Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона Страница 25

Что до девушки, она также была немного знакома молотильщику.

Ее отец был не только хорошим другом дяди, но и его тоже. И что-то в ее одежде могло выдать это знакомство. Поэтому он похитил ее платье и кофту, и даже нижнее белье.

Иуда стоял на верхней ступени лестницы, наблюдая за всем? Убийца подхватил его на руки и унес с собой?

А потом молотильщик начертал на лбу Дамаша и своем собственном тайное имя Бога. Наверное, на лбу Иуды тоже. Могущественное имя, почерпнутое из руководства по практической Каббале и способное провести их сквозь стену.

И тогда они ушли».

Глава VI

Излагая свою версию Фариду, я услышал мужской голос, доносящийся со двора. Я выбежал наружу. Это был наш сосед, рабби Соломон ибн Верга. Его бородатое лицо просунулось в дверь кухни, и он приглушенно разговаривал с Синфой о Божьем милосердии. В одной руке он держал три булыжника, в другой корзину лука.

— Ты спасся, мой мальчик! — сказал он с улыбкой.

Словно боясь переступить порог нашего дома, он не двинулся в мою сторону.

— Но многим из нас это не удалось. Иуда пропал. А дядя…

— Да. Синфа как раз рассказывала. — Он поставил корзину на землю, поманил меня к себе. Обняв меня за плечи как старейшина, он сказал: — Всегда помни о том, что тебе сохранили жизнь ради того, чтобы жила память. А что до меня, то я сделаю вероломное восстание кульминацией книги по истории евреев, которую я пишу.

— Книгу по истории? — удивился я.

Прежде я никогда не слышал, чтобы кто-то взялся за подобную работу со времен Йозефуса.

— Именно, — подтвердил раввин. — Повесть обо всех терновых вратах, пройденных нами на пути к горе Елеон.

«Мы и вправду стоим перед началом новой эры, — подумал я. — Грядет мир, определенный историческими хрониками, а не трудами Бога. Раввины и каббалисты станут ненужными».

— Предлагаю тебе использовать то, что ты пережил за эти два дня, для иллюстраций, — добавил рабби. — Преврати пережитое в рисунки. Таков исток мастерства для евреев. — Он протянул мне камни. — Полагаю, это с вашего двора. Валялись на улице.

Я поблагодарил его, он пожелал мне мира и собрался уже уходить.

— Ах, да, если вам понадобится лук… — Он приподнял корзинку. — Кто-то перевернул возок. Его немного, но зато он идет по бросовой цене.

И снова никому не пришло бы в голову, что в такие минуты допустим юмор. Но, тем не менее, мы обменялись улыбками.

Безумие, как и вдохновение, приходит вспышками?

В этот момент я услышал их. Первая волна криков, предвещающая приближение старых христиан. Я протолкнулся мимо нашего гостя и ринулся к воротам. По неясному ропоту и крикам я определил, что они идут с запада, от собора. И быстро.

— Что там, мой мальчик? — спросил рабби Соломон.

Я повернулся к нему:

— Рабби, вам лучше вернуться домой. Мне кажется, еще не все кончилось.

Он набросил на голову капюшон плаща. Проходя мимо меня, он перефразировал фразу из Книги притчей Соломоновых:

— «Господь наказывает того, кого любит, как отец, души не чающий в сыне». Мы избранный народ. И мы еще увидим отстроенный Храм.

Я собрал вместе всю семью и сообщил, что у них ровно минута на то, чтобы собрать необходимое. Забежав в сарай, я нагреб в деревянный таз отбросов и размазал их по ткани лоскутного ковра, прикрывавшего люк в подвал: таким образом я надеялся отпугнуть грабителей и незваных гостей. Из своей комнаты я забрал подсвечник и кремень, несколько одеял и флягу воды. Под потайной крышкой на дне моего сундука хранился пергамент с нашими с дядей именами. Я вытащил его и обмотал вокруг талии, золотыми письменами вовнутрь, к коже, чтобы их нельзя было прочитать. Потом увел всех в подвал, всю дорогу проклиная себя: за то время, что я потратил на разговоры с Фаридом, можно было попробовать найти Иуду. А теперь…

Ослабевшим голосом я стал читать молитву, прося у Бога прощения, когда осознал, что мы не сможем сегодня похоронить дядю. Закрыв глаза и покачиваясь в такт биению сердца, я просил, чтобы это нарушение обычая не помешало его душе совершить последнее путешествие.

Весь остаток понедельника мы провели в ожидании — мама, Эсфирь, Фарид, Синфа и я.

Мы сидели каждый в своем крошечном мирке, никто не разговаривал.

