Валентина Иванникова - Происшествие на Чумке Страница 7

Гюли опустилась на колени, приподняла тяжелую голову лежащего, заглянула в лицо... Это был знакомый человек. Это был солдат с пограничной заставы.

Андрей открыл глаза, чуть шевельнулся, и опять страшная боль пронизала тело. Он еле сдержал рвущийся из горла стон. Распухшая нога не давала идти. Он полз, подтягивая ее — огромную, чугунную, наполнявшую все существо болью, от которой то и дело пропадало сознание... Вот и сейчас... Кто это перед ним? Гюли? Чепуха!.. Это нарушитель в одежде белуджа... Ему надо немедленно подсечь ноги!

— Подсечь ноги! — крикнул Андрей, приподнялся, схватился за автомат и снова упал лицом вниз.

Гюли не стала поднимать его. Прижав ладони к вискам, она стояла над распростертым телом, стояла не шевелясь. Что он сказал? Что сказал оберегающий эти горы, эти луга, эти виноградники, эти отары, этот дымок над костром? Что сказал солдат с пограничной заставы?

Она не поняла его слов... Но она смотрела на его мокрую одежду и вспоминала следы на полу своей комнаты...

Она не поняла слов. Но она поняла: этот человек гнался за зверем... и, значит, очень был тот зверь опасен, раз человек бросился за ним в поток и бился насмерть... С кем бился? Тот, кто оставил следы на полу комнаты, не носит на себе следов борьбы... Может, все перепутала ее голова?..

Гюли еще крепче прижала ладони к вискам, стояла, вспоминала...

Незнакомец, развалившийся сейчас на ее одеялах, вел себя с нею, как хозяин, тот, что бросал ей (годы такого не изгладили из памяти) заработанную лепешку в пыль, прямо в пыль, словно собаке. Незнакомец лгал, сказав: «Я — брат твой». Какой же он брат, если заставил ее вбирать голову в плечи, словно от удара камчи?

Что же она стоит здесь, раздумывает, сомневается? Она не поняла слов настоящего своего брата, пострадавшего, может быть, ради того, чтобы ей не страдать... Она не поняла его слов, но что ей надо делать, она поняла!

Гюли повернулась и, будто ничего и не видела на тропинке у обрыва, пошла обратно к своей кибитке.

На кровле, над входом, среди сизой листвы и алых цветов мака, лежали скатки тонких тугих веревок. Гюли взяла одну скатку, привычным движением намотала веревку на левую руку от кисти до локтя. Прядь длинных черных волос соскользнула с плеча, запуталась в веревке.

Гюли подобрала волосы под повязку, засунула за пояс край широкой рубахи; так обычно она готовилась к трудной работе — стрижке овец.

Пришелец, утомленный долгой дорогой, спал как убитый. Может, будить его и не стоило...

Слово «джигит» не подходит к девушке. Но Гюли могла остановить скачущего коня. Тело ее, закаленное трудом, было сильно и ловко. Сердце уже не знало сомнений.

Гюли приблизилась к непрошенному гостю и, как это умеют делать со строптивыми баранами искусные чабаны, одновременно набросила, затянула намертво две петли на руках его и ногах.

Потом она выскочила за дверь. Она думала, что ей придется бежать далеко — на заставу. Но у порога ее дома уже стояли люди с заставы. Гюли начала рассказывать им о том, что произошло, и, хотя она ни одного слова не сказала по-русски, все поняли ее речь.

НЕВИДИМОЕ СРАЖЕНИЕ

Повесть

1. ВМЕСТО ПРОЛОГА

Это свидание состоялось в начале Великой Отечественной войны, когда гитлеровские войска только что захватили Украину. Оккупанты спешили обжиться на чужой земле: они кромсали ее, «благоустраивали» по-своему, заливая слезами и кровью наших детей и женщин.

В это-то время и состоялось это свидание.

Барон Закс пропустил впереди себя приезжего, одетого в эсэсовскую форму, и плотно прикрыл тяжелые двери, не гармонирующие с простым стилем комнаты.

Впрочем, отсутствия гармонии Закс не замечал. Он пленился идеей привезти двери из Львова, бетонные плиты, которыми устлан двор, из Новороссийска, литые чугунные лестницы — из города, название которого не упомнить, но все равно издалека. Затея себя оправдала: поместье Закса на украинской земле выглядело солидно, будто настоящий замок.

Хозяин и гость прошли, сели, завели разговор.

Закс мог служить эталоном среднего чина германской разведывательной службы — он был исполнителен, изворотлив, хитер. Его предупредили, что требования прибывшего к нему неизвестного должны быть удовлетворены. И Закс готов был их удовлетворить.

