Джоби Уоррик - Тройной агент Страница 42

Идею встречи в Пешаваре бен Зеид не забраковал — что ж, город оперативники ЦРУ хорошо знают, там много их агентов. Но офис ЦРУ в Исламабаде наложил вето. Слишком велик риск — в частности, пакистанская разведслужба может прознать о намечающейся встрече и, чего доброго, организовать утечку, сообщив кому следует, кто такой Балави.

Когда сорвалось с Пешаваром, следующим предложением боевиков стал главный город Северного Вазиристана Мираншах. Этот город практически принадлежит сети Хаккани, близкому союзнику «Аль-Каиды», а в пригородах и ближних деревнях вовсю орудуют подчиненные Мехсуду талибы. Там бен Зеид может исчезнуть в лабиринте глинобитных дувалов, среди хаоса базаров и закоулков, прежде чем ЦРУ успеет разобраться в происходящем.

Бен Зеид отверг и Мираншах, но Балави продолжал настаивать. Предлагал варианты, пытался взывать к совести. «Это же я тут всем рискую!» — твердил он.

Упрямство Балави начинало уже раздражать, но ветераны ЦРУ списывали его на неопытность агента. Осведомитель явно боится, это естественно, и еще не понимает, куда ЦРУ может дотянуться, а куда нет. Он не понимает, что, если есть хоть какой-то выбор, американцы никогда не согласятся проводить столь важную встречу в таком месте, как Мираншах, — городе, где абсолютный контроль ведомства над всеми обстоятельствами далеко не гарантирован.

По большому счету для нашей встречи подходит единственное место, писал бен Зеид. Это американская база в Хосте, она рядом с Мираншахом — как раз за горным хребтом и границей. Балави успеет быстро обернуться и возвратится в Пакистан прежде, чем его отсутствие будет замечено. Хост обеспечит полную безопасность и защиту от глаз шпионов «Талибана».

Балави же, напротив, к базе ЦРУ никакого интереса не испытывал. Он хорошо понимал, что ехать в Хост — это все равно что вламываться в тюрьму. Для засады и похищения никаких шансов, и никаким воинам «Аль-Каиды» он не выкрикнет приказ «в атаку!» Оружие, если его и удастся каким-то образом пронести на базу, почти наверняка отберут, а он сам будет убит прежде, чем успеет выстрелить хотя бы раз.

Это невозможно, написал он в ответном послании.

Вместе с тем само приглашение посетить известную базу ЦРУ содержало в себе соблазнительную возможность нанести удар как по иорданской разведслужбе, так — при удачном стечении обстоятельств — и по американской. Балави это понял, да и хозяева из «Аль-Каиды» тоже почти наверняка подумывали о том же. В отличие от других обсуждавшихся с ним планов, этот был бы чисто сольным его выступлением и транспортировки актера требовал лишь в один конец. Но сие было бы чрезвычайно, запредельно рискованным мероприятием. Чтобы преуспеть в качестве бомбиста-смертника, Балави требовалось каким-то образом преодолеть множество заграждений безопасности — прежде всего несколько кругов афганской и американской охраны, дальше идет ощупывание, охлопывание, натасканные на взрывчатку собаки и металлодетекторы. Реально он мог надеяться унести жизни лишь нескольких низкооплачиваемых бедолаг-пуштунов, которые нанялись охранять внешний периметр базы, чтобы было на что кормить детей.

Об отношении Балави к миссии смертника можно судить по настойчивости его попыток избежать поездки в Хост. С самого начала декабря, когда уже и бен Зеид на базу прибыл, агент забрасывал куратора просьбами приехать в Пакистан. Когда, наконец, стало ясно, что о Мираншахе не может быть и речи, Балави предложил еще один вариант: встретиться под открытым небом в Гулям-Хане, пограничном поселке, где шоссе из Мираншаха в Хост проходит через контрольно-пропускной пункт.

Спор продолжался и 17 декабря, когда ЦРУ нанесло один из самых мощных за последние несколько месяцев ракетно-бомбовых ударов. Целью удара была усадьба неподалеку от деревни Датта-Хель — той самой, где портной шил в это время не совсем обычный жилет. Усадьбу, где происходило собрание командиров «Аль-Каиды» и «Талибана», разнесло минимум десятью взрывами, убившими шестнадцать человек. Это было тяжелое поражение. Среди убитых оказался Абдулла Саид аль-Либи, заметный деятель «Аль-Каиды», некоторое время деливший с Балави кров.

Не ответить на это было просто невозможно. Старые боевики на чем свет стоит крыли американцев, то нервно поглядывая на беспилотники, нарезающие круги над головами, то выжидательно — на иорданского доктора. Возможность надо было использовать — пусть она призрачная, пусть ниточка тонка, но она есть! Ну и когда же слова Балави напитаются его кровью?