Сияющий голубизной молитвенный ковер, укрывший тело девушки; сладкий запах волос Синфы, склонившей голову мне на грудь и жарко дышавшей рядом; нервный звон цикад во дворе. Каждое предательское ощущение звучало вопросом: почему я здесь — вижу, слышу, обоняю, когда стольких нет в живых?

— Я почти хочу оказаться на месте погибших, — прошептал я маме.

— Вина овладевает нашими душами так же, как и Бог, — ответила она. — Разве может быть иначе?

Всякий раз, когда я начинал думать, что за мою мать не имеет смысла бороться, она поражала меня такого рода фразами.

— Мы живем, чтобы помнить, — сказала Синфа, повторяя слова рабби Соломона.

Не подражая ли взрослым, дети умудряются так вцепиться в призрачную надежду?

Внезапно с улицы донеслись крики, обвиняющие Marranos в том, что они колдовством вызвали засуху.

Это был первый из трех раз в этот день, когда мы слышали голоса последователей Назарянина. Сотни их обрушились на нас подобно волнам, ведомым доминиканскими монахами, призывающими нас пронзительными, высокими голосами евнухов выйти и очиститься в пламени, выкрикивающими свое именование евреев, порождений дьявола. «Bichos meio-humanos, полулюди» — так они нас называли.

Позже, поздним вечером, потолочные балки из каштана в нашем подвале завибрировали от звуков волынки, словно где-то открывалась ярмарка. В последний раз, по моим прикидкам — спустя около трех часов после окончания четвертого вечера Пасхи, — до нас из темноты донеслись пронзительные визги — как будто по улицам хлыстом гоняли свинью. Я молился, чтобы на этом все успокоилось.

Дважды они врывались в наш дом, круша остатки уцелевшей мебели.

Синфа съежилась между мной и Фаридом. Эсфирь сидела неподвижно. На глазах не осталось ни капли макияжа, седеющие волосы беспорядочно ниспадали на плечи. «Актриса, партнеры которой умерли все до одного, а театр сгорел дотла», — подумал я.

Мама теребила талисман и тихонько молилась. Всякий раз, когда она смотрела на меня, я видел, что она ищет во мне сходство с Иудой.

Стоило христианам обнаружить люк, и все пропало: доски были прибиты на место второпях, а засов на второй двери в подвал вылетел, когда я ворвался внутрь в поисках дяди. Один неверный шаг на середину ковра наверху, и они буквально свалятся нам на голову.

Когда стемнело, я натер тела девушки и дяди миртом, чтобы хоть немного отбить запах, свидетельствующий о том, что душа покинула тело. Потом снова прикрыл их коврами.

С помощью экстракта окопника мне удалось закрыть оставленную острогой мальчишки рану на руке. Я наложил на нее тонкий слой сока календулы, чтобы ускорить заживление, и перевязал льняным платком.

Собрав в кулак все свое самообладание, я прошептал Эсфирь:

— Ты когда-нибудь раньше видела мертвую девушку?

Она сидела на скамейке, принесенной с кухни. Плотная мамина мантилья из коричневой фламандской шерсти покрывала ее плечи. Правая рука, обмотанная окровавленным льняным полотенцем, висела между ног, защищая то, что уже было осквернено.

Она не издала ни звука, и я понял, что ее душа спряталась глубоко в теле.

Было ли жестоко задавать Эсфирь подобные вопросы? Плевать: я должен был выяснить, знала ли она ее. И не из пошлого любопытства, как она могла подумать.

Золотая брачная лента девушки все еще хранилась у меня в сумке. Я надеялся, что ее муж выжил и сможет забрать ее.

Дядин перстень с печаткой я поцеловал и убрал в ящик из черного дерева, в котором раньше лежала золотая фольга: я чувствовал, что Эсфирь может быть больно видеть его на моей руке.

Когда мама спросила меня, куда подевалось прежнее содержимое ящика, я решил, что это подходящий момент для разговора с ней.

— Кому было известно о генице? — спросил я ее.

Она втянула голову в плечи, словно курица, посмотрела на меня как на сумасшедшего и велела не задавать больше вопросов.

Когда колокола собора пробили полночь, мы услышали пронзительный, как у заблудившейся чайки, голос Бритеш, нашей прачки из старых христиан, отчаянно зовущей нас.

Я уже готов был отозваться, когда мама всплеснула руками и сложила их крест накрест.

Я осознал в тот момент, что даже в аду не найду покоя, если братишка попал в лапы палачей, безразличных к внешней красоте или чистоте души.

А еще меня беспокоил вопрос, чье именно лицо изобразил дядя в качестве убийцы на Нетленной Скрижали мусульманской традиции. Я поклялся себе в том, что узнаю, кто эта девушка. Больше, чем когда-либо я был уверен в том, что она — ключ к разгадке.