Александр Арсаньев - Французский сезон Катеньки Арсаньевой Страница 14

– Что стряслось, Катенька? Мы же договорились встретиться в первой половине дня, где вы пропадали все это время?

«Да кто он мне…» – снова мелькнуло у меня в голове, но я запретила себе быть до такой степени несправедливой, и с видом раскаявшейся грешницы поведала ему о своих приключениях. А заодно и о том, что мне удалось разузнать у Ксении Георгиевны.

– Ну, за этим не нужно было ехать в такую даль, все это… или почти все – я мог бы узнать, не выезжая из города. Хотя родственные связи Крутицких с Люберецкими у меня не вызывали сомнений. Ведь одна из моих теток по мужу…

Мне показалось, что я перегрелась на солнышке и испугалась упасть в обморок.

– Только не это… – застонала я.

– Что с вами, Катенька? – испугался Петр Анатольевич. – Вам нехорошо?

– Да нет, просто я никак не могу осознать, что все мы в конечном итоге братья и сестры…

Петр Анатольевич посмотрел на меня с недоумением.

– Не обращайте внимания, – постаралась я его успокоить. – Лучше расскажите мне, что вам удалось отыскать новенького. Если я не ошибаюсь, то вам есть, что мне сообщить.

– Не так много, как бы мне хотелось, но кое-что… Хотя и не знаю, насколько это может оказаться для нас полезным. Но прежде всего – новость из разряда сногсшибательных.

– В таком случае я, пожалуй, присяду, – без всякой иронии сказала я.

– Вы не поверите, но в Саратов на днях приезжает Александр Дюма, – произнес он с таким видом, как будто знаменитый француз собирался к нему на день ангела.

– Надеюсь, это не шутка…

– Какие могут быть шутки… – обиделся он. – Из совершенно достоверных источников…

– Только этого нам и не доставало.

– Мне казалось, вам будет это интересно.

– Извините, Петр Анатольевич, но я действительно очень устала.

– В таком случае все остальные новости – вкратце.

Во-первых, Вербицкие… Они, если я не ошибаюсь, завтра собираются за границу.

– Не может быть. Я только вчера с ними виделась… Откуда вам это известно? И куда же, если не секрет?

– В Ниццу, если не передумают. Господин Вербицкий сегодня весь день оформлял паспорта на выезд, а в этом ведомстве у меня…

– Странно.

– Да, и по-моему, это неожиданность для него самого. Во всяком случае, судя по его виду.

– Это действительно странно. И это еще не все?

– Разумеется. Напоследок я припас самое интересное…

– Даже не могу себе вообразить…

– У Ирочки есть жених.

– Вербицкой?

– Именно. И помолвка назначена на весну, когда святое семейство намерено вернуться в Саратов.

– И кто же он?

– Некий Алтуфьев или Олтуфьев, если вам что-то говорит это имя.

– В первый раз слышу, кто таков?

– Смазлив, хоть и не первой свежести, – скривился Петр Анатольевич, – бывший гусар, ныне проживает в Тамбовской губернии, богат… Пожалуй все.

– Да откуда он взялся?

– Понятия не имею. У меня такое ощущение, что они едва знакомы… И с помощью этого скоропалительного союза торопятся спрятать концы в воды.

– В сочетании с неожиданным отъездом – более чем подозрительно.

– Не будем торопиться с выводами, но я бы дорого отдал, чтобы посидеть у них под столом во время семейного совета.

– Боюсь, что согласилась бы составить вам компанию.

Петр Анатольевич расхохотался и стал прощаться, оставив меня наедине со своими новостями.

Во сне я любезничала с Дюма, пила шампанское с гусарами и вообще вела себя крайне предосудительно. Но, несмотря на это, утром проснулась отдохнувшей и, подойдя к зеркалу, не заметила никаких последствий вчерашнего обжорства.

Далее события развивались столь стремительно, что, боюсь, не сумею сохранить ту неторопливость и последовательность повествования, что всеми силами пыталась сохранять до сих пор.

За несколько последующих дней произошло столько событий, что если придерживаться прежней манеры письма, то придется растянуть этот роман на несколько томов. А мне бы этого не хотелось. Поэтому любители неторопливого чтения могут на меня обижаться, но я возьму на вооружение принцип репортажа, или даже фельетона, столь популярного в наше время, и только таким образом надеюсь уложиться в более или менее пристойный для романа размер.

