Питер Джеймс - Шпионский тайник Страница 39

Если в четверть десятого понедельника он не получит телексное сообщение из определенного банка о переводе ста тысяч долларов на указанный счет его клиента, то немедленно отправит письмо в газету.

– Подождите секунду, – попросил мой собеседник.

– Я повторю мои инструкции еще раз и повешу трубку, – пригрозил я и повторил условия, четко и медленно, после чего повесил трубку и вышел из телефонной будки. Их здесь было штук пять, не меньше. Немаловажная предосторожность – хотя бы одна из будок окажется исправной.

Началось.

Я сел в такси и, проехав несколько кварталов, нашел другую телефонную будку, из которой позвонил в офис «Интерконтинентал» и попросил позвать Чарли Харрисона.

– Харрисон слушает, – ответил голос Каравенова.

– Подтверждаю насчет выпивки вечером.

– Отлично. В семь?

– Пусть будет пять минут восьмого. Так пойдет?

– Вполне. Договорились.

– Пока. До скорого.

Я вышел из будки. Во время нашего короткого и внешне невинного разговора я отдал указание отправить шифровку по каналу 14В. Она определенно испортит день многим людям. Что касается запланированной встречи, то она вполне реальна. Каравенов должен был передать мне расшифровку всех сегодняшних разговоров. Что-то подсказывало – интересным чтением я обеспечен.

Оставалось сделать кое-какие неотложные покупки и убить несколько часов. Сначала я зашел в магазин канцелярских принадлежностей, потом в магазин электротехники. И задумался: есть ли смысл пытаться отыскать Сампи? Ее присутствие наверняка избавило бы меня от нервозности в ближайшую пару дней.

Но заходить так далеко меня не тянуло. Я подумал о Марте, но сделать что-то в данный момент было бы слишком рискованно. Я отправился коротать время в Галерею Фрика, Метрополитен и Музей современного искусства. И получил немалое удовольствие. В конце концов, даже шпион время от времени имеет право приобщиться к культуре.

Каравенов уже был в баре, когда я вошел. Он сидел на табурете у барной стойки со стаканом бурбона со льдом. Вид у русского был нервный и задумчивый. Мы никак не обозначили наше знакомство, когда я занял место рядом, хотя поблизости не было никого, кто обратил бы на нас внимание.

Место встречи напоминало сарай – длинная барная стойка в одном конце и эстрада с неожиданно хорошим джаз-бандом в другом. Внимание посетителей было обращено исключительно на музыкантов. Я тоже заказал бурбон со льдом. Бармен быстро выполнил заказ и повернулся к музыкантам. Мне показалось, что разговаривать можно и что нас никто не услышит.

– Ты заслужил цвет, – неожиданно заговорил Харрисон. – Знак высшей важности. Ты все поймешь, когда прочитаешь это. Трудный был день. Похоже, твое сообщение вызвало большой интерес.

– Молодец.

– Мне страшно.

– Тебя с этим ничто не свяжет.

– Расскажи это Москве.

– Что касается их, то ты выполняешь свою работу, и выполняешь ее хорошо. Им тебе предъявить нечего.

– Но когда здесь рванет, им придется прикрывать всю лавочку, и меня снова отзовут в Москву.

– Может и не рвануть, – сказал я, но не слишком убедительно. – А если и так, то зачем отзывать тебя в Москву? Им понадобится новая система. В обязательном порядке электроника – если, разумеется, они не жаждут вернуться в Средние века, – и кто сможет наладить ее лучше, чем ты?

– Ну что ж, посмотрим. – В голосе моего собеседника я не услышал особой радости. – Они не любят провалов.

– С твоей стороны никакого провала не было. Все вылезло из-за предательства одного человека с их стороны. Оснований говорить о заговоре нет никаких.

– Может, и нет, – мрачно сказал Каравенов и подозвал бармена, чтобы оплатить счет. Я тоже попросил счет. Мы оба достали бумажники. Увесистая пачка перекочевала из его кармана в мой.

– Если меня отзовут, ну ты знаешь, в Москву, я смогу потом приехать в Англию? – спросил он.

– Конечно. Не беспокойся. Я все для тебя устрою. Без проблем.

Судя по всему, мне удалось его успокоить. Я не хотел говорить, что если дела у меня пойдут из рук вон плохо, то я ничего не смогу для него сделать. Не смогу раздобыть даже гвоздя.

Каравенов вышел из бара. Я остался и заказал себе еще одну порцию виски. Бурбон оказался неплох на вкус, музыка тоже недурна, да и других планов на вечер у меня не было.

Вернувшись в отель «Килгор», я прочитал распечатки. Каравенов не преувеличил, сказав, что день был трудный. Москва получила шифровку, которую Каравенов отправил по моему указанию. В ней говорилось об обнародовании в ближайшее время всех фактов, касающихся системы авиакоммуникации.

