Антон Кротков - Загадка о тигрином следе Страница 10

– Я и сотрудникам своим не устаю повторять, что у настоящего чекиста должны быть чистые руки, горячее сердце и холодная голова.

Затем он снова обратился к Лукову:

– Мне нравится, что вы не забыли о своих попавших в беду сослуживцах. Но можете не волноваться: дела ваших товарищей по университету будут рассмотрены беспристрастно: невиновные отпущены, а тем, чья вина будет установлена, мы предложим выбор – либо пусть соглашаются жить душа в душу с нашей власть, либо пусть уходят из университета. Советской власти саботажники не нужны. Ну а вы тогда, Одиссей Гекторович, детально обдумайте предстоящую вам задачу с Анри Николаевичем: наметьте подробный маршрут и прочее. И завтра с утра будьте в Наркоминделе.

Козлебородый вернулся за свой рабочий стол и вновь погрузился в изучение многочисленных бумаг.

Луков вместе с Вильмонтом и присутствующими при разговоре чекистами направился к выходу. Но уже на пороге козлебородый вдруг, что-то вспомнив, окликнул молодого человека:

– Да, Одиссей Гекторович, можете спокойно продолжать жить с отцом в вашей квартире. Если же кто-то попытается вас побеспокоить, то обращайтесь напрямую ко мне.

Глава 5

Одиссею быстро странно думать, что с этой минуты он – потомственный московский интеллигент, либерал до мозга костей будет служить в ЧКа.

«Что же мне предстоит отныне делать? – ошарашено думал он. – Ведь в сущности я книжный червь, библиотечная крыса. Кроме своей науки ничего не знаю и не умею. А если мне поручат собирать информацию на коллег и друзей?! Нет, на такое я никогда не соглашусь! Да и зачем им брать меня на такую работу? Нет, я нужен им для чего-то другого».

Хотя в подробности предстоящего ему задания Лукова пока не посвящали, из разговора козлебородого с Вильмонтом можно было сделать вывод, что речь идёт о какой-то экспедиции. И видимо, целью её является Афганистан.

Между тем Вильмонт предложил Лукову продолжить разговор. Они спустились в местный буфет, где была уже масса народу. В том числе неожиданно много миловидных, хорошо одетых девушек, по-видимому, тоже местных сотрудниц – секретарш и машинисток. Было здесь и несколько человек в штатском.

Луков инстинктивно ощущал, что эти, облачённые в светское платье «рыцари плаща и кинжала» большевистского ордена меченосцев – самые опасные для горожан, ведущих свою жалкую жизнь за стенами этого здания. Ибо по наружности в них невозможно было сразу определит сотрудников тайной политической полиции.

Впрочем, в кругу своих сослуживцев все эти люди вели себя вполне дружелюбно и расслабленно. Чувствовалось, что местный буфет, помимо своего прямого предназначения, служит чем-то вроде клуба для людей сходной профессии и взглядов.

Возле окна за столиком собралась шумная компания – пятеро мужчин и трое женщин. Они пели под гитарный аккомпанемент лирический романс и обменивались шутками и весёлыми репликами с товарищами за другими столами. Вскоре Одиссей понял, что там отмечается день рождения пухленькой симпатичной девицы по имени Ника. В честь неё вихрастый молодой человек, пустой правый рукав гимнастёрки которого был заправлен за ремень на животе, прочитал стих собственного сочинения и весьма недурственный.

Вильмонт пригласил Лукова за свободный столик. Старика здесь знали, так как подошедшая официантка назвала его по имени отчеству. Анри Николаевич представил ей Лукова:

– А это наш новый сотрудник, Люсенька. Так что прошу любить и жаловать. В ближайшие дни его должны поставить на довольствие. А пока принеси-ка нам, голубушка, чего-нибудь поесть и запиши всё на меня.

Официантка принесла им бутерброды с маслом, колбасой и сыром, а также сваренные вкрутую яйца. В городе достать такое богатство можно было лишь за громадные деньги.

Луков испытал двоякое чувство. С одной стороны его изголодавшееся, намёрзнувшееся, истосковавшееся по комфорту и сытости тело ликовало от предвкушения, что теперь он тоже приобщится к этому неслыханному изобилию: в буфете подавали даже кексы из пшеничной муки, посыпанные сахарной глазурью и настоящую фруктовую воду с дореволюционными этикетками!

