Марк Миллз - Офицер по вопросам информации Страница 32

— Стреляю я безнадежно плохо. Как всегда. Я был другом фазанов.

— Другом фазанов?

— Так выражалась моя мачеха.

Хьюго рассмеялся:

— Тогда я уж точно буду пристраиваться у тебя за спиной.

~~~

Послание было коротким и недвусмысленным, но вот передача его смысла была предельно сложна.

Для непосвященного аппарат, о котором идет речь, мог легко сойти за пишущую машинку, но под клавиатурой скрывалось сложное устройство. Первым делом надо было выбрать роторы и установить их в нужном порядке, после чего подключить наборную панель. Все это было достаточно легко сделать. Оставалось лишь просмотреть книгу кодов в поисках ключа на сегодня. Это был морской шифровальный аппарат с дополнительными роторами, для которого нужна флотская кодовая книга.

Ему доставляло удовольствие думать, что где-то люди внимательно слушают, дожидаясь его следующей передачи. Для тех же, кто перехватывал послание, оно читалось сплошной абракадаброй, которой и оставалось навсегда. Однако фельдмаршалу Кессельрингу через час ложился на стол правильный текст:

«Все идет в соответствии с планом. Вергилий».

Его немецкий служил цели отсылать послания на языке работодателя — они просили его делать это для безопасности, — но необходимость следовать их инструкциям вызывала у него противоречивые чувства. Чертова куча оборудования перед ним была слишком хороша для этой работы. Он с таким же успехом мог подписываться собственным именем; операторы, перехватывающие сигналы, были далеко не мудрецами. Вероятность, что им удастся расшифровать текст, была столь мала, что на них можно было не обращать внимания.

Что же до посланий, то в них рассказывалось отнюдь не все. Подлодки были такой неотъемлемой частью жизни на Мальте, что он даже не мог представить себе возможность их ухода с острова. Этот неожиданный поворот событий отразился на его планах, но, казалось, не имело смысла беспокоиться из-за таких деталей. Он должен принять вызов и приспособить свою стратегию к условиям нового времени.

Прошлой ночью его посетила идея, что еще одна девушка должна умереть, однако он отбросил ее, так как риск был слишком велик. Сегодня же решил, что риск стоит того, чтобы на него пойти. Будь он обременен совестью, решил бы, что это необходимо, что это служит плану, но давно перестал обманывать самого себя. Он знал, что уже достаточно сделал. Он сожжет все бумаги, которые брал в руки, и спокойно исчезнет в ночи. Здравый смысл диктовал, что ему надо где-то основательно залечь, и пусть события идут своим чередом.

Но в таком случае где он станет черпать приятные эмоции? В том, чему Мальта научила его: ему нравилось убивать.

Не всегда так было. Первая, самая первая, еще до войны, — Элси, билетерша в театре, с кривым передним зубом, — насколько он мог вспомнить, не доставила ему удовольствия. Он не собирался лишать ее жизни, но она вспомнила его, и заставить ее замолчать было единственным разумным выходом.

Она оказалась очень наблюдательной. В течение года он лишь трижды наносил визиты в театр и во всех трех случаях старательно избегал проявлять к ней интерес, тем более разговаривать. И тем не менее безлунной ночью на заросшей лесной тропинке она все же его узнала. Наблюдательная девушка. И глупая. Держи она язык за зубами, все еще была бы жива, а не разлагалась в гробу под дешевым надгробным камнем с многообещающей эпитафией: «А теперь лети с ангелами».

Он посетил ее могилу лишь спустя продолжительное время; ему хотелось выяснить, как она теперь выглядит. Стоя над ней, он не испытал никаких эмоций — только легкое недоумение, когда вспоминал последние минуты ее жизни. Не в пример другим, которые были после нее, она не сопротивлялась ему, практически полностью отдала себя в его распоряжение. Почему она была такой покорной, почему не сопротивлялась, принимая неизбежное?

— Только не лицо. Не уродуй мне лицо, — сказала она.

Это говорил опыт? Надо было осуждать отца? Или дядю? Или она провела детство в жестком подчинении какому-то человеку? Весьма похоже. Эта мысль осенила его не ко времени, и он с трудом вошел в нее, хотя, очутившись внутри, сразу же отвердел. И когда все было кончено и он вытерся подолом ее юбки, спокойно сообщила, что видела его раньше. Она даже смогла припомнить два или три представления, которые он посещал в театре. И стала вспоминать название третьего — «Нет, не говори мне», — когда он сжал руки у нее на горле.