Чем ближе подходил конец декабря, тем уже становилось для Балави пространство маневра и тем исступленнее, с отчаянием приговоренного, он старался что-нибудь придумать. Однажды вечером сел и попытался писать, будто, если выплеснешь сомнения на бумагу, они развеются. И, не успев начать, поразился иронии того, что ему предстоит.

«Сколько раз я хотел понять, что происходит в голове мученика непосредственно перед актом самопожертвования, — писал он. — А тут пришла моя очередь оправдывать ожидания других».

Затем он стал перечислять свои личные страхи, но сбился и признался, что не очень-то верит в действенность тактики использования бомбистов-самоубийц. Проблема в том, признал он, что «сделать это можно только раз в жизни», а ведь есть реальная вероятность, что ничего у тебя не выйдет и свою единственную жизнь ты выкинешь просто так, псу под хвост. Может, лучше вместо этого пойти повоевать? — спрашивал он сам себя. Или напрячь мозги и придумать что-нибудь действительно стоящее, «операцию, которая нанесла бы еще больший урон врагам Аллаха»?

Балави пытался убедить себя, что значение имеет только намерение: Господь его жертву оценит, даже если его застрелят, прежде чем он успеет нажать на кнопку взрывателя. Более сложным был вопрос, как он с этим справится. Что он будет чувствовать в последние секунды, когда лишь легкое сокращение мышц останется между ним и исчезновением навсегда?

«Ты не боишься в последний момент струсить? — спрашивал он себя. — Вдруг не сможешь нажать на кнопку?»

28 декабря Хумам аль-Балави вновь зашел в интернет-кафе, чтобы отослать короткую записку земляку Али бен Зеиду.

Твоя взяла, написал он. И продолжил:

Буду ждать вашего шофера в Мираншахе, как ты просил, под вечер. До встречи завтра в Хосте.

После этого двое боевиков «Аль-Каиды» вместе с Балави отъехали подальше в пустыню, чтобы заснять на видео, как иорданец даст очередь из АК-47 — как автомат дергается и вылетают пули, поднимающие где-то вдалеке фонтанчики пыли. Ради этих кадров он даже отложил костыль, чтобы не выглядеть инвалидом, но, когда попробовал идти, оказалось, что из-за поврежденной ноги сильно хромает.

Тем же утром чуть позже Балави пошел в свою комнату и примерил жилет смертника. Все застегнул, туго затянул завязки, и на его узкие плечи лег пудовый груз нашпигованной металлом взрывчатки. Поверх жилета он натянул камиз и перебросил через плечо серый чадар — то ли шаль, то ли одеяло, которое служит и плащом, и переносным молитвенным ковриком. Одевшись, вышел опять на улицу, где его ждал, прохаживаясь около белого хэтчбека, все тот же боевик с видеокамерой. Балави выглядел усталым, за эти девять месяцев он заметно постарел, а на лице под правым глазом все еще виднелись рубцы, оставшиеся после падения с мотоцикла.

Сопровождаемый включенной камерой, Балави сел на место водителя. Он давно решил, что речь мученика произнесет по-английски, чтобы как можно больше народу в интернете (куда она, как он надеялся, в конце концов попадет) могло ее понять, а фразеологией постарался создать впечатление этакой голливудской «крутости» отрицательного героя: говорил, как киношный громила, объявляющий ультиматум.

— Вы от нас не уйдете, ребятки из ЦРУ. Инша’Аллах — даст Бог — мы до вас доберемся, — начал он. — Не думайте, что убивая моджахедов простым нажатием кнопки, вы сами пребываете в безопасности. Инша’Аллах, мы нагрянем к вам неожиданно.

С этими словами Балави поднял левую руку, рукав камиза съехал, из-под него показалось нечто, похожее на наручные часы.

— Вот, все смотрите, это вам. Это не часы, это взрыватель, — сказал он.

Но маска крутого мачо плохо на нем держалась. Балави выглядел обеспокоенным, горько обиженным; едва закончив мысль, он каждый раз отворачивался от камеры. К тому моменту, когда он выплюнул последние слова своей речи, его глаза заметно покраснели.

— В чем моя цель? В том, чтобы убивать вас. И вас, и ваших иорданских марионеток… А мне, инша’Аллах, Господь дарует аль-фирдавс, лучшее место в раю[53], — закончил он. — А вас Он бросит в ад.

На последней фразе его голос сорвался, словно он изо всех сил боролся с подступающими слезами. Балави опять отвернулся, экран потух.