Злобный «обмен любезностями» пролетел по линиям связи и вылился ушатом грязи в адрес Розового Конверта, который получил указание отслеживать и останавливать стукачей, прежде чем они успеют причинить вред. Из шифровки следовало, что Энвин не был русским агентом, и я вычеркнул из списка еще одно имя. Реплика Каравенова насчет цвета прояснилась из коротких переговоров между Г. в Вашингтоне и Розовым Конвертом.

Сообщение Г. звучало так: «Голубой Узелок мертв».

Ответ: «Вы уверены?»

Мне не потребовался университетский диплом, чтобы понять, о чем шла речь.

Глава 24

Заголовок газетной статьи звучал громко и ясно: «Загадка самоубийства посла». Для меня это значило не слишком много. Пройдя пару кварталов, я обратил внимание на «Вашингтон пост», заинтересовавшись другим заголовком на первой полосе: «Смертельный прыжок британского дипломата».

Я прочитал всю статью, неподвижно застыв перед стендом с помещенной под стекло газетой.

Сэр Морис Энвин разбился насмерть, выпрыгнув из окна своего расположенного на пятнадцатом этаже офиса. Он был счастливо женат, имел троих детей, не обременен финансовыми проблемами и пользовался популярностью в Вашингтоне. «Пост» еще не ведал, что он был также главой резидентуры МИ-6 в США, но скоро узнает. Всему свое время.

В газетной статье говорилось, что назвать причину самоубийства никто пока не может. И не удивительно. Самоубийство в общую картину не вписывалось.

Было субботнее утро, и я направился по Хьюстон-стрит в направлении моего нового офиса. Вошел. Снова проверил все здание. Неприветливое, нежеланное, какое-то мертвое. Со вчерашнего дня здесь никого, кроме меня, не было, да и представить, что кому-то захотелось бы заглянуть сюда без приглашения, я не мог.

Поднявшись к моему новому офису, я нажал кнопку лифта. Прислушался. Кабина поднималась шумно, постукивая и подвывая. Остановилась с отчетливо слышным металлическим щелчком. Дверцы раздвинулись неуверенно, рывками. Я нажал красную кнопку хронометра на часах, шагнул в кабину и нажал кнопку первого этажа. Потом прокатился еще с десяток раз, вверх и вниз, тщательно хронометрируя время движения до каждого этажа. Разница получилась незначительная, в пределах одной секунды, что было весьма неплохо.

Потом я взялся за «мозги» механизма, если такое слово применимо для описания изношенной долгой эксплуатацией коробки с проводами. По ним приказы от различных кнопок внутри лифта поступали к электрическим цепям, моторам и выключателям, заставляющим кабину подниматься на пятый этаж после того, как на первом этаже нажимали кнопку с цифрой 5, на первый – при нажатии кнопки с цифрой 1 и так далее.

Из-за того что мне пришлось много раз спускаться к подвальному переключателю для проверки каждого этапа моей будущей операции, а потом снова подниматься, времени ушло больше, чем предполагалось, так что работу я закончил уже ближе к вечеру.

Выйдя из здания, я отправил телеграмму Файфширу. Отправил на его домашний адрес, рассчитывая, что он должен быть дома. Телеграмму он получит между восемью и десятью часами утра по британскому времени. Получит и будет начеку, а ее смысл поймет, как только дело будет сделано. Текст я сформулировал предельно просто: «Проверьте личный банковский счет оператора лифта. Вы поймете, о чем речь. Если я прав, разместите в „Таймс“ во вторник или среду в колонке частных объявлений следующее: „Все простил. Чарли“. Если я не прав, поместите такое: „Прощай“».

Телеграмму я подписал как «Сэм Спейд».

Субботний вечер прошел неторопливо. Меня тревожил завтрашний день, очень тревожил. Если я ошибся, то даже Файфшир при всем его влиянии не сможет вытащить меня отсюда. Реального плана на случай непредвиденных обстоятельств я не придумал – пошел ва-банк, поставив все на то, что я прав. И пусть каждый день приносил крупицы доказательств, я знал: вся эта чертова игра строится на моем предчувствии и расклад не слишком хорош.

До поздней ночи я все прокручивал и прокручивал в голове детали предстоящей операции, расхаживая по гостиничному номеру, пока факты не слились в бесформенную массу, и тогда я лег и забылся беспокойным сном. Всю ночь хлестал дождь, и ветер с воем сотрясал оконные рамы. Мне то и дело приходилось вставать и засовывать сложенную в несколько раз бумагу в щели между оконным проемом и рамой, чтобы они не так дребезжали. В семь часов утра я полностью проснулся, чувствуя, что совершенно не выспался.