Эдуард Хруцкий - Полицейский Страница 13

Белецкий поморщился. Господи, в Париже хотят действовать как в Костроме. — Ну и что Бахтин?

— Он отказался принять участие в операции и уехал.

— Да, полковник, хочу вам напомнить, что трижды Красильников отказывал сыскной полиции в помощи, в делах весьма важных.

— Но, Сергей Петрович, ваше превосходительство, после отъезда Бахтина социалисты не явились в назначенное место, операция сорвалась.

— Так при чем здесь Бахтин? Ему вчера вне срока государь маленького Владимира пожаловал. У вас есть данные, что Бахтин не верен долгу? — Данных-то нет. Но некие странные совпадения. — Совпадения — это не данные.

— Весьма справедливо, ваше превосходительство, но именно из совпадений слагается некое целое. — Слушаю вас.

— Нам стало известно, что Бахтин и Заварзин совместно обучались в Первом московском кадетском корпусе. И были весьма дружны…

— Ну и что, со мной в гимназии тоже обучались люди, ставшие социалистами. — Это нам известно, — твердо сказал Еремин.

Белецкий никак не ожидал подобной реакции полковника. Подумать, какой сукин сын, ему известно. Директор департамента заполыхал злобой.

— Но Бахтин и Заварзин, — продолжал как ни в чем не бывало Еремин, — были ближайшими друзьями. — После корпуса они поддерживали отношения?

— Данных нет. Так как Бахтин вышел в Александровское училище, а Заварзин в университет.

— Маловато, маловато. — Белецкий встал, одернул щегольскую визитку. — Просто очень мало, полковник.

— Есть второе совпадение. Бахтин — протеже Лопухина. Бывший директор департамента был хорошо знаком с его семьей, поэтому принял участие в Бахтине. — Так, так, так!

Белецкий сел за стол. Вот тебе и на! История Лопухина наделала много шума. Шутка ли, директор Департамента полиции выдает революционерам лучшего агента, самого Азефа. Конечно, здесь было о чем задуматься. Но реплика полковника в его адрес разозлила Белецкого настолько, что доводы Еремина, его совпадения не играли сейчас никакой роли.

Кстати, Лопухин был гимназическим другом покойного Петра Аркадьевича Столыпина, — сказал вслух Белецкий, — вы меня не убедили, полковник, тем более Бахтин известен мне как прекрасный криминалист и усердный полицейский чиновник. — Я могу идти? — Еремин встал. Белецкий протянул ему руку, улыбнулся дружески: — Не надо, не надо плохо думать о коллегах. «Ничего, — подумал директор, глядя в обтянутую дорогим мундирным сукном спину Еремина, — пусть знает, как напоминать мне о Саратове».

В бытность свою саратовским вице-губернатором Сергей Петрович имел несколько прелестных связей с милыми дамами в Москве и Петербурге. Сведениями об этом и располагал Еремин, постоянно напоминая об этом Белецкому.

Еремин поднялся к себе на четвертый этаж, где располагался Особый отдел. Вход сюда был запрещен даже чиновникам и офицерам Департамента полиции. Это была святая святых политического сыска. Здесь лежали материалы не только по борьбе с революционными и националистическими группами. Здесь скрупулезно велись досье на крупнейших государственных и общественных деятелей, на аристократию и иностранных дипломатов и даже на членов императорской фамилии. Еремин некоторое время сидел у себя в кабинете, рисуя в настольном бюваре лошадиные головы. Это он делал в минуты крайнего душевного волнения. Потом он вызвал секретаря и приказал позвать заведующего наружным наблюдением надворного советника Платонова. Еремин высоко ценил этого человека, начавшего свою сыскную карьеру в московском охранном отделении под руководством великого специалиста-наружника Евгения Павловича Медникова.

— Вот что, Сергей Глебович, — сказал полковник, — нужна смена филеров, и очень опытных. — Кого поведут? — Чиновника из сыскной. — Кого именно? — Бахтина.

— Весьма опытный господин. Весьма. Я назначу Верного, Клешню и Гимназиста. Смотреть за ним круглые сутки? — Да. — Понял.

