Александр Арсаньев - Иерусалимский ковчег Страница 18

— И все же, — настаивал я. — Вы не хотели бы представиться? И избавиться от капюшона?

— Не вижу в этом особой необходимости, — ответил незваный гость.

— Вы, случаем, не Данилой ли Рыжовым прозываетесь?

Гость мой вздрогнул, но не ответил ни да, ни нет.

— Повторяю, что к делу это не имеет никакого прямого отношения, — сказал человек в плаще.

Я невольно подумал о ящичке с пистолетами, который спокойно лежал в шкафу. Но добраться до него у меня не было практически никакой возможности.

— Вспомните! — воззвал я к анонимному господину. — «И лишишься ты почтения и доверенности многочисленного общества, имеющего право объявить тебя вероломным и бесчестным!» — слова из древнейшего франкмасонского Устава весомо сходили по памяти с моих уст. Но падали они в пустоту. Ибо сказано в священной книге, что семя «упало в терние, и терние заглушило его».

Так соблазн в сердце клятвопреступника, проклятом и потерянном, заглушил великое слово истины.

Незнакомец поежился, и я в самом деле почувствовал, будто от гостя повеяло холодом.

— Вы на опасном пути, — сказал незнакомец. — Остерегитесь! — и в голосе его я явственно различил угрожающие, стальные ноты.

— Это вы выбрали дорогу скользкую и рискованную, — парировал я.

— Не вам судить, — ответствовал незнакомец. На такую роль я и не претендовал.

— Бог вам судья, — сказал я ему печально, ибо знал, что уготовил он себе участь плачевную и незавидную.

«Бойся наказаний, соединенных с клятвопреступством!» — эхом звучало в моем мозгу. Кому как ни мне было знать, на что могут быть способны гуманные и просвещенные человеколюбцы-масоны. И он, мой противник, знал об этом не меньше. Потому-то сошлись мы с ним не на жизнь, а на смерть!

— Довольно! — воскликнул он. — Не для того я устроил эту комедию, чтобы выслушивать ваши проповеди! Уйдите с дороги, пока не поздно!

Механически я отметил про себя, что от проезжавшего исходил знакомый мне по комнате кособокого Ивана запах крепкого табака из магазина на Фонтанке.

— Вы мне угрожаете? — спросил я спокойно. Выдержка у меня была отменная, военная.

— Вы напрасно ввязались в это дело. Речь идет о больших деньгах и престиже, — ответил незнакомец в бурнусе. — Орден вовсе не так могущественен, как это кажется вам, — взволнованно продолжал отступник. — В игру вступили влиятельные силы, настолько влиятельные, что вы попросту будете сметены, как щепка потоком вулканической лавы.

— Опомнитесь, брат, пока это еще возможно, — вновь тщетно взывал я к этому человеку. — Вернитесь в священное лоно братства, оно не отвергнет вас. Откройте мне, что движет этими силами!

— Нет, — предатель покачал головой. — Вы ошибаетесь, дело зашло уже слишком далеко. Мы все подвластны пустому и слепому тщеславию.

— Я помогу вам, — попробовал я его переубедить. — Раскайтесь!

— Кольцов, — усмехнулся гость. — Жаль, что на вас нет рясы, а то, вы легко сошли бы за кутейника! — Он подошел ко мне чуть ближе, на каких-то полшага. — Вы обречены, Кольцов, — добавил отступник. — Коль не хотите прислушаться к голосу разума!

Но я все равно был уверен, что вряд ли хоть что-то могло быть хуже предательства.

Убийца выхватил нож молниеносно, я даже не успел расспросить его о гибели Строганова. Единственное, что мне пришло в данный момент на ум, так это напоследок прочитать «Отче наш.» Но, впрочем, я никогда не забывал о последней масонской заповеди и потому был готов к смерти всегда.

Стальное лезвие слегка скользнуло мне по горлу и оцарапало его. Тогда я вблизи почувствовал ледяное дыхание барыни по имени Смерть.

«Так вот он, дамоклов меч, который мне предсказала Мира!» — вдруг понял я.

— Что же вы медлите? — спросил я своего незваного гостя.

— Хочу, чтобы вы, Яков Андреевич, успели насладиться седьмой добродетелью Соломона! — убийца надавил на лезвие, и в этот самый момент в комнату вихрем ворвался взъерошенный и взбешенный Кинрю, очевидно взломав замок, так как смотритель предупредительно позаботился о том, чтобы запереть нас на ключ.

Преступник и опомниться не успел, потому как не ожидал такого яростного и внезапного натиска. Ему на голову обрушилась доска от дальневосточной игры вай ки, означающей микрокосм, позабытая на круглом столе японцем. Вот уж, действительно, я думаю, пред его глазами предстала вселенная с мириадами пылающих звезд. Похлеще любого фейерверка!

