Тихая гавань - Андрей Бармин Страница 3

наметали кучки мусора на платформе железнодорожного вокзала. Старшего звали Дмитрий Федорович Косматкин, и он не врал, что коммунистом не был и всю жизнь отдал железной дороге. Перед самой войной его направили в этот городок в командировку обучать путевых обходчиков, но внезапно началась война, и он застрял здесь. Немцы проверили его документы и оставили уборщиком, так как доверять русскому не решились, но иногда обращались к нему с профессиональными вопросами. Жалования хватало снять угол на окраине города, да с грехом пополам кормиться. Семьи у Косматкина не было, не сложилось как-то, а жил он работой. Учитывая общее состояние дел, уборщик на станции, было не таким уж и плохим вариантом. Напарником у него был сопливый поляк, отец которого служил в местной полиции, так что у него имелась бронь от работ в Германии, а в полицию его не брали из-за здоровья. Вот из-за того, что Анжей был хилым и ленивым, Косматкину приходилось работать за двоих. Но в остальном Косматкин парнем был доволен: незлобный, не подлый, да и функцию - «принеси-подай» выполнял без колебаний.

Мимо них прошел немецкий патруль из трех человек. Солдаты о чем-то переговаривались на своем языке, но понять о чем шла речь Косматкин не мог, да и не хотел вслушиваться в их разговор. Все равно ничего дельного не услышит: так обычный треп про баб, шнапс и отпуск.

Городок находился в глубоком тылу немецкой армии, здесь располагался большой госпиталь для младшего командного состава, работала фабрика, на которой шили постельное белье и набивали подушки для больниц и госпиталей. Население состояло из поляков, белорусов, местных немцев, а в начале войны и евреев. Но с последними поляки после оккупации разобрались быстрее гитлеровцев. Насколько Дмитрий Федорович знал, сбежать никому не удалось.

В окрестностях городка располагалось несколько больших и зажиточных сел, но партизан не было. Преимущественно польское население пассивно отнеслось к оккупации, да и мужчин призывного возраста почти всех угнали на работу в Германию. Остались подростки, старики, да немного совсем хворых и покалеченных. Русских не было — почти все ушли с отступавшими, а вернее, бежавшими войсками. Вот только он не успел, да и некуда бежать ему было.

Анжей стал собирать мусор в холщовый мешок: одну кучку за другой, а Косматкин присел на лавочку сбоку здания станции. Надо передохнуть: им сейчас предстоит тащить собранный мусор через пути в лесок напротив, где организовали свалку.

Иногда им при уборке удавалось найти деньги, а один раз даже золотой перстень. По правилам найденное надо было сдать старшему, но Анжей бесхитростно заявил, что это премия и отдавать ее он не намерен. Сначала Косматкин переживал, что это провокация, но вскоре понял, что Анжей на такое не пойдет, поэтому иногда у них появлялись деньги на маленькие радости — табак и пиво.

С Анжеем они перетаскали весь мусор на свалку, Косматкин еще раз прошелся по платформе — везде порядок, в зале станции перед самым окончанием рабочего дня он протер пол мыльной водой. После этого они отправились к начальнику станции — Фридриху, из местных немцев, родившихся в этом городке.

- Фридрих Карлович, мы закончили, - доложил Анжей, и начальник устало махнул рукой: «мол, понял, можете идти». Он редко придирался к работе, но требовал, чтобы все выполнялось аккуратно и вовремя, не терпел опозданий и отговорок, но над душой не стоял и не выискивал специально недочеты. Этим пытались воспользоваться некоторые из местных работников, за что были незамедлительно уволены. Это служило хорошим уроком, с работой в городе было туго, а жить как-то надо. К тому же платили на станции регулярно , хотя и немного, но для выживания хватало.

- А что, пан большевик, не желает заглянуть в пивную? - предложил Анжей. - Завтра у нас выходной, можно и пивка немного.

- Нет, не сегодня. Устал как-то, - отказался Косматкин. - Но могу завтра в первой половине дня с тобой посидеть. Ты как раз голову лечить будешь, сопля пропитая.

- Это вряд ли, - шмыгнул Анжей и вытер нос рукавом. - У меня денег напиться до головной боли не хватит.

- Знаю тебя, найдешь, кто напоит.

Они попрощались, и Косматкин направился домой. Домом он называл сырую комнатенку в полуподвале двухэтажного дома на окраине города с удобствами на улице, единственным плюсом которой была цена. Он понимал, что постоянная сырость гробит его и так не богатырское здоровье, но снять что-то более приличное не мог из-за цен: немцы заняли почти все центральные и новые дома и квартиры, а местным оставалось довольствоваться остатками жилого фонда.

Косматкин и вправду устал — они работали по десять дней подряд с одним выходным, а для его возраста это было утомительно, да и питание оставляло желать лучшего. Он бы с удовольствием глотнул пива, но сэкономленные и найденные «премиальные» решил потратить на папиросы. Две пачки, которые он будет растягивать как можно дольше.

Махорку он курить не мог. Кашлял, чихал — никакого удовольствия, а папиросы стоили дорого.

Он подошел к газетному киоску, в котором продавали папиросы, дождался пока толстый немецкий ефрейтор расплатится за покупку, и попросил у девчушки-продавщицы две пачки ECKSTEIN № 5 , заранее положив в чашку для монет тщательно отсчитанные деньги. Косматкин по старой привычке называл сигареты папиросами. Но больше всего его раздражало , что в этих пачках всего 12 сигарет.

- Спички, пан?

- Нет, спасибо, - девушка разговаривала на смеси польского с русским. Косматкин был хоть и нечастым, но постоянным покупателем, и она поинтересовалась:

- У вас все хорошо, пан?

- Да, завтра выходной, вот пойду домой под теплым солнышком с папироской в руках и буду радоваться жизни. А у тебя как дела, маленькая принцесса?

- О, все как и прежде. Только завидую вам немного. У меня выходной только через месяц.

Косматкин попрощался с ней, с вожделением открыл пачку ароматных папирос и тотчас закурил первую. Затяжки он делал короткие и нечастые, следил, чтобы табак не прогорал попусту, а почти дожидался, пока огонек затухнет.

Он неспешно шел по улицам, иногда здороваясь со знакомыми. Один раз его остановил патруль и проверили документы. Но проверка была какой-то небрежной, мимолетной. Он даже удивился такой беспечности, но потом отметил, что проверявший немец был совсем молоденьким — от силы семнадцать. На прыщавом лице пробивался пушок, который плохо поддавался бритве. Что взять с ребенка, которому дали в руки ружье и отправили воевать с коммунистами?