В тот день… - Вилар Симона Страница 17

И все же род их богател, особенно когда Вышебор привез со Свенельдом немало награбленного в болгарской земле. А когда Колояра не стало, Вышебор стал главным в роду. Однако в Киеве полноправным хозяином считался не тот, кто постоянно прибывал-убывал, а тот, кто семью имел. Только женатые мужи могли слыть хозяевами усадеб, теремов. Вот так и вышло, что средний Долемил, женившийся раньше брата, был признан всеми главным в усадьбе Колояровичей на Хоревице. По совету мачехи Добуты он взял за себя одну из девиц ее обширного рода, Збудиславу, и в итоге сдружился с вышегородской родней, а новые родичи научили его торговому делу. Стал тогда Дольма торговать да добра наживать, струги свои построил, которые водил не в далекий Царьград, а в Таврию, к приморскому Корсуню. В окрестных киевских землях скупал мед, торговал и с древлянскими бортниками[56], а добытый мед сцеживал в липовые долбленые бочки и отправлял в Корсунь, где менял на соль. В Киеве соль всегда была в цене, вот Дольма и разбогател изрядно. Почитай, весь Киев у него соль брал. Отсюда и прозвище его было – соляной купец. Ну а поскольку Дольма постоянно бывал в греческом Корсуне, то там он и принял христианскую веру.

В стольном граде тогда уже немало крещеных было, новый князь Ярополк милостиво к ним относился, того же Дольму привечал. И все у соляного купца складывалось ладно, да только детей у них с Збудиславой не было. Старая Добута так и померла, не дождавшись внуков, которых мечтала понянчить. Ни от Вышебора, постоянно где-то разъезжавшего, детей в их доме не было, ни от нарочитого Дольмы. Ну а Радко… Мал он тогда еще был, да и с бабкой у него не заладилось. Не домашним был Радко, диким, потому она его и не привечала, как первых двух Колояровичей. А вот добрую Збудиславу Радко полюбил и переживал горько, когда она негаданно померла. Свалилась с лестницы в своем же тереме и шею своротила.

Купец Дольма отпел ее по христианскому обряду, однако долго по ней не кручинился и вскоре привез из древлянских лесов красавицу Мирину. При ней и ее родичка была, Яра, которую Мирине в услужение отдали, как бы в приданое. И Яра охотно взялась помогать Мирине, какая больше красотой своей гордилась да наряды меняла, чем управляла домом.

Это было, когда уже Владимир вокняжился. Тогда и Вышебор к нему переметнулся, желая оправдаться за то, что ранее стоял за его соперника Ярополка. Да только в первом же походе на вятичей его покалечили, и теперь Вышебор сидел сиднем в верхней горнице, покрикивал на всех да пытался напомнить, что именно он старший в роду Колояровичей. Однако с тех пор Дольма мало внимания ему уделял, сумев осадить грозного старшего брата и как-то с ним поладить. А когда уезжал, то Мирина должна была сдерживать гневливого деверя. И ничего, справлялась капризная древлянка с бывшим дружинником. В остальном же ей Яра помогала.

С этой неприметной Ярой Озару еще предстояло разобраться. Как и с суровым хазарином Моисеем, с помощью которого Дольма держал близких в повиновении. Как и с Жуягой, каким-то диковатым и дерганым, странно проявившим себя, когда Озара привели в дом. Да и старый Лещ наверняка что-то знал, недаром так сторонился волхва. Жена его, кухарка Голица, тоже смотрела на подселенного ведуна как на морок навеянный, а сын ее, бугай рыжеусый, тоже что-то мутил. И этот мальчишка Тихон, нагулянный на стороне… Вроде дитя еще, но уже отрок. На Руси в таком возрасте мальчишек к ратному делу начинали приучать, но не было похоже на то, чтобы Дольма думал сделать из сына воина. Впрочем, сказывали, что он и Радко к этому не приучал. И все же несколько лет назад Радко ходил в отряде Добрыни на булгар, а потом вроде вернулся в усадьбу и жил тут… по сути, бездельником жил. Это тоже казалось странным. Дольма мог позволить содержать нахлебника Радомила, но славы такой вертопрах бесталанный роду Колояровичей не принес бы. Хотя вон Добрыня говорил, что Радомил славный и из него будет толк.

