Сергей Зверев - Золотые эполеты, пули из свинца Страница 34

Пришлось Ванчуре докладывать об очередном нападении на бронепоезд «проклятому швабу», который уже насторожил уши, прислушиваясь к тревожным звукам, доносящимся от хвоста эшелона.

Осознав происходящее, Рудольф Хейзингер выругался площадной бранью, прикрыл глаза, помолчал с минуту, словно не будучи в силах поверить в подобную нелепость, затем открыл их и снова грязно выругался.

– Откуда они взялись, проклятые варвары, эти бешеные дикари? – вопрос был из разряда риторических. Ванчура только плечами пожал. Ясно, что не с неба на манер ангельской рати нападали, скорее уж вылезли из преисподней.

Хейзингер уже ознакомился с вчерашним радиоциркуляром штаба фронта, он знал, что за ним охотятся русские пластуны, разведчики и диверсанты, выходцы с Северного Кавказа. Полковник ни в коем случае не был трусом, но вот «варваров и дикарей» он панически боялся на подсознательном уровне, как всякий немецкий бюргер и «цивилизованный» человек. По сравнению с кровожадными горцами даже столь презираемые Хейзингером славяне казались ему образцом культуры и порядка.

Хороша, стоит заметить, хваленая цивилизация, если ее адепт вынашивает людоедские планы и пытается воплотить их в действительность!

– Пластуны, как же, наслышан! Психопаты, грабители и убийцы по призванию и прочая законченная сволочь, – в кои-то веки согласился с немцем комендант Ванчура. – Говорят, что все они – людоеды! Варвары, ясное дело!

О, да! В «современном» понимании горцы Северного Кавказа настоящие варвары – племена грубых, невежественных, примитивных дикарей. Такой взгляд распространяется и на их жизненный уклад, и на способы воевать. Сразу же возникает образ необузданной толпы в звериных шкурах, дико орущей и размахивающей дубинками. Однако такое мнение абсолютно неверно. То, что горцы не имели никакой государственности и жили тейпами, родами и племенами, говорит лишь об их свободе и независимости, еще не отнятых государственной системой. Это были сильные мужественные люди, жившие в гармонии с природой. Что же касается их военных приемов и методов, то были они достаточно эффективны. Жестоки? Да, бесспорно. Но война – вообще жестокая вещь. Во всяком случае, резать врагам глотки ничуть не более жестоко, нежели травить их ядовитыми газами и сжигать заживо из огнеметов. Глотки резать, пожалуй, честнее…

Не стоит, однако, забывать: жестокие, дикие и беспощадные в отношении своих врагов, горцы Кавказа были добрыми друзьями, верными товарищами, истинными братьями в отношениях друг к другу. Хищные, кровожадные, невоздержанные на руку, попирающие всякие права чужой собственности на земле презренного врага, они у себя считали простое воровство какой-нибудь плети или папахи страшным преступлением, за которое виновного могли покарать смертной казнью.

…Хейзингер испытывал беспокойство и смятение, которые лишали его привычной уверенности в собственных силах. Но способность трезво анализировать ситуацию он сохранил в полной мере. Надо срочно брать себя в руки и выправлять положение! Главное – не допустить, чтобы дикари захватили его цистерну. И надежно обезопасить от вторжения штабной вагон, а то ведь подумать страшно, что может случиться, если бестии с кинжалами ворвутся прямо сюда!

– Майор, – командным тоном обратился он к Ванчуре, – срочно отцепляйте хвостовую бронеплощадку!

От удивления и негодования слова застряли у Ванчуры в глотке.

– Н-но там же наши люди, мои солдаты! – покраснев, точно вареный рак, мучительно выдавил из себя комендант бронепоезда. – Я за них отвечаю! Что же, отдавать их на съедение дикарям?! Это бесчестно, в конце концов! Нужно посылать туда подкрепления, русских безумцев маленькая горстка, мы их сомнем! Мы сбросим их с поезда!

– А если нет? А если они – нас? А если они доберутся до цистерны?! Отцепляйте бронеплощадку!

– Но на площадке полно оружия: пулеметы, две гаубицы, я же отвечаю за сохранность бронепоезда!

– Что вы чушь городите? Неужели до ваших тупых мозгов еще не дошло: самое мощное оружие в составе бронепоезда – это моя цистерна!

– Я не могу понять, чего вы добиваетесь, чего вы носитесь со своей окаянной цистерной, как с иконой Пресвятой Девы Марии?! Вы уже дважды сдавали, предавали моих подчиненных! На глазах у их товарищей и единоверцев! Если это войдет в традицию, то вам недолго дожидаться пули в спину, – продолжал возражать окончательно вошедший в раж Войтех Ванчура, которому приказ Хейзингера казался совершенно идиотским. Всему же есть предел, а к бронепоезду чех относился, как к продолжению собственного тела, сроднился с ним за полтора года войны. – Я не улавливаю логики ваших действий, герр полковник. Вы – маньяк. Вы умом тронулись на своей вонючей жестянке.

