Наталья Александрова - Закат на Босфоре Страница 25

Полковник Шмидт быстро шагал по людной, ярко освещенной улице. Его мысли были заняты важным и неприятным вопросом. Сегодняшняя сцена в кабаре, которая могла показаться постороннему человеку не заслуживающей внимания, была на самом деле очень серьезна. Угрозы, которые вырвались у капитана Лихачева, не были пустым звуком. Полковник знал кое-что о знакомствах Лихачева, о том, где он проводит вечера… Еще недавно он думал, что ситуация находится под контролем и эти господа долго еще не осмелятся перейти от слов к делу. Но сегодняшний скандал говорил об ином. Как бы они не начали действовать и не нарушили планы самого Шмидта и его английских друзей! Известно ведь: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке…

За этими мыслями полковник не сразу заметил человека, который нагнал его и уже несколько минут шел рядом и чуть позади. Почувствовав наконец его присутствие, Шмидт вздрогнул и схватился за револьвер: ему показалось, что рядом с ним идет капитан Лихачев. Оглянувшись и поняв свою ошибку, он усмехнулся собственной нервозности и сказал дружелюбно:

– А, это вы… Добрый вечер.

Неожиданный спутник приблизился к нему вплотную, будто собирался сообщить нечто конфиденциальное и вдруг коротким сильным ударом, почти незаметным со стороны, вонзил в затылок полковнику узкое стальное лезвие.

Шмидт не издал ни звука: смерть его была мгновенной. Убийца, сильной рукой обхватив мертвеца за талию, плавно опустил его на высокий стул уличного чистильщика сапог и тут же растворился в яркой толпе гуляющих.

Мальчишка-чистильщик, не задавая лишних вопросов и не поднимая глаз, молниеносно заработал двумя щетками. Когда английские ботинки полковника засверкали как зеркало, чистильщик выжидательно замер. Монетка не упала с приятным звоном в широко открытый ящик, и только тогда чистильщик поднял глаза на молчаливого клиента.

Клиент был мертв. Чистильщик понял, что сегодня у него определенно неудачный день.

Тем же вечером в задней комнате «Кокошника» шла крупная игра. Собственно, азартные игры в Константинополе были строжайше запрещены, и организатор их мог поплатиться свободой… Но когда играли такие могущественные люди, как Казанзакис, влиятельный французский полковник Арно, молодой блестящий турецкий генерал Кераглы, – а именно эти люди сидели вокруг стола – в таком случае власти поневоле закрывали глаза на нарушение закона.

Четвертым человеком за столом был некий Жюль Маню, элегантный молодой человек с чересчур хорошо уложенными волосами. О нем мало кто знал что-либо достоверно, известно было лишь, что он не стеснен в средствах, ничем не занят, живет на широкую ногу и играет по крупной.

И сегодня игра шла очень большая. Как принято в столь высоком кругу, на столе не высились стопки наличных денег – играли на слово, но количество нулей в ставках к концу вечера стало таким, что у постороннего наблюдателя закружилась бы голова.

Даже Казанзакис, один из самых богатых людей в Великом городе, был немного бледен и нервно облизывал губы. Полковник Арно держал карты трясущейся рукой и поминутно вытирал лоб салфеткой. Генерал Кераглы был красен как рак, глаза его горели лихорадочным огнем. И только Жюль Маню был абсолютно спокоен. На его невозмутимом лице играла легкая улыбка.

Пятым человеком в комнате была Гюзель. Девушка стояла за спиной Казанзакиса и в упоении наблюдала за игрой. Атмосфера игры, риска, запах больших денег опьяняли ее, будоражили, как напоенный электричеством предгрозовой воздух. Глаза ее блестели, на щеках горел румянец возбуждения. Казалось, она волнуется больше самих игроков.

Казанзакис осторожно положил свои карты на стол и с некоторым разочарованием сказал:

– Пас!

Полковник Арно снова вытер лоб и тоже швырнул карты на зеленое сукно. В игре остались только Маню и генерал. Генерал еще раз взглянул на свои карты и увеличил ставку.

Маню невозмутимо кивнул и предложил раскрыться.

Генерал откинулся на спинку стула и с победным видом бросил на стол четыре десятки. Маню все с той же невозмутимой улыбкой положил на стол свои карты. У него было четыре валета.

На генерала страшно было смотреть. Его лицо, только что багровое, стало бледным как мел, глаза потемнели, как окна заброшенного дома.

Маню отодвинулся от стола и спокойно промолвил:

– Жду вас завтра, генерал. Думаю, сейчас у вас таких денег нет.

Генерал уставился на своего противника отчаянными глазами и несвойственным боевому офицеру тихим, умоляющим голосом произнес:

– Может быть, еще одну партию?

