Сергей Зверев - Золотые эполеты, пули из свинца Страница 33

Ведь это все равно что пиратской фелюге гнаться за стопушечным фрегатом и атаковать его. Но подобные безумные абордажи порой удавались!

Пока что дрезина держалась в пределах версты сзади. На таком расстоянии с бронепоезда трудно будет различить, кто это несется вслед за ним по рельсовому пути. Никто просто не обратит на маленькое пятнышко внимания. До поры до времени…

Машины паровозов бронепоезда несравненно мощнее слабосильного бензинового движка дрезины, где если «лошадок» сорок наберется – уже хорошо. Но дрезина несравненно же легче! Получается так на так.

– Когда стемнеет, я сделаю рывок и приближусь к ним вплотную, – сказал Гумилев, стоявший у рычагов управления, обращаясь сразу ко всему отряду. – Лишь бы хватило горючего! Ничего, на постоянной скорости мотор жрет бензин весьма умеренно… И вот когда я пристыкуюсь к буферам последнего вагона…

Он умолк, не окончив фразу. Все и так было ясно. Но его слова тут же подхватил Сергей Голицын:

– Друзья, дела у нас пока что шли неважно. Плохо шли, чего уж там, хоть на станции мы наложили австриякам по первое число. Но, как бы плохо ни шли дела, мы не должны допустить, чтобы они шли по-дурацки! Мы не должны позволить, чтобы этот шайтаний хвост, что трусливо удрал от нас, совершил свое черное дело! – Сергей специально помянул шайтаний хвост, зная, что такое оскорбление врага горцам придется по душе. – Видите, нам улыбнулась судьба, мы храбро и упорно догоняем негодяя. И, когда догоним, я верю: вы не подведете! Мы свернем сукина сына в бараний рог, мы утопим его в том дерьме, которым он хочет заразить нашу чистую воду! – Сергей и не предполагал, что почти дословно повторил пожелание генерала Каледина, которое тот высказал в недавнем разговоре с Брусиловым.

Голицын был отличным интуитивным психологом: в ответ раздался грозный и восторженный рев. Сознательная порча питьевой воды, загаживание источников – это, с точки зрения кавказца, смертный, непрощаемый грех. С мерзавцем, решившимся на такое, следует обойтись самым суровым образом, не пожалев для этого ни времени, ни сил. Поручик Голицын хотел, чтобы его джигиты увидели в Рудольфе Хейзингере своего кровного врага. И Голицын этого добился!

Стоявший у рычагов дрезины Гумилев довольно и хищно улыбался, услышав этот рев. К Николаю Степановичу вновь пришла победная уверенность в удаче, счастливая звезда, сопровождавшая его в диких джунглях Нигера, песках безжалостной Сахары, в самых ожесточенных боях.

Такой же душевный подъем и железную уверенность в удаче переживал сейчас и сам Голицын.

Щербинин же выглядел, как обычно, замкнуто и отчужденно. Только глаза его сузились, а ноздри, наоборот, расширились. Подбородок поднялся, губы на изуродованном лице сжались в тонкую полоску. Видно было, что, попадись Рудольф Хейзингер в руки своему бывшему коллеге и ученику, мало господину полковнику не покажется.

– Вай, камандыр, зачем падлеца-мирзавца собакиным щенком называишь? – неодобрительно спросил поручика подошедший поближе Ибрагим Юсташев. – Так только харошего человека называй!

Сергей не выдержал и рассмеялся. Ну конечно, для пастушеских горских народов собака – первый друг, и «сукин сын» – для них не оскорбление, а как бы не похвала.

– Понял, Ибрагим-оглы. Шакалий он сын! Только не подведите, джигиты, притащите мне его за шкирку!

– Шакалий? Другое дело… Не падведем, притащим!

…Гонка за бронепоездом продолжалась четвертый час, и горючего в баке дрезины оставалось на донышке. Уже заметно стемнело, на галицийском небосклоне робко загорались первые звезды. Пора было начинать настигающий рывок!..

До моста через речку Серет, к которому уже почти сутки стремился полковник Хейзингер, оставалось около пятнадцати часов хода. Там, наконец-то, можно будет опорожнить цистерну, после чего с чувством выполненного долга возвращаться в Лемберг.

Ни Хейзингер, ни комендант Ванчура, находящиеся в середине состава, в штабном вагоне, преследующей бронепоезд дрезины не заметили. А рядовые босняки из поездной обслуги если и заметили, то не обратили внимания и не посчитали нужным доложить о ней начальству. Все поголовно босняки были очень злы на полковника за его наплевательское отношение к их товарищам и единоверцам. Да и эпизод с санитарным «Хорьхом» босняки превосходно разглядели, что популярности немецкому полковнику никак не прибавило.

Впереди начинался крутой спуск с поворотом, и бронепоезд стал притормаживать. Это заметил Гумилев.

