Алексей Зубов - Вне игры Страница 7

«…Дружище! Когда я вернулся из Москвы, был несказанно удивлен, обнаружив в одном из журналов, который ты дал мне перед отъездом, фотокопию письма какого-то господина Соловьева. Если сие чтиво предназначено мне, то заявляю тебе прямо и решительно — нет, дружище, я не приемлю это послание. Мне чуждо и непонятно все, что он там наворотил. Может быть, письмо мне не предназначалось и ты случайно оставил его в журнале? Нужно встретиться и поговорить… Есть рубеж, переступать который мы не имеем права. Видимо, у каждого есть рубеж, у которого он начинает чувствовать, что дальше — ни шагу! Дальше — пропасть… Я это почувствовал, когда читал послание некоего Соловьева. Пойми меня правильно, Владик. Я не ортодокс — со многим не согласен. И мы говорили с тобой об этом. Не отрекусь! Но Соловьевы тянут черт-те знает куда… Это письмо вручит тебе мой товарищ, сосед по квартире — после праздников он полетит в Москву…»

На этом письмо обрывалось.

В тайнике лежал также листок с двумя лондонскими адресами. И почтовая открытка с видом Московского университета. На ней неизвестным, во всяком случае не Глебовым, по-английски был написан адрес получателя. Позднее Бутов проверит: скромная булочная на окраине Лондона. И еще листок. Буквы и цифры «З. Р. Р.» и «И. Р.» Нетрудно догадаться: «Захар Романович Рубин» и «Ирина Рубина». Цифры — номера телефонов. Домашний и служебные.

На письменном столе лежало письмо из Москвы, подписанное инициалами «З. Р.». Автор благодарил за книгу и сообщал, что «общий знакомый» не звонил и обещанных Глебовым катушек не передавал. Теперь Бутову уже точно известно: З. Р. — это Захар Рубин. И почерк его.

Какая связь между всем найденным у Глебова и тем интересом, который был проявлен покойным к дочери доктора Рубина, — все это для Бутова оставалось неизвестным, Не внесли ясность и первые данные о Глебове: инженер-строитель, беспартийный, холост. В Москве живет его мать. Больше родных нет. Жил на квартире у богобоязненной старушки, владелицы собственного особнячка. Любил принимать гостей и ходить в гости. И все.

…Бутов уже собирался идти на доклад к генералу, когда позвонил Покровский.

— В приемной Захар Романович Рубин. Да, да, сам пожаловал. С чем? Не знаю…

ТРИСТА ШАГОВ

…От четвертого подъезда дома № 2 по улице Дзержинского до дома № 24 на Кузнецком мосту, где помещается приемная КГБ, триста шагов — это уже выверено.

Что скажет ему человек в приемной? Поможет ли внести ясность в сообщения Михеева? Не случайное же это совпадение: таинственная телеграмма пока еще неизвестного Сергея, приключение Ирины Рубиной в Карпатах, автомобильная катастрофа, антисоветские магнитофонные записи и прочие дурно пахнущие материалы, найденные в квартире инженера Глебова, — и появление в приемной КГБ Рубина, отчима Ирины, человека, видимо, причастного к событиям последних дней? Зачем пришел? Внести ясность, помочь? Или наоборот — запутать следы? Спешит выгородить себя, Ирину?

Каждый раз, когда Бутову звонили из приемной КГБ, его охватывало нетерпение: что сулит разговор с неизвестным человеком, который, надо полагать, пришел сюда по долгу гражданской совести? А если не по долгу совести? Всякое ведь бывало…

Иногда приходили с самым неожиданным для чекистов заявлением. Бутов вспомнил сухонькую, морщинистую, седовласую бабку, которая просила урезонить сына. Строитель-техник, хорошо зарабатывает. Женился, переселился к жене и забыл о той, которая дала ему жизнь: «И глаз не кажет. Ходила к нему два раза, стыдила. Обещал наведаться… Вот уж два года, как обещает». Чекист искренне посочувствовал бабке, нещадно корил ее сына, но…

— Уважаемая Елена Борисовна! При чем тут Комитет государственной безопасности? Чем он поможет вашему горю?

Старушка удивленно и сурово посмотрела на Бутова.

— Странный вопрос задаете. Как это «при чем тут чека?» Раз есть несправедливость, значит, чека меры должно принять… Я так понимаю. И вы, пожалуйста, не посылайте меня в другое учреждение…

Немало времени отнял у чекиста этот семейный конфликт. Но что поделаешь, пришлось вызывать непутевого сына, отчитывать. Подействовало…

Приемная КГБ! Один приходит сюда с сообщением, после которого, как по тревоге, в тот же час выходит «на линию огня» целая группа чекистов. Другой явился с повинной. А третий…

…У него красивое, четко вылепленное, уже немолодое лицо: волевой подбородок, длинный тонкий нос с горбинкой, широкий покатый лоб, прорезанный глубокими морщинами, и совершенно лысая круглая голова.

