Роберт Ладлэм - Директива Джэнсона Страница 47

— Пойдем, дорогой мой мальчик, — предложил ученый. Он провел Джэнсона через небольшую приемную, мимо женщины средних лет с пышными формами, работавшей у него секретаршей, в просторный кабинет, выходящий большим окном на Большой внутренний двор. Простые белые полки на стенах были заставлены книгами, журналами и корректурами статей Филдинга, насмешливо провозглашающими своими названиями: «Угрожает ли что-нибудь мировой финансовой системе? Макроэкономический взгляд», «Подход к ликвидности иностранной валюты центральными банками: до полной прозрачности далеко», «Новый подход к оценке риска объединенного рынка», «Структурные аспекты рыночной ликвидности и их последствия для финансовой стабильности». На журнальном столике лежал выгоревший на солнце номер «Дальневосточного экономического обозрения»; на обложке фотография Петера Новака и подпись: «КОНВЕРТАЦИЯ ДОЛЛАРОВ В ПЕРЕМЕНЫ».

— Прости за беспорядок, — извинился ученый, убирая бумаги с черного виндзорского кресла у письменного стола. — Знаешь, в каком-то смысле я даже рад, что ты не предупредил заранее о своем появлении, потому что в этом случае я, наверное, попытался бы навести лоск, как говорят у вас в Америке, и нам обоим было бы неприятно. Все говорят, что я должен выгнать свою кухарку, но бедняжка работает здесь чуть ли не со времен Реставрации, и у меня все никак не хватает духу — или, быть может, желудка. По всеобщему убеждению, ее овощные закуски просто ядовиты. Я пытаюсь объяснить, что она eminence grise[28], а мои коллеги возражают, что она не тайная а сальная[29]. В целом удобства представляют собой довольно любопытное сочетание богатства и аскетизма, если не убогости, и требуется определенное время, чтобы к ним привыкнуть. Надеюсь, ты помнишь это по своему пребыванию в этих стенах, но так, как человек помнит свои детские игры, казавшиеся тогда такими занимательными, но чей смысл теперь ему не совсем понятен. — Он потрепал Джэнсона по руке. — Но теперь, дорогой мой мальчик, ты стал совсем взрослым.

Слова, льющиеся бурным потоком и образующие водовороты и омуты, часто моргающие, искрящиеся весельем глаза — это был все тот же Энгус Филдинг, попеременно мудрый и насмешливый. Его глаза видели гораздо больше, чем выдавали, а глубокомысленная говорливость являлась прекрасным средством отвлечь внимание собеседника и скрыть собственные мысли. Питомец того самого учебного заведения, которое породило таких гигантов, как Маршалл, Кейнс, лорд Каддор и Сен, Энгус Филдинг занимался не только проблемами мировой финансовой системы. Он также был членом клуба «По вторникам», группы ученых и аналитиков, поддерживающих тесные связи с английской разведкой. В молодости Филдинг состоял внештатным советником службы МИ-6 и помогал определить уязвимые места в экономике Восточного блока.

— Энгус... — мягким, затуманенным голосом начал Джэнсон.

— Бутылку кларета! — воскликнул декан. — Знаю, для этого еще рановато, но мы как-нибудь переживем. Выгляни в окно, и ты увидишь Большой внутренний двор. Но, если ты помнишь, прямо под ним находится обширный винный погреб. Он проходит под всем двором и простирается дальше под садом, принадлежащим колледжу. Настоящие катакомбыкларета. Жидкий Форт-Нокс[30]. Погреб охраняет университетский эконом с огромной связкой ключей, и он единственный, кто может впустить в подземелье. У нас есть специальный комитет по винам, но его раздирают противоборствующие фракции — хуже, чем в бывшей Югославии; примирение нам даже не снится. — Он окликнул свою секретаршу: — Нельзя ли принести бутылку «Линч Бейджес» урожая восемьдесят второго года? По-моему, с прошлого раза осталась одна непочатая бутылка.

— Энгус, — снова начал Джэнсон, — я пришел к тебе, чтобы поговорить о Петере Новаке.

Филдинг внезапно насторожился.

— Ты принес от него известия?

— О нем.

Филдинг помолчал.

— Я внезапно почувствовал сквозняк, — сказал он. — И очень леденящий.

Он подергал себя за мочку уха.

— Не знаю, какие известия дошли до тебя, — осторожно произнес Джэнсон.

— Ничего не понимаю...

— Энгус, — сказал Джэнсон, — его нет в живых.

Декан Тринити-Колледжа, побледнев, долго молча смотрел на Джэнсона. Затем он опустился в деревянное кресло со спинкой в виде арфы, бессильно свалился, словно из него вышел весь воздух.

— В прошлом уже не раз возникали ложные слухи о его кончине, — глухо пробормотал ученый.

Джэнсон сел рядом с ним.

— Он погиб у меня на глазах.

Энгус Филдинг, обмякнув, откинулся назад, внезапно превратившись в старика.

— Это невозможно, — прошептал он, — Этого не может быть.

— Он погиб у меня на глазах, — повторил Джэнсон.

Он рассказал Филдингу о том, что произошло на Ануре. Его дыхание стало частым, когда он дошел до неутихшей боли взрыва в воздухе. Энгус безмолвно слушал его, полуприкрыв глаза, время от времени кивая, словно выслушивая ответ студента.