Она попробовала сопротивляться, но сдалась так быстро, что он подумал, будто она притворяется. Этого не было, так что он встал и отряхнулся. Он оставил ее сумочку на узкой тропинке, которая вела к дому ее родителей, там, где он бросил ее между деревьями, так что она не могла пролежать незамеченной слишком долго. Это был небольшой жест любезности для нее. Она просила не уродовать ей лицо, и он хотел, чтобы мир знал — он этого не делал до того, как она стала добычей зверей и насекомых. И может быть, ее отец или кто-то другой увидит, как его собственный грех отражается на ее неискаженном лице.

Машина, которую он позаимствовал у приятеля, удобно припарковалась на обочине дороги на холме за лесом. Он поехал ночью, минуя спящие городки и деревушки, удачно уложился по времени и еще до рассвета вернулся в постель. Ни одна из двухсот или около того миль не отразилась на спидометре, потому что он отключил кабель.

Следующие несколько месяцев он ходил мрачный и подавленный, разочарованный обретенным опытом. Он нарушил последнее табу, и в нем почти ничего не шевельнулось. Он пытался анализировать, почему это случилось, и пришел к выводу, что все дело в том, что ситуация была ему навязана. Он не готовился делать это, просто ответил на прагматическую потребность, чтобы сохранить свою личность. Он не контролировал ситуацию, а в контроле крылось главное удовольствие. Контроль и предвкушение. В любом случае инцидент с Элси принес только разочарование.

Оглядываясь назад, он ясно понимал, что ему всегда придется заниматься этим анализом. Временами он отнюдь не чувствовал всепоглощающего желания делать это. Во всяком случае, не сию же минуту. Как всегда, желание снова нанести удар росло в нем медленно, неторопливо, но настойчиво подчиняя себе его мысли, и все остальное было не важно.

Он выбрал проститутку, маленькую и недокормленную, хрупкую, как птичка. Он никогда раньше не имел дела с проститутками, но что-то в клиническом характере предлагаемых ими услуг пробудило в нем природный интерес к экспериментальной сути того, что он собирался сделать. Она была более чем счастлива поехать с ним в отдаленный сельский уголок, но почему-то счастье испарилось, когда он приготовил веревку.

Однако обещание существенного вознаграждения и тот факт, что он в самом деле был джентльменом — это ее «джентльмен» вызвало улыбку у него на губах, — убедили ее продолжать игру. Связав ее по рукам и ногам, он заткнул ей рот кляпом. Стоял теплый июньский вечер, и в поздних длинных сумерках он видел надежду в ее глазах — надежду, что она не совершила самую большую ошибку в жизни.

Контроль, напоминал он себе в последующие несколько часов, — вот в чем действительно кроется смысл; и ты берешь чужую жизнь, потому что хочешь этого, потому что можешь, а не потому, что вынужден — вот в чем заключалась квинтэссенция этого контроля.

Пегги, имя, которым она назвалась, было ее псевдонимом. Песчаная плита, лежащая на дерне ее могилы, сообщала, что некая Сибила Хьюз провела на земле восемнадцать лет и ныне находится «Под Божьим попечением».

Ее худое истощенное лицо сейчас присоединилось к галерее образов других девушек, которых он помнил. Это место он посещал каждый вечер перед тем, как уснуть, — воображаемое пространство, но почему-то столь же реальное для него, как собственная комната. Ее высокие окна доходили почти до паркетного пола и были затянуты портьерами столь плотными, что они едва пропускали свет в комнату. Снаружи всегда было солнечно, и старый деревянный пол поскрипывал под его ногами, когда он обходил портреты в рамах и так часто стоял около них, что помнил все детали, начиная с миссис Бекетт и переходя к Констанце Кеттельман…

Хронология была важна; она позволяла ему прослеживать свою собственную эволюцию от начала мастерства — тех ранних импульсов, которые постепенно превратились в методику. Лежа по ночам в постели, он расслабленно и неторопливо погружался в воспоминания, пока в соответствии с настроением не выбирал одно из них, что помогало ему легче заснуть, и воспоминания сливались с его снами.

Мальтийские девушки придавали налет экзотики его коллекции. Их выразительные фигуры и глубокие темные глаза напоминали легкую чувственность туземок Гогена, и ему пришлось перевесить картины, чтобы у них была своя собственная стена. Это занятие было сочетанием дела и удовольствия.