Александр Арсаньев - Французский сезон Катеньки Арсаньевой Страница 13

Она рассказывала об этом без всякой мистики, как о само собой разумеющемся деле. Вероятно, еще наши деды, а кое-где и отцы и матери именно так воспринимали жизнь, и не роптали, когда неожиданная болезнь или даже смерть посещала дом – знать, заслужили…

И был в этом даже не фатализм, а какая-то вековая мудрость, о которой мы любим иной раз порассуждать теоретически, но у своих реальных предков обнаруживаем крайне редко. Предпочитая потешаться над их допотопными привычками и дикими традициями, все более таким образом превращаясь в иванов-не-помнящих-родства.

Я слушала ее, как маленькие дети слушают сказки – раскрыв рот и затаив дыхание. И снова и снова поражалась – как в этой маленькой головке умещается столько сведений. О сотнях, если не тысячах семей, исторических и наряду с ними самых что ни на есть семейных событиях. А мысль о том, что после смерти самой Ксении Георгиевны вся эта энциклопедия русской жизни будет утрачена – уже тогда приводила меня в отчаянье.

Впервые я задумалась в тот день о том, чтобы написать… нет не роман, а те истории, что услышала от этой уникальной женщины. И не написать, а записать. А за долгие годы нашего общения я услышала их столько, что не хватило бы ни жизни, ни таланта, чтобы это сделать. И чем больше узнавала, тем больше в этом убеждалась. Может быть, поэтому и не предприняла такой попытки ни разу в жизни.

Помимо уникальной эрудиции Ксения Георгиевна явно обладала талантом рассказчика, самые древние истории в ее устах приобретали живые неповторимые черты, не теряя при этом духа времени и аромата эпохи.

Я вновь увлеклась, и отошла от линии собственного повествования, но не жалею об этом. Ксения Георгиевна и ее рассказы того стоят.

Но как не интересен был нынешний ее рассказ, но прежде всего меня интересовала не столько старина и родовые проклятия, сколько дожившие до наших дней родственники Константина, имеющие право быть его наследниками, и в первую очередь те из них, которые в настоящее время проживали в Саратове, о чем я деликатно напомнила рассказчице.

– Конечно-конечно, прости глупую старуху, увлеклась… – ничуть не обидевшись, кивнула она головой и предложила:

– А ты бы записала для памяти, а то забудешь.

Я невольно улыбнулась. Ксения Георгиевна прекрасно знала себе цену и понимала, что никто другой не в состоянии запомнить и сотой доли того, что известно ей самой, и, ничуть этим не кичась, просто давала совет. И я им воспользовалась, благодаря чему и могу сейчас не бояться опростоволоситься или что-то перепутать, несмотря на то, что с тех пор прошло несколько десятков лет…

Хотя честно говоря, записывать-то было особенно и нечего. Потому что представителей этого древнего и еще недавно многочисленного рода осталось совсем мало, сказала бы по пальцам перечесть, но и это было бы преувеличением, поскольку пальцев понадобилось бы только четыре.

Именно столько ныне здравствующих родственника, да и то – неблизких осталось у покойного Лобанова. Вернее родственниц, потому что все они были женского пола.

Род, как и пыталась объяснить мне Ксения Георгиевна в течение двух часов, вырождался и вот-вот должен был кануть в Лету.

– Значит, Константин был едва ли не последним в роду? – спросила я, когда она сообщила мне это.

– В том случае, если бы умер бездетным…

– Но ведь именно так и вышло. Может быть, именно это и было целью его убийц?

– То есть ты предполагаешь, что кто-то взял на себя роль провидения и закончил то, чему суждено было произойти и без них? Помог свести род Лобановых-Крутицких с лика Земли, таким образом поторопив силы небесные?

– После того, что вы мне рассказали об этой семье… – задумалась я.

– Я думаю, ты чересчур буквально восприняла мой рассказ, – рассмеялась Ксения Георгиевна. – И впала в мистические настроения. Еще немного и ты вооружишься серебряной пулей.

– Надеюсь, до этого не дойдет.

– Я тоже на это надеюсь, – уже без смеха произнесла Ксения Георгиевна, – тем более, что в наше время женщины если и не в состоянии унаследовать и пронести через века родовую фамилия, то на прочие родовые ценности, как-то – движимость и недвижимость они вполне могут рассчитывать.