Вот о чем в тихой ночи думалось волхву Озару. Ему поручили разобраться с этими новообращенными христианами и выведать все, да так, чтобы комар носа не подточил. Дурной славы этому роду не надо – так приказал Добрыня, когда давал задание. А как это сделать, если, по мнению Озара, любой тут мог быть убийцей? Шип ведь кто-то из находившихся неподалеку метал. А уж какая слава потом пойдет про окружение купца-христианина, Озару, честно говоря, было плевать. Главное – чтобы княжий дядька его понял и поверил. И, как воевода пообещал, отпустил служителей богов на свободу.

Глава 5

Радко просыпался тяжело: жажда, ломота во всем теле, нечем дышать, да и придавили его чем-то. Он засипел пересохшим горлом, разлепил тяжелые веки и какое-то время бессмысленно созерцал закоптелую до черноты, сплетенную из лозняка кровлю над головой. Где это он? И что это лежит поперек туловища? Нога. Голая по самое бедро, женская.

Он отпихнул ее и попытался привстать. И постепенно сообразил, где находится: в родовой избе старшины рыбаков Бермяты на Оболонских заводях. Радко порой приезжал сюда, когда хотел отвести душеньку и отвлечься от забот. И его всегда принимали как своего, рады были. А чего не радоваться, если брат богатого купца Дольмы никогда с пустыми руками не приходил? Вот и вчера, хоть и явился сам не свой, однако выставил перед хозяевами несколько кувшинов дорогого заморского вина. Да еще похвалялся, что из лавки брата их умыкнул. Ну, брата уже не было – мир его праху, – а поживиться на складах Дольмы Радко и раньше себе позволял, так что и нынче прихватил угощение для семьи рыбака, не особо о том задумываясь. Угощал всех, ну а когда показавшееся местным кислое вино смешали с медовухой… вообще понеслось разгульное веселье.

Сейчас голова парня гудела, словно городское било после удара палицей. Рядом с Радко лежала в пьяном угаре дочка Бермяты Машутка, упираясь ему в бок своим пузом непраздной бабы. Бермятины родовичи уверяли, что это от Радомила она носит дитя. Может, и так, парень не спорил, хотя и знал, что девка скора на ласку не только с ним. Как была с ним ласкова без меры и меншица старосты, пригожая Ласуня. Вон и эта сейчас привалилась к красивому гостю с другой стороны, спала, обнимая. Радко еле высвободился из цепкого кольца потных рук, огляделся. А где же сам хозяин? И хотя староста никогда не препятствовал гостю тешиться с его бабами, все же Радко перво-наперво о нем подумал: хитрый Бермята не упускал случая потребовать от богатого Радомила Колояровича что-нибудь за оказанные услуги.

Старосты поблизости Радко не заметил. Остальные же спали после вчерашних возлияний, кто где пристроился: и братья, и сыновья, и невестки, и бабы-сестры, и их дети. На полати душной ночью никто не залазил, все лежали на устланном соломой полу. Только старый дед, отец Бермяты, как старший в роду, возлежал на крытой овчинами лежанке в углу, посвистывал тонко носом во сне. А младший сынишка Бермяты, совсем малец, спал возле обложенного камнями очага – хорошо, что не подпалил рубашонку. Впрочем, очаг давно остыл и в открытый продух в кровле даже тоненькой струйки дыма не выходило.

Радко вдруг стало противно от такого скопища чужих ему людей. Раньше как-то не особо задумывался об их нравах, а вот сейчас… Вроде возле самого Киева Оболонские поселения, а живут всем скопом, как мурома[57] дикая. А ведь совсем недавно Радко в этом селище рыбаков как раз и нравилась этакая древняя вольница, где род един что духом, что заботами, что плотью. Но в Киеве подобное давно не приветствовалось, да и в доме Дольмы на Хоревице каждый знал свое положение, имел свой угол. Даже когда в зимние морозные ночи собирались в теплой истобке, то и тогда у каждого его место было. Братец Дольма за этим строго следил, и Радко уже свыкся с таким укладом. И все же, когда убегал из дому от властного брата, получал некую отдушину, живя по старинке у оболонских рыбаков. Потому что, наверное, знал – это лишь временно, чтобы потом вернуться в свой чистый обширный терем, к принятому градскому укладу. Сейчас же… Даже замутило парня. И не только из-за спертого от дыхания и испражнений воздуха, а и после изрядно выпитого. Радко, не сумев сразу встать, попросту выполз в проход, занавешенный дерюгой, и несколько минут его жестоко выворачивало наизнанку. Рядом тут же возникли собаки рыбака, стали слизывать. Радко тяжело поднялся, отпихнул псов и направился за плетень двора, к блестевшим в стороне заводям.