— Могу ли я найти женщину, которая поедет туда, в Россию, — здесь ведь уже Германия, не так ли? Поедет и будет там жить, выполняя наши задания? — спросил гость.

— Я боюсь показаться нескромным, — осклабился Закс. — Но для того, чтобы подобрать подходящую кандидатуру, хотелось бы знать, в чем будут заключаться эти задания?

— В чем? — Гость минуту помедлил. — Женщина должна жить, по возможности, в большем количестве мест. И всюду распространять настроение уныния. Понимаете: она — беженка без крова и семьи, у нее все в прошлом и ничего впереди... Понимаете?

Вместо ответа Закс позвонил и отдал распоряжение позвать номер 319. Когда женщина, числившаяся под этим номером, была доставлена, Закс опять-таки молча указал на нее гостю; он предполагал, что она как раз та, кто требуется.

Женщина была, действительно, олицетворением скорби. В темных провалах глазниц огромные зрачки горели лихорадочным огнем. Полуседые волосы обрамляли изможденное лицо. Углы некогда пухлых губ были резко опущены. После потери дочери Софья Семеновна Могилевская плакала не осушая глаз.

Все случилось до ужаса просто. Война докатилась до их городка. Хотя муж — военный инженер — писал: «Эвакуируйся, эвакуируйся», — Софья Семеновна не успела этого сделать. Обстрел она пересидела в подвале. Когда город заняли немцы, она думала вообще отсидеться. На улицу выходить было незачем — продуктов хватило бы надолго.

Но Алла — непоседливая, шаловливая девочка. Она выбежала за калитку. Мать бросилась почти вслед. Но было уже поздно. Ребенок исчез.

«Не видали ли вы девочку в синем платье и вязаной шапочке?» — с этим вопросом обезумевшая мать после того, как она обошла весь полуразрушенный притихший город, явилась и в военную комендатуру. Она обратилась по-немецки. Поэтому ею заинтересовались, стали расспрашивать. Наивная женщина думала, что ей хотят помочь. Она рассказывала и рассказывала. А Закс — теперешний ее господин — смотрел на нее и смотрел.

Сколько — полгода, год тянется пытка? Она потеряла представление о времени, обо всем. Ею владеет лишь мысль, что в руках Закса — ее дитя. Он показывал фотографию. На ней Алла! Алла в своем синеньком платьице — только на голове не шапочка, а широкая лента — стоит где-то в лесу! Закс сказал: «Она у меня в надежном месте, и лишь абсолютным послушанием вы заслужите возможность встретиться с ней».

Софья Семеновна старалась быть послушной. Она была у Закса вроде прислуги: мыла, шила, переводила, не вникая в смысл переводимого. Плакать ей не запрещали. И она плакала ночи напролет, ибо дни проходили, а встречи с дочкой, по мнению Закса, она все не заслуживала. Что еще ему надо?!

— Что угодно? — заученно сказала Софья Семеновна, явившись по вызову.

Она не знала, что числится под номером 319. Она не знала, что Закс — один из руководителей шпионской школы. Она не знала, что он рекомендует ее сидящему с ним эсэсовцу в качестве воспитанницы этой школы. Она ничего не знала. Она думала, как всегда, только об Алле — своем единственном ребенке — и, как всегда, жадно ждала, а может, сейчас доведется что-нибудь услышать о ней.

Несчастную женщину держали в повиновении ложной надеждой. Она никогда не смогла бы встретиться с дочерью. Девочку расстреляли. Ни бомба, ни мина, ни шальная пуля оборвала юную жизнь — ребенка убили, целясь именно в него. Расстреляли и перед расстрелом сфотографировали.

Алла Могилевская, шести лет, вышла за калитку родного дома в городе, захваченном гитлеровцами.

Знакомая улица заканчивалась знакомым сквериком. Алла направилась туда. А в сквере, оказывается, все переменилось: на центральной площадке рядами высились холмики, похожие на могилы, — Алла не догадывалась, что это и были могилы немецких офицеров.

Светило солнце. Под ветром трепетали на могилах ленты венков. Одна оторвавшаяся лежала на песке. Алла подняла ее, отряхнула, сняла с головы шапочку и стала прилаживать находку в волосы.

В это время кто-то большой, черный подошел сзади, схватил за плечи. Зазвучало сразу несколько сердитых голосов. Алла поняла, что ее ругают за то, что она взяла ленту, хотят наказать: ее поставили под дерево, сказали «стой смирно». Она послушно опустила руки вдоль тела и вдруг улыбнулась, потому что один черный дядька нацелился на нее фотоаппаратом, а сниматься она любила. Другой закричал: «Быстрее. Казнь должна свершиться». И щелкнул чем-то не похожим на фотоаппарат.