– Правильно. Конечно, не улавливаете. Именно поэтому я – полковник и могу приказывать вам, а вы – майор, обязанный подчиняться старшему по званию. А не наоборот.

– Так вы даже не разрешаете попытаться сбросить русских с поезда? – с возмущением в голосе спросил не желавший уступать комендант.

Упрямство Ванчуры взбесило полковника: тут каждая секунда на счету, а чешский осел уперся именно как тупая скотина! Упрямую скотину учат палкой!..

Хейзингер покривил губы, дернул подбородком в сторону хвоста эшелона, коротко проговорил:

– Немедля исполняйте мой приказ. Иначе, Богом клянусь, вы пойдете под трибунал за злостный саботаж и неповиновение старшему по званию в условиях боевых действий. Разжалованьем в рядовые не отделаетесь. Я приложу все усилия, задействую все свои связи, но добьюсь, чтобы вы получили минимум пять лет тюрьмы.

Войтех Ванчура побледнел. Он понял: окаянный пруссак не запугивает, а говорит всерьез. И вполне может выполнить свою угрозу. Опять Хейзингер ломал Ванчуру, но не поднимать же на бронепоезде бунт!

Комендант повернулся и быстрым шагом двинулся к выходу из штабного вагона. Да, скрипя зубами выполнять идиотский приказ Хейзингера. А что Ванчуре оставалось делать?!

Только выполнить приказ оказалось не так-то просто! Босняки хоть и не блистали в большинстве своем умом, но быстро догадались, от кого исходит приказ. У них уже накопилось достаточно злости на Хейзингера за тех, кто был брошен сутки тому назад на перегоне, за тех, кто сегодня ремонтировал цистерну и угодил в санитарную машину, подозрительно похожую на тюремную. А сейчас, получается, снова предавать своих земляков?! По произволу гнусного немца-лютеранина, которого они, правоверные, за человека-то не держат?! Ну нет! Дудки!

Теперь уже приказ Ванчуры никто не спешил исполнять, а у коменданта не было той внутренней уверенности в своей правоте, которая помогает командиру жестко настоять на своем. Как раз наоборот: внутренне он был согласен с босняками. Они ведь не отказывались поспешить на помощь своим, но отцеплять бронеплощадку, на которой шла рукопашная свалка, категорически не хотели.

Но Ванчура уже решил: приказ Хейзингера он выполнит, хвостовую площадку отцепит, даже если сцепку придется разводить своими руками. Комендант и двое унтеров двинулись к месту схватки. Бронепоезд, притормозивший перед крутым спуском, шел все медленнее.

Между тем поручик Голицын со своими пластунами уже почти выбил босняков с хвостовой бронеплощадки. У противника не было возможности противостоять яростным горцам, распаленным боем. Еще полминуты, и Голицын ворвался бы в ложный санитарный вагон, следующий с хвоста, так что у опасений полковника были основания!

Однако этой минуты ему не дали.

Сергей балансировал на узкой «полочке» над сцепленными штрауб-замком буферами бронеплощадки и следующего вагона. Сзади раздавались леденящие душу крики: там продолжалась резня, но уже смело можно было говорить, что начало боя за бронепоезд сложилось удачно для нападавших.

Голицын, Ибрагим Юсташев и еще двое пластунов примеривались, как половчее перепрыгнуть на «полочку» соседнего вагона, но в этот момент его задняя дверь распахнулась и прямо напротив поручика появился Ванчура с двумя страхующими его босняками.

Сергей успел удивиться: только трое человек? Голицын предполагал, что Хейзингер пошлет к хвостовой платформе куда более значительное подкрепление, и был готов к этому, но вот того, что полковник предпочтет не драться, а сбросить хвост, как ящерица, и снова удрать, – этого поручик не ожидал.

Не теряя ни секунды, Ванчура рухнул на колени и принялся вставлять штифт тяжелого и длинного ключа в отверстие штрауба. Сергей, поняв, как неожиданно и скверно оборачивается дело, выстрелил в коменданта, но сегодня судьба хранила Войтеха Ванчуру: сцепку тряхнуло на рельсовом стыке, и пуля из голицынского «нагана» лишь пробила чеху левое плечо. С хриплым стоном комендант завалился прямо на торчащий вверх рычаг ключа. Веса его полного тела оказалось достаточно: раздался пронзительный скрежет, и захваты лапок штрауба вышли из гнезд. Между «санитарным» вагоном и хвостовой бронеплощадкой появилась щель, она быстро расширялась. Пластун, стоявший рядом с Голицыным, азартно прыгнул вперед, словно решив в одиночку остановить уходящий состав, перелетел через провал, но был сбит ударом одного из босняков прямо под колеса останавливающейся бронеплощадки.