Валерия Вербинина - Путешественник из ниоткуда Страница 28

– Не ваше дело, – отозвался я, кое-как поднимаясь на ноги и отряхиваясь от прошлогодних листьев.

– Ну конечно, не мое, – фыркнул непочтительный кучер. – Так что, ее убили? – внезапно спросил он.

Тут только я заметил, что Амалия Корф сидит возле сосны, то открывая, то закрывая глаза, а на ее правом плече медленно расплывается красное пятно. Изабель ахнула, закрыла рот руками и подалась назад. Я поглядел на простреленную фуражку, на раненую, снова на фуражку...

– Амалия Константиновна!

Она только закрыла глаза и выдохнула:

– Доктора... сейчас же. Кажется, кость задета. Не повезло.

Кучер вопросительно поглядел на Изабель. Она утвердительно кивнула головой, и Аркадий со всех ног бросился бежать к усадьбе, в то время как я и мадемуазель Плесси занялись раной баронессы Корф.

– Рикошет, – сказал доктор Соловейко.

Я непонимающе уставился на него.

– Что, простите?

– Стрелявший метил в вас, попал, по счастью, только в фуражку... да-с. Могу вам сказать, что вершком ниже, и вы бы уже со мной не разговаривали.

– Это бы меня очень огорчило, – серьезно сказал я, и доктор глубокомысленно кивнул.

– Не стану с вами спорить... Итак, от выстрела фуражка слетела с головы, а пуля полетела дальше, задела ствол дерева и рикошетом отскочила в нашу гостью. Довольно неприятное ранение, должен вам сказать. Если бы мадемуазель Плесси не перевязала ее так ловко, что почти остановила кровотечение, у меня было бы гораздо больше хлопот, да-с... – добавил доктор с улыбкой.

Я пожал ему руку, попросил никому не сообщать о случившемся. Доктор пообещал, что не проговорится ни единой живой душе, но уже по тону его было ясно, что он считает подобные предосторожности излишними. Через несколько часов весь N и без его участия будет в курсе произошедшего.

– Ирина Васильевна – бывшая сиделка, я попросил ее ухаживать за раненой. Веневитиновы тоже обещают сделать все, что в их силах, хотя у них сейчас непростое время, вы понимаете...

– Похороны? – спросил я.

Доктор кивнул и продолжил:

– Что же касается баронессы... полагаю, при надлежащем уходе она уже через несколько дней будет на ногах. Но пока ей необходим полный покой.

Оставшись один, я достал записную книжку и кратко занес в нее все, что произошло нынче утром. А затем задумался, смежив веки.

Итак, Стоянов выбыл из игры... Кто его убил? Почему? А последний выстрел? Может быть, стреляли как раз в баронессу Корф, но промахнулись и попали в меня, и только отрикошетив, пуля нашла свою истинную цель? Или кто-то действительно хотел меня убить? Кто? Антипка Кривой, к примеру, которого я совсем недавно поставил на место? Или...

В дверях прошелестело женское платье. Даже не открывая глаз, я понял, что вошла Изабель.

– А почему вы такой хмурый, Аполлинер? Что-нибудь случилось?

– Вы забыли? – проворчал я, глядя на простреленную фуражку, которая лежала передо мной на столе. – Еще одно убийство и покушение на убийство. Так что особых поводов для радости нету.

– Ах, ну да, – закивала француженка. – Но, с другой стороны, самое главное, что вы живы. А с баронессой все будет хорошо. Григорий Никанорович приставил к ее комнате двух человек, так что ничего с ней не случится.

– А где сам Григорий Никанорович? – спросил я.

– Вернулся в город. – Изабель лукаво посмотрела на меня. – По-моему, он не в своей тарелке. Столько происшествий за последние дни, у людей накопилось множество вопросов, а у него ни одного ответа.

Я поморщился.

– Вряд ли следствие сильно продвинется, пока баронесса Корф больна, – буркнул я.

– Я бы так не сказала! – живо возразила француженка. – Я знаю по меньшей мере одного человека, который мыслит ничуть не хуже баронессы Корф.

И она бросила на меня настолько красноречивый взгляд, что, честное слово, я не нашелся, что ей ответить.

– По-моему, Никита Егорыч, вы слишком смелы в своих теориях.

– Григорий Никанорович! Да ведь, когда спокойствие империи поставлено на карту, может быть все что угодно! В конце концов...

Признаюсь, я вернулся в N с одной-единственной мыслью – как следует наконец выспаться, потому что к концу дня (а мне пришлось еще заполнять бумаги, вести допросы в усадьбе и заниматься прочими делами) я совершенно вымотался. Однако уже на пороге гостиницы меня встретил урядник Онофриев и радостно сообщил, что Григорий Никанорович жаждет меня видеть. Сейчас же! Немедленно!