Но, очевидно, удар оказался не так силен, как ожидал Кинрю. Предатель выронил нож, который со звоном ударился об пол, закачался, но удержался на ногах и сознания не потерял.

— Яков Андреевич, вы целы? — бросился ко мне мой ангел-хранитель. И в ту же секунду, улучив счастливый момент, коварный незнакомец, отбив старую задвижку на раме, выскочил в открытое им окно.

— Вот черт, — выругался Кинрю и опрометью кинулся за ним следом с прыткостью дикой кошки. Я тоже последовал за моим японцем, хотя и не верил в то, что мы сможем догнать моего незваного гостя.

Разумеется, незнакомец исчез бесследно, растворился, как летнее облако в голубых небесах.

— Никогда себе не прощу! — со злостью воскликнул Кинрю. — Ведь я же воин, — бил он себя в грудь сомкнутым кулаком.

— Лепя, лепя, да и облепишься, — ответил я ему слова— ми небезызвестного князя Долгорукова.

— И как же я мог так оплошать? — причитал самурай, перемежая русский язык с японским. — Как мог не разобраться вовремя?! — продолжал он себя корить. — Он же почти у нас в руках был, а теперь… Да что там говорить! — Кинрю с досады махнул рукой.

— Как там Варвара Николаевна? — поинтересовался я, наперед предугадывая ответ.

— Вероятно, что счастлива, — устало сказал японец. — Разве вы не догадались, что она никуда не уезжала из Петербурга?

— Догадался, — сознался я.

— Какая подлость, — презрительно скривился Кинрю. — Воспользоваться моими чувствами. Для этих людей, поистине, нет ничего святого! Но как они узнали подробности?! — Недоумевая, мой золотой дракон схватился за голову.

— Это же проще простого, — ответил я. — Через горничную Миры — Катюшу. Помните о ее заботливом ухажере?

— Не может быть! — изумился японец. — Я всегда говорил, что в нашем доме прислуге позволяется слишком много! Да и Мира стала слишком болтлива!

— Думаю, что ее не в чем винить. Она же все-таки женщина! — заступился я за нее. Кинрю промолчал, кто-кто, а мой золотой дракон знал, что я к ней испытываю!

— Вероятно, теперь нас ожидает новая череда покушений, — заметил он. — Пока вы живы, я считаю, этот мерзавец не успокоится.

— Думаю, что ты прав, — согласился я. — Только теперь я опасаюсь еще и за Катюшу. Да и Мире следовало бы в дальнейшем быть несколько осторожнее. Он может подобраться ко мне через нее, чтобы заставить отказаться от этого расследования.

Мы вернулись на станцию, и тут уж за все пришлось отдуваться несчастному Дмитрию Савельевичу, который, по словам безжалостного Кинрю, оказался «продажным канальей».

— Христом Богом прошу, — взмолилась смотрительша. — Помилуйте!

Дмитрий Савельевич потерял весь свой прежний лоск, ссутулился и как-то в момент состарился. Дряблые щеки его дрожали.

— Господа, — пугливо осведомился он. — Что вы со мной делать-то собираетесь?

С особым ужасом смотритель взирал на самурая.

— Пытать будем, — ответил японец, играя в руках подобранным им ножом.

Дмитрий Савельевич побледнел, задышал часто-часто и замолчал в ожидании неминуемой гибели.

— Ой, батюшки святы! — запричитала смотрительша.

— Под суд у меня пойдешь, на каторгу, всех прав состояния лишишься! — грозно пророчествовал я, нагнетая и без того, тяжелую обстановку. — За преступный сговор, имеющий своей целью убийство!

— Кого ты привел к Якову Андреевичу? — начал допрос Кинрю.

— Ей-богу, не знаю, — божился смотритель. — Не представился он. Ей-богу!

— Узнай, — велел я Кинрю, — не записан ли проезжавший в книге смотрителя?

Надежды на это, конечно, не было никакой, но я все-таки для проформы счел необходимым это проверить. Кинрю вышел из комнаты, а я продолжил расспрашивать несчастного Дмитрия Савельевича.

— Он ему ножом грозился, — заступалась смотрительша.

— И денег не предлагал, разумеется, — усмехнулся я.

— Предлагал, — ответил смотритель. — Но я отказался!

— Ну, Дмитрий Савельевич, в этом я и не сомневаюсь, — ответил я, закрыл окно на щеколду и поправил на нем тяжелую штофную гардину. — Лошадей-то он велел не давать?

— Он, мерзавец, он, — затряс головой Дмитрий Савельевич, на лбу его, широком с висков, выступила испарина. Я подал ему свой белый платок с именными вензелями.

Вернулся Кинрю, по его глазам я понял, что в станцион— ной книге и в самом деле ничего не записано. Тут он снова начал поигрывать ножом, от чего у несчастного смотрителя подкосились ноги.