Когда-то Джэнсон был одним из таких студентов. Правда, не из той обычной розовощекой разновидности, что, закинув за спину ранцы с обтрепанными учебниками и подтекающими шариковыми ручками, катаются на велосипедах по Кингз-Перейд. Джэнсон впервые появился в Тринити, в числе других, приглашенных профессором Маршаллом, разбитый и измученный, отощавший и осунувшийся, все еще не исцеливший изуродованное тело и опустошенный дух после полутора-годового пребывания в аду лагеря для военнопленных и предшествовавших этому зверств. На дворе стоял 1974 год, и. Джэнсон постарался подхватить с того места, где остановился, продолжить изучение истории экономики, начатое в университете штата Мичиган в Энн-Арборе. Коммандос из «Морских львов» учился заново быть студентом. Сначала он очень боялся, что не сможет приспособиться. Однако разве военная подготовка не научила его адаптироваться в любом окружении? На смену шифровальным таблицам и топографическим картам пришли исторические трактаты и экономические формулы, но Джэнсон атаковал их с той же упрямой решительностью и с той же настойчивостью.

Дома у Филдинга в Невилл-корт Джэнсон читал свои рефераты, а ученый, казалось, дремал под звуки его голоса. Однако, когда приходило время, Филдинг открывал глаза, моргал и начинал громить один за другим все слабые места в его работе. Как-то раз Джэнсон рассказывал о последствиях для мелких фермеров политики объединения Германии, проводимой Бисмарком. Филдинг, казалось, очнулся от сна, только когда он закончил, и тут на Джэнсона градом стрел полетели вопросы. Какая разница между экспансионизмом и региональной консолидацией? Каковы были долгосрочные последствия аннексии княжества Шлезвиг-Гольштейн, произошедшей за несколько лет до этого? Ну а насчет тех цифр, которые он использовал в качестве исходных данных своих аргументов, о девальвации немецкой марки в период с 1873 по 1877 год, — они ведь взяты из работы Ходжемана,не так ли, молодой человек? А напрасно: старик Ходжеман тут здорово напутал — что вы хотите, он же из Оксфорда!Дорогой мой мальчик, мне очень жаль, но я вынужден попросить вас переделать заново всю работу. Прежде чем возводить здание, убедитесь в прочности фундамента.

Филдинг обладал острым как бритва умом; его манеры были изысканными, невозмутимыми, можно сказать, даже легкомысленными. Он частенько цитировал слова Шекспира про «улыбающегося с ножом», и, хотя он не был лицемером, эти слова как нельзя лучше характеризовали его стиль преподавания. То, что Джэнсона направили именно к Филдингу, как весело признался ученый через несколько месяцев после начала занятий, не было случайностью. У Филдинга имелись друзья в Вашингтоне, на которых произвели впечатление высокие отзывы о молодом Джэнсоне, показавшем себя с самой хорошей стороны; они попросили Филдинга присматривать за ним. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, Джэнсон не мог с уверенностью сказать, завербовал ли Филдинг его напрямую в Отдел консульских операций, или же ученый просто подтолкнул его в нужном направлении, предоставив самому принимать окончательное решение. Джэнсон помнил долгие беседы о «справедливой войне», о взаимоотношениях реализма и идеализма в насилии, санкционированном государством. Быть может, заставляя Джэнсона составить свое мнение относительно самого широкого спектра предметов, Филдинг просто развивал аналитические способности своего ученика? Или же он незаметно корректировалвзгляды Джэнсона, заставляя сломленного войной молодого человека снова посвятить свою жизнь служению родине?

Филдинг промокнул глаза носовым платком, но в них по-прежнему блестели слезы.

— Это был великий человек, Пол. Возможно, сейчас уже немодно использовать подобные выражения, но другого такого человека я не знал. Господи, такой ум, прозорливость, сострадание — Петеру Новаку не было равных. Я всегда считал, что Всевышний ниспослал мне благословение, познакомив с ним. Я считал, наш век — новый век благословенен тем, что Петер Новак живет в нем! — Он на мгновение закрыл лицо руками. — Ну вот, я становлюсь старым дураком, лепечу какую-то чушь. О, Пол, я не из тех, кто поклоняется героям. Но Петер Новак — он словно находился на более высокой ступени эволюционного развития, чем остальные люди. В то время как мы, простые смертные, были поглощены тем, что убивали друг друга, он будто принадлежал к какой-то высшей расе, научившейся наконец примирять мозг и сердце, ум и доброту. Петер Новак не просто великолепно оперировал с огромными числами — он понимал людей, и люди были ему дороги. На мой взгляд, то же самое шестое чувство, которое помогало ему предугадать, в какую сторону двинется валютный рынок, — предсказывать приливы и отливы человеческой алчности, — также позволяло ему видеть, вмешательство в какие именно сферы общественной жизни способствует процветанию нашей планеты. Но если задаться вопросом, почему Новак брался за проблемы, от которых все остальные отказывались как от безнадежных, придется забыть о здравом смысле. Великие умы — большая редкость, но великие сердца встречаются еще реже. А в данном случае все дело было именно в сердце, филантропия в своем первозданном смысле — особая любовь. Негромко шмыгнув носом, Филдинг отчаянно заморгал, пытаясь не выказывать свои чувства.