...Я постучал в дверь и, услышав властное «Войдите!», толкнул ее. При моем появлении Ряжский и секретарь тотчас же смолкли. Кроме них, в кабинете никого не было.

– Прибыл согласно вашему приказанию, Григорий Никанорович, – сказал я.

Исправник переглянулся с Былинкиным. Мне показалось, что у секретаря был торжествующий вид, у Григория же Никаноровича вроде как смущенный. А впрочем, я слишком устал, чтобы делать какие бы то ни было выводы.

– Итак? – отрывисто спросил Ряжский, когда я сел. – Удалось выяснить что-нибудь новое?

– То же, что и всегда, Григорий Никанорович, – пожал я плечами. – Никто ничего не видел, не слышал и не замечал.

– Но ведь кто-то же стрелял в баронессу Корф! – вскинулся исправник. – Приехавшую, между прочим, из самой столицы!

Я кашлянул.

– Осмелюсь вам напомнить, Григорий Никанорович, что стреляли все же в меня.

– Э! – отмахнулся Ряжский. – Не обижайтесь, голубчик, но не настолько важная вы птица, чтобы вас убивать. – Я вспыхнул, но промолчал. – Разумеется, убить хотели баронессу, а в вас попали, думаю, случайно.

И как прикажете спорить с таким человеком? Правильно: никак.

– По поводу убийства Стоянова тоже ничего не удалось выяснить?

– Не совсем так. Доктор Соловейко извлек из тела пулю.

– Ну и?

– Стреляли из револьвера. Американского, скорее всего. А в меня... то есть в баронессу Корф стреляли из ружья.

– Гхм! – Исправник значительно сжал губы. – Полагаете, тут замешаны разные люди?

– Весьма возможно.

– Ага... Так-так... – Григорий Никанорович бросил быстрый взгляд на Былинкина. – Кстати, – внезапно решился он, – как поживает мадемуазель Плесси?

– Насколько мне известно, с ней все в порядке, – несколько удивившись такой постановке вопроса, ответил я. – А что?

– Да так, – загадочно молвил исправник. – Никита Егорыч, знаете ли, предположил тут, что она французская шпионка.

Это было так неожиданно, что я резко выпрямился на стуле.

– Вы шутите, милостивый государь?!

– Отчего же, Аполлинарий Евграфович, – обиженно возразил Былинкин. – И вообще, какие могут быть шутки в таком деле! Но, посудите сами, все выглядит довольно странно... Появилась какая-то француженка, о которой нам ничего не известно, приклеилась к вам непонятно отчего, ходит за вами по пятам, находит трупы... Куда вы, туда и она. Согласитесь, совершенно непонятно! Я не удивлюсь, если узнаю, что она никакая не гувернантка, а агент заграничного правительства. В конце концов, нам уже известно, что в деле замешаны немцы, а где немцы, там жди и французов.

– В самом деле, – поддержал его Григорий Никанорович. – И кучер ее тоже очень подозрительная личность!

Я попытался представить себе милейшую мадемуазель Плесси в роли заграничного агента, присланного по мою душу, но, честно говоря, мне это удалось с трудом, а вернее, не удалось вовсе. Близорукая женщина средних лет, охотница до уголовных романов, которые она поглощает пачками, никак не подходила на роль шпионки. Да и недотепа-кучер Аркадий, который едва справлялся со своими лошадьми, тоже не производил впечатления человека, способного справиться с чем-то большим, нежели сидение на козлах.

– Значит, мадемуазель Плесси – французская шпионка? – спросил я вслух.

– Именно так, – с готовностью отвечал Былинкин. – Я уверен, она охотится за чертежами, которые украли те двое немцев. Что, если она убила Стоянова и пыталась сегодня избавиться от баронессы Корф?

– Вы в своем уме? – уже сердито спросил я. – Как Изабель могла ранить баронессу, если мы трое были вместе?

– А может быть, стрелял кучер? – высказал предположение Григорий Никанорович.

Я покачал головой:

– Нет. Он появился совершенно с другой стороны. И потом, если допустить, что Изабель шпионка, то как вы объясните, что именно она остановила кровотечение у баронессы? Доктор Соловейко сказал, что, если бы не мадемуазель Плесси, последствия могли быть самыми плачевными.

Былинкин открыл рот. Такого оборота он явно не ожидал.

– Так что зря вы тут наябедничали, – добил я его. – Лучше бы рассказали, как сегодня утром она заставила вас переписывать бумагу и сказала, что вас надо гнать в шею. Уверен, Григорию Никаноровичу вы об этом не сказали.

– При чем тут это? – возмутился секретарь. Теперь он был красен как рак.

Я встал с места и сверху вниз с презрением посмотрел на него.

– При том, милостивый государь, что вы глупец! Мадемуазель Плесси – шпионка? Выдумали бы что-нибудь более правдоподобное. А еще лучше – занимались бы своими прямыми обязанностями, вместо того чтобы клеветать на честных людей.