Тайна Орлиной сопки. Повести - Левин Минель Иосифович Страница 8

— А ну-ка сними камеру! — произнес кто-то над самым ухом.

Он обернулся: Истат. Стоит в двух шагах от него в ярком цветастом платье. По смуглым щекам разлился румянец. Губы приоткрыты и словно охвачены пламенем. Большие черные глаза смотрят дерзко.

— Сними, сними камеру!

Камера была основательно наполнена водой. Держать ее было трудно.

— Выше! — распорядилась Истат и тряхнула тяжелыми косами.

— Так? — спросил Шарапов, не без усилия поднимая камеру над головой.

Девушка кивнула.

— А теперь лей.

Он наклонил камеру. Истат вдруг подскочила и встала под струю.

— Что ты делаешь, девона?[6] — окончательно сбитый с толку, спросил он.

Теперь Истат стояла перед ним мокрая и смешная. Цветы на ее платье почернели. Платье туго обхватило хрупкую девичью фигурку.

— Ну зачем ты это сделала? — спросил Шарапов с нарочитой строгостью. — Испортила платье.

— Пусть! Все платья испорчу. Приду к вашему начальнику. Покупайте, скажу, новые, раз заставляете меня обливаться.

— Тебя скорпион укусил, что ли?

— А почему купаться не разрешают? Что я, на тот берег уплыву? — Глаза у нее стали колючими. — Чего молчишь?

— Нельзя купаться, — сказал Шарапов.

— Всегда было можно, а теперь нельзя?

— Нельзя, — твердо повторил Шарапов. Он не мог ей объяснить, что этот приказ начальника отряда связан с последними событиями на границе. — У нас говорят: в жаждущую землю лей воду, понимающему говори слова.

Девушка круто повернулась.

— Постой, у меня дело есть! — Вахид загородил ей дорогу. — У меня знаешь сколько вопросов?

Она повела плечами и сама задала вопрос:

— А кто сказал:

— Не знаю.

— Омар Хайям.

Шарапов начал сердиться. Время его истекало, а он был еще далек от цели своего посещения.

— Ну не все ли равно, что сказал Хайям? — заметил он миролюбиво и стал объяснять: — Понимаешь, мы на заставе решили…

— Что вы решили?

Голос у старшины дрогнул:

— Меня майор Серебренников послал.

Он шел рядом с Истат и страшно злился на себя, на нее и особенно на Ефремова. Если бы тот не подвернулся со своим автопогрузчиком, ничего бы не случилось.

Она вдруг остановилась.

— Так что майор Серебренников?..

Шарапов уловил в ее голосе любопытство и облегченно вздохнул.

Мансуров слышал гудки: два длинных, один короткий. Ему казалось, что он слышит даже, как скрипит якорная цепь. Опять уходит «Медуза». Спускается вниз по течению старый капитан, и Мансуров вдруг почувствовал себя одиноким.

Он понимал: Максиму Максимовичу пора списываться на берег — годы немолодые, здоровье пошаливает. Но что делать ему в пустом доме? Будет совсем тоскливо. Не было для Мансурова человека ближе Максима Максимовича, хотя они при исполнении служебных обязанностей и относились друг к другу с подчеркнутой официальностью.

Во время войны, двенадцатилетним мальчишкой, Анвар Мансуров убежал из детского дома на фронт. Но до передовой не добрался, застрял в Оренбурге. Там, на вокзале, познакомился с моряком в прожженном бушлате. Моряк возвращался домой после ранения. Анвар не знал этого и привязался к нему. В Ташкенте мальчик хотел убежать. Но Максим Максимович пообещал: «Вот, салага! Погостишь у меня недельку —

и вместе махнем на фронт». Дом оказался пустым. Жена умерла перед самым его приездом. Моряк загрустил.

А Мансуров так и остался у него. Окончил среднюю школу, пограничное училище, служил в Закарпатье, а потом перевели в родные края.