Вот и кончились погожие дни. Наступила петербургская осень. Бахтин не любил ее. Не любил мокрые дома, рябую от дождя воду каналов, мостовые, покрытые лужами, словно плесенью. Осенью его неотвратимо тянуло в Москву, с ее сбившимися в кучу деревянными слободами и заставами, в зелень дворов и скверов, на элегантную Спиридоновку и Кузнецкий, Столешников и Арбат. До чего же хорошо было получить увольнение в праздничный день. Утро. Знаменка залита солнцем, дворники сгребают листву в кучу. Низко по тротуару стелется дымок. И дымок этот, синеватый и легкий, сопровождал юнкера Бахтина весь путь по бульварам. Так он и шел через Страстную, мимо монастыря на Трубной, галдящей и кричащей Трубной, пережидал трамвай, потом лукавая Сретенка и дом номер пять по Сретенскому бульвару. Как же давно это было…

Слава Богу, что дождя нет, а то совсем настроение испортилось бы. Бахтин распахнул окно, взял гири. В комнату ворвался сырой ветер. Сразу же стало холодно и неуютно. Но он начал энергично поднимать гири, и скоро тело покрылось легкой испариной. Он поднимал гири ровно полчаса. Потом, зажав чугунные шары, начал наносить ими удары. Бахтин с силой выкидывал руки, стараясь бить невидимого противника. Он увлекся боксом двенадцать лет назад, увидев в Гимнастическом обществе встречу между Млером и англичанином Мози. Бокс, завезенный в Россию в 1887 году французом Лусталло, немедленно покорил Бахтина своеобразной пластикой и тем, что этот вид гимнастических игр просто незаменим для сыщика. Так он стал посещать уроки Гвидо Мейера, перенимать у него весьма сложные сочетания ударов. Постепенно в товарищеских встречах Бахтин приобрел хороший опыт, научился легко передвигаться, а главное, спокойно и четко ориентироваться на ринге. У него отработались акцентирующие удары с обеих рук, и Мейер начал агитировать его поехать на гастроли по России. Но бокс Бахтин воспринимал как необходимое приложение к профессии.

Несколько раз в темных проходных дворах на Лиговке, на 8-й Рождественской или в закоулках Новой Баварии ему приходилось воспользоваться английской наукой. Умение нападать и обороняться без оружия, стремительная реакция, отработанная месяцами спаррингов, придавала ему так необходимую сыщику уверенность.

Каждое утро сорок минут гимнастики. Потом душ, потом завтрак и служба. Правда, иногда служба затягивается и до утра, тогда уже не до гирь.

Сегодня день нормальный. Бахтин принял душ, позавтракал, выслушав упреки Марии Сергеевны, жалобы ее на бакалейщика и мясника, оделся и пошел на службу. На улице щемяще и нежно играла шарманка. Человек в старом матросском бушлате с Георгиевским крестом и серебряной Варяжской медалью крутил ручку инструмента. Вместо левой ноги у него был вытертый до блеска деревянный протез.

Бахтин вспомнил военный парад на Дворцовой в честь оставшихся в живых матросов и офицеров «Варяга» и «Корейца». Потом в Зимнем дворце царь дал торжественный обед. Все газеты писали тогда об этой «монаршей милости». На обеде царь пообещал обеспечить всех неимущих и увечных членов экипажей героических судов. Но судя по этому матросу, благие пожелания так и остались пожеланиями.

Что делать, в стране так уж повелось, любое доброе начинание тонет в чиновничьем болоте. А деньги, отпущенные увечным, оседают в карманах делопроизводителей и столоначальников благотворительных обществ.

Знакомую мелодию играла шарманка. Это была музыка далекой юности. Может быть, катка на Патриарших прудах в Москве: скрипящий под коньками лед, розовый павильон с колоннами, теплая рука Жени в его ладони. А может быть, он слышал ее на даче в Сокольниках. Поздним вечером, когда так оглушающе пахнут цветы, а желтые шары фонарей скрываются в листве. И у Жениных губ горький цветочный привкус. Может быть. Все могло быть.

И, отдавая инвалиду серебряный рубль, Бахтин подумал о том, что счастливым человеком может быть только тот, кто уверен, что лучшее ждет впереди. А он уже в это не верит.

Агент наружного наблюдения Верный отметил в книжечке этот случайный контакт и повел объект до входа в здание сыскной полиции.

В большой комнате уже затопили печку. Двое городовых из команды тащили охапки дров. Печка весело трещала, щедро отдавая тепло, и в этой мрачной комнате даже стало немного уютней. Весело спорящие о чем-то надзиратели сразу же смолкли, как только Бахтин вошел в комнату. — Здравствуйте, господа. Где Литвин?

Он в столе приводов, Александр Петрович. Позвать? — Самый молодой надзиратель, Леня Банкин, услужливо вскочил. — Не надо, спасибо, голубчик, я сам туда зайду. Стол приводов был памятью сыскной службы. Здесь собирались сведения о всех преступниках, попавших в поле зрения столичной полиции. Здесь проводились антропологические измерения по системе Бартильона и дактилоскопирование, выработанное Главным тюремным управлением. Здесь же работал фотограф Алфимов, ученик покойного Буримского.

Начальник сыскной полиции Филиппов в отличие от Путилина считался с наукой и хотел поставить у себя криминалистическое дело не хуже, чем в Европе.