Дик Фрэнсис - Частный детектив Выпуск 3

Частный детектив

Выпуск 3

Дик Френсис

Дьявольский коктейль

Глава 1

Жара и жажда; я покрыт потом, перегрет и вымотан до предела.

Чтобы как–то убить время, я развлекался тем, что перебирал свои неприятности.

А их немало.

Я сидел за рулем обтекаемого спортивного автомобиля, выполненного, несомненно, по заказу какого–то сынка нефтяного шейха; не иначе ему надоела эта дорогостоящая игрушка. А мы называли ее Конфеткой. Так я провел без малого три дня. Передо мной — высушенное солнцем плоскогорье, заканчивающееся где–то там, на горизонте, цепочкой коричнево–фиолетовых холмов. Часы шли, а контур не менялся, не приближался и не отдалялся.

Конфетка, способная покрывать за час по меньшей мере полтораста миль, торчала на месте.

И я — тоже. Я безрадостно разглядывал массивные наручники. Одна рука пропущена сквозь баранку, другая лежала сверху. Таким образом я был прикован к рулю и, следовательно, к автомобилю.

И еще одно обстоятельство — ремни безопасности.

Конфетка запускалась лишь в том случае, если ремни были застегнуты. В замке зажигания не было ключа, тем не менее правила были соблюдены: один из ремней опоясывал живот, другой — охватывал грудную клетку.

Я находился в обычном для спортивных машин полулежачем положении, так что согнуть ноги в коленях было невозможно. Я не один раз пытался сделать это, рассчитывая сломать руль сильным ударом ног. Мешал мой рост и слишком длинные ноги. Да и руль, конечно же, слишком солидный. Фирмы, производящие такие дорогие автомобили, не делают баранки из пластмассы. На моей машине, что тут гадать, она была металлической — плюс натуральная кожа. Этот руль был прочен, как Монблан.

Я был сыт этим по горло. У меня болели все мышцы, ломило позвоночник и плечи. Тупая боль тугим обручем сдавливала череп.

Однако, как бы там ни было, следовало делать очередное усилие, несмотря на то, что все предыдущие не дали результата.

Я вновь напряг мышцы и мобилизовал силы, пытаясь порвать ремни или сломать наручники. Пот лил ручьями. И — ничего.

Я откинул голову на мягкое изголовье и повернулся лицом к открытому окну.

Солнечный луч, как лезвие бритвы, полоснул щеку, шею, плечо. Я на целую минуту забыл о том, что сейчас июль и что я нахожусь на тридцать седьмой параллели. Солнце жгло левое веко. Я знал, что на моем лице застыло страдание, что боль свела морщинами лоб, губы изломаны. Мышцы лица судорожно подергиваются; я с трудом глотал слюну. Безнадежность…

А потом я только сидел неподвижно и ждал.

Вокруг царила тишина пустыни.

Я ждал.

Эван Пентлоу крикнул «Стоп!» без всякого энтузиазма, и операторы оторвали глаза от видоискателей. Ничто не тревожило огромные цветные зонты, которые защищали людей и аппаратуру от убийственного солнца. Эван энергично обмахивался сценарием, пытаясь создать хотя бы подобие движения воздуха, а из–под зеленых полистироловых навесов нехотя появлялись другие члены нашей съемочной группы. Было видно, что все они на пределе, что их жизненная энергия расплавилась в этой безжалостной жаре. Звукооператор сорвал наушники, милосердные осветители выключили направленные на меня прожекторы.

Я изучал объектив «Аррифлекса», который старательно фиксировал каждую каплю моего пота. Камера находилась в двух шагах от моего левого плеча. Оператор Терри вытирал шею пыльным носовым платком, а Саймон писал указания для лаборатории и этикетки для негативов.

С большого расстояния и в другом ракурсе эта же сцена снималась митчелловской камерой, рассчитанной на сто футов пленки. Обслуживал ее Лаки. Еще утром я заметил, что он избегает меня, и попытался понять причину. Видимо, он полагает, что я зол на него за то, что все сделанное вчера пришлось выбросить из–за дефекта пленки. Я высказал ему только — пожалуй, даже слишком мягко — свою надежду, что сегодня все пройдет гладко, потому что не представлял себе, что могу повторить сцену 623 еще раз.

Тем не менее мы повторили ее шесть раз. Только что с перерывом на ленч.

Эван Пентлоу многословно и громогласно приносил свои извинения съемочной группе, заверяя всех в том, что мы будем повторять эту сцену до тех пор, пока я не сыграю ее как надо. Он менял свои указания после каждого дубля, я учитывал все его замечания.