– Нет-нет, эфенди, – француз слегка поморщился, – отыгрываться – скверная привычка… Да мне, четно говоря, и некогда. Благодарю вас, господа, за прекрасный вечер.

С этими словами Маню встал, поклонился присутствующим и вышел из комнаты.

Генерал Кераглы сидел, уставясь невидящими глазами в одну точку. Казанзакис пожал плечами и заговорил с полковником Арно о новинках парижского оперного сезона. Воспользовавшись их разговором, Гюзель подошла к генералу и вполголоса заговорила:

– Кажется, эфенди, у вас сложности с этим проигрышем? Вы не в состоянии расплатиться?

Генерал не сразу понял, о чем говорит ему Гюзель. Когда же до него дошел смысл ее слов, он тяжело вздохнул и нехотя ответил:

– Я и без того был в долгах, а теперь такая огромная сумма… И это – долг чести, так что у меня один выход – пуля в лоб.

– Зачем же так мрачно? – Гюзель чуть заметно улыбнулась. – Я знаю человека, который охотно поможет вам…

Ордынцев вошел в гостиную. На его взгляд эта комната представляла собой что-то среднее между собственно гостиной, будуаром жены богатого парижского рантье и залой в дорогом борделе – излишняя пышность убранства, обилие всевозможных дамских аксессуаров, подушечек, вазочек, курильниц и прочих безвкусных мелочей. Однако хозяйка придавала всей этой восточной пошлости определенный блеск и создавала ощущение подлинности. Тонкая и гибкая, как змея или пантера, она свернулась калачиком в глубоком резном кресле, закутавшись в облако полупрозрачного трепещущего муслина. При каждом движении ее божественные формы то откровенно обрисовывались складками воздушной ткани, то просвечивали сквозь муслин чарующими намеками. Но главным в ее облике, безусловно, было лицо, и особенно глаза – огромные, бездонные, ярко-синие. Их взгляд, одновременно высокомерный, чарующий и бесстыдный, сводил с ума – конечно, только того, кому было с чего сходить.

Борис невольно застыл на пороге, не сразу заметив, что в комнате присутствуют еще два человека – очень худой господин лет тридцати пяти с лицом бледнее фрачной манишки, с моноклем в глазу и брезгливо обиженным выражением безвольно искривленного рта, и полная ему противоположность – рыжий толстяк лет пятидесяти, переполненный энергией, с изрытым оспой лицом и манерами бесконечно уверенного в себе человека. Этого энергичного толстяка не было нужды представлять – каждый в Константинополе хотя бы слышал о Ставросе Казанзакисе, греческом миллионере, владельце чуть ли не половины недвижимости в великом городе.

Бледный господин представился Полем Менаром, финансистом из Франции.

Борис назвал себя. Француз окинул его презрительно-оценивающим взглядом и равнодушно отвернулся. Казанзакис, напротив, начал оживленно расспрашивать о том, как понравился Ордынцеву Константинополь, нашел ли он здесь достойное вложение для своих денег – видимо, пущенный Горецким слух о богатстве Ордынцева дошел до греческого магната. Борис отвечал по возможности уклончиво, боясь выдать свою полную неосведомленность в финансовых вопросах.

Наконец Гюзель, прислушиваясь к разговору двух мужчин с выражением насмешливой скуки на лице, прервала их:

– Господа, неужели вы не можете найти более интересной темы для разговора?

– Очаровательная! – со смехом ответил ей Казанзакис. Не может быть темы более волнующей, чем деньги!

– Фу, противный! – Гюзель рассмеялась и махнула на грека рукой. – Но вы-то, Борис, – с некоторым трудом выговорила турчанка непривычное имя, – вы-то, Борис, я надеюсь, не такой? Для вас деньги не заменили все радости жизни? Во всяком случае, моя подруга Анджела прожужжала мне все уши – от нее только и слышишь ваше имя, как будто в Константинополе нет мужчины лучше, чем Бо-рис Ордын-цефф!

Борис смущенно улыбнулся, не найдя достойного ответа, а Менар снова удостоил его мимолетным взглядом и процедил сквозь зубы:

– Вы ведь знаете, Гюзель, Анджела страдает удивительно склонностью к преувеличениям!

– Не обращайте внимания на Поля, – Гюзель дружелюбно улыбнулась Борису, – он ужасный ревнивец и поэтому постоянно злословит. Скажите, мне передавали, что вы приходитесь сродни господину Гаджиеву?

– Ну, собственно, не совсем сродни, моя тетушка была за ним замужем.

– Ах, вот как! – Гюзель оживилась. – Я однажды была в его имении Каса-дель-маре. Там был поразительный розарий!