– Пора, Сергей? – спросил он, тоже впервые обращаясь к Голицыну просто по имени.

– Давай! – кивнул поручик. – Отряд! Всем приготовиться, гранаты к бою, у кого остались!

Гумилев потянул на себя ходовой рычаг дрезины, резко увеличивая скорость. Мотор взвыл на предельных оборотах, жадно допивая последние капли горючего. Вскоре буфера заднего вагона и мотодрезины с лязгом столкнулись, а за пару секунд до этого на бронеплощадку вагона, прямо под пулеметный каземат, влетела связка гранат. Грохнул взрыв, затем еще и еще один. Пулеметную турель перекорежило, веер осколков прошелся по поверхности бронеплощадки, на которую с дикими воплями стали перепрыгивать пластуны.

Право, натуральный абордаж получился, только не морские волны были вокруг, а вечерние поля и перелески галицийского Прикарпатья.

Ворвавшиеся на задний сегмент бронеплощадки пластуны начали ожесточенную рукопашную схватку с босняками поездной обслуги. Схватка шла жестокая, практически без стрельбы, ножи в ножи: на близком расстоянии и при сильной тряске карабины с винтовками несподручны.

Поручик Голицын оказался на бронеплощадке одним из первых, и на него сразу же насел здоровенный босняк в мундире ефрейтора. Противник, доставшийся Сергею волею судеб, был тяжелее и физически сильнее поручика, но в рукопашке ни первое, ни второе ничего не решают – это не поднимание тяжестей и не пахота. Важна скорость, резкость и техника, которой Голицын владел не в пример лучше. Босняк бросился на поручика с выставленным вперед артиллерийским бебутом, словно бешеный бык на матадора, изначально и безнадежно теряя балансировку. Сергей, мягким полуоборотом уйдя от удара и схватив нападавшего за запястье неуклюже выставленной руки с полуметровым бебутом, дал его собственной инерции довершить остальное: пронести тяжелую тушу мимо себя. Ефрейтор с диким воем полетел с площадки, а Голицын двинулся дальше, в самую гущу схватки.

Голицыну вдруг показалось, что Ибрагим Юсташев и остальные пластуны-кавказцы действуют не так решительно, как прежде. Норовят не зарезать противника, а выбросить его с площадки живым.

Гумилев уже выбирался на крышу пулеметного каземата, чтобы двинуться дальше – к штабному вагону, но там на него дружно навалились сразу трое. Николай успел подсечь ногу одного из нападавших, который тяжело грохнулся на крышу каземата. Пока он падал, Гумилев, поворачиваясь ко второму, добавил первому мощный удар ногой в промежность. Упавший схватился руками за свои причиндалы, засучил ногами, зарычал от режущей боли.

Второго Гумилев сбил вниз, под колеса, выстрелом из «нагана» в упор. Но тут третий резким ударом по запястью вышиб у Николая ствол и, схватив Гумилева за правую руку, начал с неожиданной силой выкручивать ее. Николай Степанович извернулся, чуть присел и локтем свободной руки с маху угодил под кадык неприятелю.

– На! Ага, достало! А вот тебе еще, сучье отродье! И вот так!..

Босняк захрипел, ослабил захват, споткнулся… И полетел с крыши вниз, под откос, увлекая за собой Гумилева. Но еще в полете тот вывернулся из захвата и, когда они достигли земли, рухнул на врага сверху, окончательно вышибая из него дух.

…Николай Степанович встал на ноги, отряхнулся. «Надо же, как удачно сверзился, – подумал он, – хоть бы ссадина…» И мрачно посмотрел вслед быстро удаляющемуся бронепоезду.

29

Когда коменданту бронепоезда Войтеху Ванчуре по внутренней связи доложили, что на хвостовую бронеплощадку напали невесть откуда взявшиеся русские, он сперва ушам своим не поверил. Решил, что какой-то унтер из обслуги напился поганой галицийской самогонкой «до русских диверсантов» – чем они, в конце концов, хуже зелененьких чертиков или розовых слонов? Но доклад повторили, причем таким срывающимся голосом и в таких энергичных выражениях, что стало ясно: тот, кто докладывает, не пьян: он запинается, потому что напуган до мокрых штанов. Кроме того, стало слышно «музыкальное сопровождение», не оставляющее сомнений в том, что на бронепоезд кто-то напал: уханье гранатных взрывов, трескотня выстрелов, дикие крики.

«Нет, ну что за разнесчастный рейс такой! Ничего подобного за всю войну не припомню: третий раз за неполные сутки нас атакуют какие-то психи. Вцепились, как пудель в варежку, это неспроста. Все из-за проклятого шваба и его паскудной цистерны, чтоб ему в ней захлебнуться!» – невесело подумал Ванчура, и тем самым стал уже третьим, кто от всей души пожелал полковнику Хейзингеру весьма поганой кончины.