Все, кто приехал с нами в Южную Испанию, понимали, что за дымовой завесой вежливости, с которой Пентлоу обращался ко мне, скрывается недоброжелательность, и в то же время они оценили мое хладнокровие. Я слышал, что заключаются солидные пари относительно того, когда же я, наконец, потеряю терпение.

Девица с драгоценными ключами появилась из–под зеленого тента, где на разостланных на песке полотенцах сидели ее подружки, занятые костюмами, гримом, обеспечением съемок, и не спеша направилась ко мне. Она открыла дверцу машины и вставила ключик в замок. На ее затылке завивались пряди влажных волос. Наручники были английские — обычные, полицейские, с довольно туго проворачивающимся замком. На последних, самых важных оборотах ключа у нее всегда возникали затруднения.

Она с беспокойством взглянула на меня, понимая, что я готов взорваться. Я выжал из себя улыбку, похожую скорее на судорогу челюстей и мимических мышц, и она, обрадованная тем, что я не ругаюсь, довольно быстро и ловко освободила мои руки.

Я расстегнул ремни и выпал из машины. Снаружи было на десяток градусов прохладнее.

— Вернись! — крикнул Эван. — Сделаем еще один дубль.

Я набрал в легкие хорошую порцию воздуха и сосчитал до пяти.

— Только схожу к прицепу попить чего–нибудь. Сейчас вернусь.

Наверное, те, кто спорил, решили, что это будет последней каплей — подумал я и улыбнулся. Вулкан действительно начинал ворчать, но до извержения было еще далеко.

Никто не догадался прикрыть «минимок» от солнца, так что, сев за руль, я зашипел от боли. Кожаное сиденье так нагрелось, что обожгло бедра сквозь тонкие хлопчатобумажные брюки. На руле можно было жарить яичницу. Штанины у меня были подвернуты до колен, а на ногах — шлепанцы. С белой рубашкой и темным галстуком это не смотрелось, но «Аррифлекс» брал меня выше колен, а «Митчелл» выше пояса.

Не слишком торопясь, я приехал к базе, состоящей из нескольких прицепов, составленных полукругом в небольшой низине, отстоящей на какие–нибудь двести ярдов от Конфетки.

Я поставил джип в чахлой тени маленького деревца и вошел в фургон, который служил мне уборной.

Кондиционированный воздух подействовал, как холодный душ, и мне сразу стало легче. Я ослабил галстук, расстегнул воротник рубашки, достал из холодильника банку пива и рухнул на диван.

Эван Пентлоу сводил со мной старые счеты, а у меня, к сожалению, не было никакой возможности ему ответить. До этого я работал с ним всего один раз. У него это был первый, а у меня — седьмой. К концу съемок мы стали врагами. С того раза я отказывался от любых контрактов на работу в фильмах, где он был режиссером; в результате ему не удалось снять, как минимум, два боевика.

Эван был богом для тех кретинов, которые считают, что актер может играть, лишь когда режиссер ведет его за ручку. Эван никогда не давал общих указаний. Он хотел, чтобы о его фильмах писали: «Новая работа Пентлоу», — и добивался этого, создавая у наивной публики впечатление, что все, что они видят на экране, — плоды его, и только его, таланта. Каким бы старым и опытным ни был актер, Эван гонял его безжалостно.

Он не обсуждал с актерами сцены, а диктовал им, что они должны делать. Он был виновником неудач многих известных актеров, вплоть до заметок типа: «Пентлоу удалось выжать из такого–то неплохую роль». Он ненавидел актеров вроде меня.

Это был, бесспорно, талантливый режиссер с богатым воображением. Многим актерам нравилось с ним работать в основном потому, что ему удавались кассовые фильмы, и критика внимательно следила за каждой его новой лентой. Только такие упрямцы, как я, пытались доказать, что актер хотя бы на девять десятых сам отвечает за свое дело.

Я вздохнул, допил пиво, сделал то, что нужно сделать, и побрел назад к «минимоку». В небесах безумствовал Аполлон, как сказал бы любитель таких метафор.

Сначала режиссером боевика, который мы снимали, был скучный интеллигент с тихим голосом, выпивающий свою первую рюмку еще до завтрака. И в одно прекрасное утро, в десять часов, сыграл в ящик, выпив больше обычного. Это случилось в выходные, я тогда бродил по холмам Йоркшира, а когда во вторник вернулся на съемку, увидел Эвона, который принимал дела и уже дал всем почувствовать что почем.

Мне оставалось отсняться примерно в одной восьмой фильма. Когда Эван увидел меня, на его лице появилась довольная улыбка, за которой скрывалось чистое, неподдельное злорадство.