие.

Не по себе пограничнику, имеющему на счету тридцать девять задержаний нарушителей границы, сидеть без дела в такую туманную, тревожную ночь, когда все его товарищи взялись за оружие. Может быть, именно в сегодняшнюю ночь в том самом месте, где тебя нет, и попытается прорваться какой-нибудь лазутчик. И если бы ты был там, если бы прикрывал это важнейшее направление, наверняка бы услышал крадущуюся поступь врага, во-время вырос на его тайном пути, схватил, обезвредил. Это была бы твоя сороковая победа, может быть, самая славная, венчающая твою пограничную службу.

Смолярчук вышел на улицу, сел на скамейку перед бочкой с водой, врытой в землю, закурил и по привычке, нажитой на границе, стал вглядываться в серую мглу, со всех сторон обступавшую заставу. Свежий северный ветер доносил шум горных потоков. На юге, там, где расположилась Цыганская слободка, кто-то играл на скрипке. На левом берегу Тиссы, приглушенный расстоянием и мглистым туманом, звучал церковный колокол, не то отсчитывающий время, не то возвещающий о религиозном обряде. Но вот ко всем этим звукам присоединился еще один. Он был очень слабый, едва слышный, но Смолярчук сразу же уловил его, забыв все остальные. То было тоскливое подвыванье Витязя. Смолярчук вздрогнул, поднялся и скорым шагом направился к вольере. Проходя мимо ярко освещенного и настежь распахнутого окна канцелярии заставы, он увидел капитана Шапошникова.

— Это вы, старшина?

— Я, товарищ капитан… бывший старшина.

— Куда это вы так заторопились, бывший старшина? — спросил Шапошников. Судя по голосу, он улыбался.

— Да вот Витязь зовет.

Капитан прислушался:

— Да, тревожится собака!

Смолярчук подошел поближе к окну и сдержанно, спокойно, уверенный, что ему не откажут, сказал:

— Товарищ капитан, разрешите мне сегодня нести службу с Витязем.

— Попрощаться с границей хотите?

Шапошников ждал, что скажет старшина. Смолярчук молчал, глядя в землю.

— Разрешаю. Идите. Возьмите с собой Тюльпанова, — не дождавшись ответа на свой вопрос, не без некоторого разочарования проговорил Шапошников.

Туман вплотную приблизился к заставе: не было уже видно не только гор, но и офицерского домика, бани, вышки… Толстым, выше тополей слоем туман окутал землю. Смолярчук и Тюльпанов ощупью продвигались вслед за Витязем к берегу Тиссы.

— Товарищ старшина, в который раз вы идете в наряд? — догнав Смолярчука, спросил Тюльпанов.

— Посчитать, так тысячный будет…

— Ого! А я… — Тюльпанов настороженно посмотрел налево, потом направо. — А что вы чувствовали, когда вас назначили в первый ночной наряд?

— В такую погоду, товарищ Тюльпанов, не болтают, а прислушиваются… Вот мы и на границе, — объявил он несколько минут спустя, по-хозяйски оглядываясь вокруг и машинально, ощупывая снаряжение и боеприпасы.

Наряд рассредоточился и пошел по дозорной тропе вдоль Тиссы. Впереди был Смолярчук с Витязем на поводке. Тюльпанов следовал позади, метрах в десяти от инструктора. Здесь, непосредственно около Тиссы, туман почему-то был реже, в некоторых местах даже были глубокие просветы, открывавшие вид на лес и на гору Соняшну. Тюльпанов жадно вглядывался и вслушивался. Все казалось ему необыкновенным в эту первую его ночь пограничной службы. Гора Соняшна как будто вплотную приблизилась к границе: протяни руку — и ты коснешься ее. Днем Тиссу совсем не было слышно, а сейчас она шумела в прибрежных ивах и кустарниках, на песчаных отмелях, в огромных валунах, под железнодорожным местом. Будучи здесь днем, Тюльпанов хорошо познакомился с местностью, но теперь не узнавал ее. Где развалины дома бакенщика? Где дерево, разбитое молнией? Где огромный замшелый камень? Днем, при голубом небе, при солнце, не так гулко звучали шаги на дозорной тропе. Днем все было яснее, проще, а сейчас… А что это за шорох вон там, справа, где чернеет купа деревьев? Тополя шелестят своими листьями или?.. Что это за шум вон там, слева? Сорвался ком земли в реку или всплеснула вода под неосторожным ударом весла?

Тюльпанов родился и вырос в большом донецком городе и до военной службы ни одной ночи не провел под открытым небом, в горах, у реки или в степи. Чаще всего в полночь он уже крепко спал. Никогда в жизни он не подвергал себя никаким опасностям, оттого он плохо ориентировался и нервничал сейчас, повсюду слышались ему подозрительные шорохи.