Взгляд Мансурова упал на образцы паспортов, которые, точно на парад, выстроились перед ним в опломбированной витрине под стеклом. Правофланговым стоял дипломатический паспорт с золотым гербом на обложке. Рядом с ним такой же нарядный служебный. Затем еще какие-то специальные. А замыкал парад так называемый общегражданский загранпаспорт — в бордовом переплете и тоже с гербом, на котором золотом вытиснено: СССР.

Вот такой паспорт был похищен у журналиста Басенюка.

Мансуров включил приемник. Москва передавала вальсы Штрауса, накладкой ворвались сигналы точного времени. Сверил часы. Работа в поселке давно закончилась. А молодой начальник КПП привык к жизни без выходных и свободных часов: граница требовала полной отдачи сил.

Проверив, заперт ли сейф, Мансуров вышел на улицу и сразу столкнулся с Истат. Девушка была в мокром платье. На смуглом лице сияла улыбка.

— Откуда, Истат?

— Разве не видно? — ответила она задорно. — С работы.

— А почему мокрая?

Она прижала руки к груди:

Вскинула на него глаза:

— Кто это сказал?

— Ты, — ответил Мансуров.

— Это сказал великий Саади, — засмеялась девушка и побежала дальше.

А к Мансурову подкралась тоска. Он не заметил, как старательно кивал ему с автопогрузчика Ефремов. Не заметил и позже, как неизвестно откуда появился майор Серебренников. Он подошел к Мансурову, который одиноко сидел на свежевыструганной скамье перед воротами КПП, и прогудел в самое ухо:

— Спим, товарищ старший лейтенант?

Мансуров вскочил.

— Товарищ майор, на участке без происшествий. Докладывает начальник КПП…

— Как то есть без происшествий? — перебил Сереренников. — А если вы не замечаете старшего офицера, разве это не происшествие?

В порту заработал движок. Словно потревоженные им, в сгустившейся темноте задрожали звезды.

— Рассказывай, как живешь, — спросил майор, шумно усаживаясь на диване в кабинете Мансурова.

Оказалось, что никаких новостей у начальника КПП действительно нет. Служба как служба. Живет не жалуется.

Серебренников покачал головой.

— Сколько часов ты проводишь в этом кабинете? — спросил он. Начальник КПП сделал движение, чтобы подняться. Серебренников жестом остановил его: — Ну так сколько?

— Много, товарищ майор.

— А дома?

Мансуров понял, куда клонит Серебренников. Не в первый раз заговаривает он с ним о том, что пора жениться. Только ведь это ни к чему.

Серебренников подошел к окну. Стирая звезды, по небу плыла чуть розоватая половинка луны.

Мансуров тоже подошел к окну, встал рядом с майором. Серебренников произнес задумчиво:

— Представьте себе вот такую же ночь и луну. Первое послевоенное лето. Я — лейтенант, и в моем подчинении младший по званию офицер — Нина Кравченко. Вызывают нас в Одессу, в штаб соединения. Добрались мы на попутном грузовике до ближайшей станции. Смотрим, стоит на путях поезд. Мы неплохо устроились у окна, и поезд тронулся. Мимо с ревом промчался встречный. «А этот куда же?» — спросил я пожилого мадьяра. «В Одессу…» И тут выяснилось, что мы сели не в тот поезд…

Серебренников улыбнулся своим воспоминаниям, положил руку на плечо Мансурову:

— Просто ты еще не встретил девушку, которая бы понравилась по-настоящему.

Потом начальник КПП провожал Серебренникова. Было темно и тихо. Они шли по рельсам узкоколейки. Теперь майор снова думал о капитане Ярцеве. Безусловно, Серебренников знал, что Ярцева недавно вновь собирались перевести с повышением. Но майор видел, как тот привязан к заставе, и считал, что лучше его не трогать. Хотя поговорить с ним, вероятно, следовало.

Где-то вдалеке послышался нарастающий шум поезда. Опережая состав, из-за холма вырвалась слабая полоска света. Она разливалась, будто фантастический рассвет. Наконец сконцентрированный сноп лучей заскользил по рельсам, вспыхивая подпрыгивающим голубоватым пламенем.