Полковник подошел к нему и негромко спросил:

— Захар Романович?

Рубин вздрогнул, посмотрел на Бутова и едва слышно ответил:

— Да… Это я…

— Будем знакомы. Милости прошу. — И, распахнув дверь кабинета, Бутов пропустил Рубина вперед.

— Садитесь. Видимо, у нас будет долгий разговор. Не так ли?

— Да, мне надо рассказать о многом… — И Рубин положил перед собой листок бумаги, испещренный пометками.

На лице Захара Романовича можно было уловить испуг и растерянность, надежду и тревогу. Видимо, противоборство этих чувств мешало ему начать разговор.

— Я, право, не знаю, с чего начать…

— С чего вам будет угодно…

И, не глядя на Бутова, Рубин глухо произнес:

— Я агент иностранной разведки…

— Ни больше, ни меньше… Любопытно…

— Да, это так! Я — агент разведки.

«Шизофреник», — первое, что подумал Бутов. Ему приходилось встречаться и с такими. И он уже приготовился терпеливо и внимательно слушать бредовую исповедь: служба обязывает.

— Я вас слушаю… Вы не волнуйтесь…

— Постараюсь… Страх, кажется, уже остался позади. И теперь никто не сможет свидетельствовать против меня, кроме совести и памяти. Я знаю — это очень строгие свидетели. Но я готов — пусть судят: память и совесть… Поверьте, всю ночь, всю эту долгую и ужасную ночь я почти не спал — давал показания самому суровому суду: совести и памяти…

Бутов умел слушать. Иногда казалось, что полковник абсолютно безучастен к тому, о чем говорит собеседник. Но это только видимость — нет более вдумчивого слушателя, чем Бутов. Полковник умел слушать и умел располагать к себе людей, даже тех, что пребывали в состоянии крайней растерянности и настороженности. И вот уже Захар Романович, несколько успокоившись, заговорил более ровным голосом.

— Я — врач, хотя последние годы с головой ушел в науку.

Он на мгновение умолк, потом стал говорить еще более возбужденно, чем прежде.

— Вчера вечером, когда я вернулся домой, Костя — это мой племянник, он на день остановился у меня проездом через Москву, — сказал: «Тебя кто-то трижды спрашивал по телефону».

— Кто? Он назвал себя?

— Нет, хотя я и поинтересовался: «Как передать о вас Захару Романовичу?»

Я заметил племяннику, что, видимо, звонил человек, незнакомый с правилами элементарной вежливости. Но вообще-то мало ли кто мог звонить? Возможно, кто-то из бывших пациентов, может, нагрянул кто-нибудь из родных. Я не стал утруждать себя догадками. И вдруг телефонный звонок. Это было в десять тридцать. Я запомнил. По радио кончили передавать последние известия. Я взял трубку. Это звонил он…

— Кто он?

— Простите, я забегаю вперед… В голове — полный сумбур. Вы его еще не знаете… Со мной разговаривал по телефону неизвестный. Он переспросил:

— У телефона Захар Романович?

— Да. С кем имею честь?

— Добрый вечер. Я могу вас повидать?

— Кто со мной говорит?

— Моя фамилия ничего не скажет вам. Я хотел передать небольшой сувенир от вашего друга Андрея Воронцова.

В то мгновение я, кажется, потерял дар речи: «…Небольшой сувенир… Андрей Воронцов! Кошмар!»

Из оцепенения меня вывел голос в трубке.

— Почему вы молчите? Вы меня слышите?

— Да, я вас слышу… Но, простите, не имею чести знать…

— Это не есть существенно. Я должен буду видеть вас и передать вам сувенир Андрея Воронцова, — настаивал человек, говоривший с едва заметным немецким акцентом.

— Какой сувенир?

— Безопасную бритву… Лезвия фирмы «Жилет».

Андрей Воронцов… Бритва «Жилет»… Страшный отголосок войны! Свершилось то, чего я уже перестал бояться. Даже научился отгонять воспоминания о случившемся тогда, там… Между тем неизвестный настаивал: «Я имею возможность видеть вас?» И неожиданно для меня повторил этот вопрос по-немецки. Я сразу…

— Прошу прощения, — прервал Бутов. — Вы говорите по-немецки?

— Да. Мать учила меня этому языку с детства. Я даже, кажется, первые слова лепетал по-немецки… Мама была преподавательницей немецкого языка. Но о маме потом… — Морщины вокруг его глаз будто стали глубже. — Итак, бритва «Жилет», Андрей Воронцов. Я сразу все вспомнил, хотя прошло более двадцати пяти лет. Я догадался, по чьему заданию звонит этот человек, и не хотел встречаться с ним. Я резко заявил: «Никакого Воронцова не знаю и знать не хочу. Никаких бритв мне не нужно, никаких сувениров не жду и не имею желания и намерения встречаться с незнакомыми людьми».