Таким образом вернув меня на грешную землю, хотя с моей точки зрения – я в этом и не нуждалась, Ксения Георгиевна еще раз перечислила мне четырех женщин – двух выживших из ума старушек, доживающих свой век в деревне, одну вдову бригадного генерала, которая после смерти мужа получила такое наследство, по сравнению с которым все, принадлежавшее Константину, было не более, чем приятной мелочью, проживавшая ныне в Петербурге. И еще одно имя, которое сразу показалось мне знакомым, но я не обратила на это внимания. Мало ли созвучных имен на Руси… Тем более таких распространенных – Вера Васильевна… Но когда Ксения Георгивна назвала мне ее теперешнюю фамилию, я вздрогнула. И вы меня поймете, когда я скажу чью фамилию она мне назвала.

Это была фамилия… Шурочки.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Вы имеете в виду… – растерялась я.

– Веру Васильевну Люберецкую, урожденную Крутицкую, жену Павла Люберецкого. Ты с ней знакома?

– Да, и очень близко…

Чего-чего, а Шурочкино семейство я в этом ряду обнаружить не ожидала. И я тут же оттолкнула от себя страшную мысль, что моя подруга…

«Да нет же, этого просто не может быть», – сказала я себе, но мысль не желала оставлять меня, а внутренний голос еще и издевался:

– Это почему же? Лишь потому, что ее дочь твоя подруга?

– И чуть не забыла, – хлопнула себя по лбу Ксения Георгиевна. – Есть еще одна родственница, правда совсем дальняя. Но она тоже живет в Саратове, вернее почти в Саратове.

– Что значит – почти? – не совсем прийдя в себя от потрясения, переспросила я.

– Монастырские земли принадлежат Богу, – улыбнулась старушка.

– Она живет в монастыре?

– С некоторых пор, а до этого жила в первопрестольной…

– Вот как?

– Тоже какая-то старушка? – без всякого энтузиазма поинтересовалась я.

– Нет, старушкой ее назовут лет через тридцать – не раньше.

– То есть она моя ровесница?

– Не совсем, но еще вполне молодая женщина. И, кстати, она в родстве с Вербицкими, о которых ты поминала недавно.

– О, Господи, – не удержалась я, – в таком случае, она и мне родня.

– Вот мы и выяснили, – рассмеялась Ксения Георгиевна, что в этот список можно занести и тебя, правда не знаю, признает ли правомочность твоего в нем присутствия суд… Я бы на твоем месте не слишком надеялась.

Внезапно у меня разболелась голова, и я стала собираться в дорогу. Ксения Георгиевна надеялась, что сумеет меня уговорить остаться хотя бы на пару дней, но, видя мою непреклонность, отступилась. И хотела было снабдить меня продуктами в дорогу, но при одной только мысли о еде мне стало плохо.

– Тут всей дороги на три часа, – взмолилась я.

И сумела убедить хлебосольную хозяйку ограничиться небольшим цыпленком и фруктами. Если не считать пирогов и сладостей…

«Все смешалось в доме Облонских…» – начинает один из своих романов Граф Толстой. Примерно то же я могла сказать о своей голове. На меня навалилась какая-то тяжесть, а лучше сказать – отупение.

Почти до самого дома я пыталась составлять какие-то планы, но все они напоминали записки сумасшедшего. И в конце концов отказалась от этого намерения, и последнюю часть пути просто любовалась окрестностями Саратова и… жевала пирожок с капустой. Презирая себя за обжорство. Но если бы вы знали, какой запах шел от корзинки Ксении Георгиевны!

Дома меня ждала записка от Петра Анатольевича.

– Он уж раз пять прибегал, интересовался, куда вы уехали, словно ополоумел, – сообщила мне Алена, когда я спросила ее о нем. – А я почем знаю, говорю, что мне, Екатерина Алексеевна докладывается?

«Катенька, Бога ради, разыщите меня по приезде. Иначе я сойду с ума», – было написано в его записке.

Тема сумасшествия в этот день в моем окружении была весьма популярна. Тем более, что подписался он с психиатрическим юмором – Петр Четвертый, скорее всего, имея в виду свой четвертый ко мне визит за этот день.

В голову пришли шекспировские строчки:

«Луна, должно быть, слишком близко Сегодня подошла к Земле, и сводит нас с ума…»

Несмотря на поздний час, я отправила к Петру Анатольевичу Афанасия и прилегла отдохнуть. Полсотни верст за день, не считая потрясений, сами по себе способны вымотать человека до изнеможения. Да еще обжорство…

Но едва я успела задремать, как мой верный друг и соратник предстал передо мной с выражением ужаса на лице в сочетании с ласковым голосом, которым у нас обычно говорят с больными или сильно пьяными.

– Что стряслось, Катенька? Мы же договорились встретиться в первой половине дня, где вы пропадали все это время?

«Да кто он мне…» – снова мелькнуло у меня в голове, но я запретила себе быть до такой степени несправедливой, и с видом раскаявшейся грешницы поведала ему о своих приключениях. А заодно и о том, что мне удалось разузнать у Ксении Георгиевны.