Тем более, что вторая половина девятнадцатого века уже приучила нас к иным скоростям передвижения и передачи информации. Телеграф и железная дорога – вот признаки новой жизни, какой она представляется мне лет эдак… Не буду загадывать, но думаю, что грядущее изменит нашу жизнь гораздо стремительнее, нежели мы себе представляем. И тот, кто не хочет отстать от жизни, должен постепенно переходить на новые рельсы, используя это прогрессивно-железнодорожное выражение. А как убеждают нас ученые – страну нашу ожидает невиданный технический прогресс.

Бедная Екатерина Алексеевна, она даже в страшном сне не могла себе представить, что ожидает нашу страну в самое ближайшее время, хотя относительно технического прогресса вроде бы и не ошиблась. Хотя и не такого стремительного, как ожидалось, а если вспомнить наши дороги… Впрочем, я кажется повторяюсь.

Хочу добавить только одно. «Телеграфный стиль», авторство которого приписывают ныне некоему зарубежному классику, впервые поименован таким образом моей тетушкой. Хотя и не впрямую. И я на этом настаиваю. Если она и не употребила этого термина в предыдущем абзаце, то лишь по одной причине – чтобы не эпатировать современников. Те бы ее явно не поняли, потому что тетушка обогнала свое время минимум на полвека. А может быть – и навсегда.

Нельзя менять лошадей на переправе, а манеру письма посреди главы. Во всяком случае – нежелательно.

Поэтому эта глава будет несколько короче остальных.

Переход к иной манере повествования требует точки отсчета.

И десятая глава – поможет читателю сориентироваться в этих обстоятельствах.

А с прежней манерой мы простимся в этой еще совершенно традиционной девятой главе. Хотя и не навсегда.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Не бойтесь – тороплюсь предупредить я не на шутку перепугавшегося читателя. Ничего страшного в десятой главе не произойдет. Екатерина Алексеевна не перейдет на рубленую Хемингуэевскую фразу, и не поразит вас своей лаконичностью. Хотя динамики в сюжете и прибавится. Все познается в сравнении. По сравнению с предыдущими главами и тем более прочими романами середины прошлого века – это действительно телеграфный стиль, а по сравнению с некоторыми современными произведениями – классическая проза.

Единственное, о чем бы мне хотелось еще напомнить читателю, что все описанное в романе происходило с моей тетушкой на самом деле. И ее встреча с Александром Дюма – тоже. Кто не верит – может обратиться непосредственно ко мне. И я покажу вам его фото с дарственной тетушке надписью. Оно сохранилось среди прочих тетушкиных фотографий. Кроме того, он и сам описывает свой приезд в Саратов в дневниках и путевых заметках. Если не верите – прочитайте. И если и не упоминает в нем некоторые факты, то у него были на то основания. Дочитав роман до конца, вы поймете – какие. На этом позвольте пожелать вам приятного чтения. Попробую до конца книги больше не напоминать вам о своем существовании. Если, конечно, вытерплю.

– Ты слышала? – с этим вопросом ворвалась ко мне в дом подруга Шурочка ранним сентябрьским утром 1858 года. – А ты не верила…

От ее былой печали в эту минуту не осталось и следа, словно это не она не далее, как два дня назад, с глазами полными слез говорила мне о бесконечности своих страданий. И о непреходящей тоске по утерянному возлюбленному.

Шурочка, как я уже говорила, при всех ее безусловных достоинствах – довольно ветреная особа, но это не мешает мне восхищаться ею и искренне любить в течение многих лет.

Просто она легко увлекается, а иногда и немного драматизирует собственную жизнь и происходящие с нею события. Тем более в периоды безвременья, когда в нашем славном городе месяцами ничего не происходит.

Поэтому смерть молодого человека, которым она слегка увлеклась в ранней юности, не явилась для нее поводом для вечного траура. И хотя она по-прежнему его носила, но уже тяготилась им. И чтобы облегчить ей жизнь, я сказала ей с самым серьезным видом:

– Давай не будем осложнять жизнь господину Дюма.

– Что ты имеешь в виду? – с тревогой спросила моя подруга.

– Если мы действительно с ним повстречаемся, а теперь это вполне возможно, то он как джентльмен вынужден будет пребывать в нашей компании с печальным видом, избегать столь свойственной французам вообще и ему в частности легкости, блестящих острот. А без них наше знакомство потеряет львиную долю того очарования, что оно могло бы нам подарить в менее драматичных обстоятельствах. Тем более, что знакомство это не обещает быть слишком долгим.

И эта моя длинная тирада подействовала на мою подругу, как волшебный бальзам на измученное страданиями сердце.