Но с другой стороны, Одиссей не мог избавиться от чувства гадливости. Глядя на сытых, хорошо одетых и оттого весёлых женщин и мужчин вокруг, он задавался естественным вопросом: где и как эти люди достали всю эту роскошь? Если отрез самой обыкновенной мануфактуры стоил у спекулянтов немыслимых деньжищ. Между тем на некоторых барышнях были надеты очень качественные, хотя и не броские платья явно иностранного производства. Молодые модницы были в шёлковых чулках. А в воздухе витал запах французских духов.

Впрочем, в буфете присутствовали и скромно одетые женщины, и даже воинственные амазонки, облачённые на мужской манер в хаки и кожу с кумачовыми косынками на голове. Правда среди здешней публики «комсомолки» выглядели редкими залётными птицами, хотя в других городских учреждениях, их можно было встретить чуть ли не на каждом шагу. Видимо, чекистские начальники не все происходили из народных низов и потому предпочитали окружать себя помощницами «старорежимного» внешнего вида.

Что же касается мужчин, то их тоже можно было разделить на две категории: одни ходили в защитного цвета и казенного вида гимнастерках, в потёртых кожанках и кепках. Другие же – в прекрасно пошитых из английского или немецкого сукна костюмах при галстуках. Франты носили дорогие часы и серебряные портсигары. Хотя не всем из таких модников хватало вкуса, чтобы правильно подбирать предметы гардероба, и умения их носить.

Луков вспомнил тюки вещей, изъятых у арестованных, которым был загроможден кабинет его следователя. Несомненно, это племя мародёров благоденствовало за счёт ограбления квартир арестованных, даря изъятые при обысках платья и меха своим любовницам и сослуживицам. На ум пришли слова козлебородого про чистые чекистские руки и холодные головы. Что ж, наверняка в головах многих его сотрудников хватало холодной расчётливости, чтобы выгодно спекулировать добытыми трофеями и не попадаться на воровстве.

«Господи милостивый! Выходит я теперь тоже один из членов этой шайки! Получаю свою часть добычи в виде масла и яиц» – пронеслось в голове у Лукова. Он был так поражён посетившей его мыслью, что не сразу отреагировал на слова соседа по столу.

– Это я рекомендовал вас – между тем не без гордости сообщил молодому человеку старый генерал.

Луков поднял на собеседника недоумённые глаза.

– Вы? Но откуда вы узнали обо мне?

– Я милостивый государь – кадровый разведчик! – понизил голос Вильмонт. – Как вы слышали, давно специализируюсь, в том числе по Востоку, так что обязан знать людей потенциально полезных в моём деле.

Вильмонт сделал знак, предлагая приступить к трапезе. Вначале у Лукова кусок не лез в горло, но вскоре голод всё же взял своё. Ели они молча, оба с большим аппетитом. А вокруг шла оживленная беседа между завтракавшими сотрудниками, но, как заметил Луков, никто не говорил о делах. Видимо, это здесь было не принято, а может быть дела всем настолько опротивели, что о них старались, как можно меньше вспоминать за пределами служебных кабинетов.

После завтрака Вильмонт привёл Лукова в какой-то пустой кабинет для продолжения разговора. Старик явно пребывал после еды в хорошем настроении, и сообщил приветливым доверительным тоном:

– Я очень рад, что вы приняли предложение Дзержинского. Откровенно говоря, вы мне позарез нужны. Я очень нуждаюсь в толковом товарище.

– Как?! Разве это был сам Дзержинский, руководитель ЧКа? – изумился Луков.

Все в Москве хорошо знали эту фамилию, олицетворявшую для одних безжалостный красный террор, а для других силу, которая пришла на смену разбежавшейся царской полиции и навела в охваченном бандитской анархией городе хоть какой-то порядок. До сих пор эта полулегендарная личность представлялась Лукову в виде двухметрового богатыря с косой саженью в плечах и грозным лицом, будто отлитым из бронзы.

– Так вы не знали, что разговариваете с Дзержинским? – иронично осведомился Вильмонт, и расхохотался. – Ну что ж, возможно это даже к лучшему для вас. Потому что, должен вам сказать откровенно, держались вы чрезвычайно независимо, если не сказать нахально. И наверняка произвели впечатление на Феликса Эдмундовича. Он сам человек прямой, не привыкший чёрное называть белым, и в других в первую очередь ценит откровенность. Как я успел заметить, всякого рода угодничество и подхалимаж его страшно раздражают.

Луков действительно был поражён. Произошедшие с ним сегодня события приобретали совершенно новый вид. Старик-Вильмонт словно угадал его настроение:

– Теперь вы понимаете, Одиссей Гекторович, какое значение «товарищи» придают нашей экспедиции, если нас курирует сам Дзержинский.