Валерия Вербинина - Сапфировая королева Страница 35

Груздь был реалистом, а Хилькевич, как бывший актер, с его точки зрения, был склонен порой переигрывать. Ростовщик понимал, что Виссарион вряд ли сумеет одержать верх в затеваемой им схватке. А в их профессии тот, кто не может оказаться наверху, порой очень скоро оказывается на самом дне.

Ростовщик не хотел оканчивать свои дни на дне. С другой стороны, он привык к этому городу, привык к тому, что дело давно налажено и приносит хороший доход. Нет, приносило – до появления баронессы Корф. И теперь Груздь искренне страдал, пытаясь принять решение, которое окажется в данной ситуации единственно верным.

Наконец он поднялся, прошелся по комнате, со вздохом сказал то ли стенным часам, то ли портрету неизвестной дамы на стене «Да!» и вышел.

Далеко, впрочем, Груздь удаляться не стал, ибо через минуту его можно было видеть в погребе того же дома. Сдвинув в сторону какие-то ящики и бочки, Груздь засучил рукава и принялся копать.

Должно быть, местная земля была крайне урожайна на всякого рода материальные ценности, ибо доподлинно известно, что всего через несколько минут упорного труда Груздь сумел выкопать весьма интересный сундучок. Внутри сундучка обнаружились золотые монеты различного достоинства, а также акции и облигации, надежно упакованные в несколько футляров.

Как раз тогда, когда ростовщик на втором этаже дома перепрятывал акции в более надежное место, внизу, в лавке, зазвенел колокольчик и хлопнула дверь. Проклиная слабеющую память, которая не удосужилась подсказать ему, что надо было запереться и навесить табличку «Закрыто» до того, как лезть в погреб, Груздь убрал ценности в ящик стола и быстро сошел вниз.

«Прогоню к чертовой матери… – размышлял он, хмуро шевеля бровями. – Наверняка какой-нибудь студент опять притащил в залог зимнее пальто, чтобы устроить попойку. До чего же надоела мелочная работа!»

Однако в лавке обнаружился вовсе не студент.

Это была высокая, дородная, статная дама, которую Груздь хорошо помнил. Она являлась женой следователя Половникова, и ростовщик не раз видел ее в церкви.

– Пульхерия Петровна? – удивился хозяин лавки. – Чем обязан чести видеть вас, сударыня?

Пульхерия Петровна оглянулась на дверь и зачем-то понизила голос:

– Скажите, Макар Иваныч… Я правильно понимаю, что вы принимаете вещи в залог?

Гм, помыслил про себя всезнающий Макар Иваныч, жена следователя пришла к нему… выходит, Сивокопытенко ее бросил?

И так как нельзя было просто указать Пульхерии Петровне на дверь, старый ростовщик как можно мягче постарался объяснить посетительнице, что вообще-то его лавка закрыта… то есть была закрыта, потому что в городе происходят разные события… и сегодня он тоже не работает, и вообще…

– Вы разбираетесь в украшениях? – перебила его Пульхерия Петровна.

Груздь понял по ее лицу, что просто так от нее не отделаться, и нехотя кивнул, мол, да, разбирается.

– Тогда, может быть, вы взглянете на это? – спросила Пульхерия Петровна и достала из сумочки сверкающий водопад.

Груздь ожидал, что женщина принесла колечко с худородным изумрудом, в крайнем случае – какую-нибудь фамильную фитюльку, которой грош цена, но увиденное его ошеломило. Хорошо, стул стоял прямо позади него, а то ростовщик так бы и плюхнулся на пол.

– Прошу, – сказала Пульхерия Петровна, торжествуя.

Макар Иваныч сглотнул, покосился на ее лицо, понял, что расспросы надо отложить на потом, вооружился лупой и какими-то приборами и принялся изучать принесенное женой следователя ожерелье.

– Будьте добры, сударыня, – очень мягко попросил он Пульхерию Петровну, – поверните табличку на двери, чтобы снаружи было видно, что мы закрыты… Благодарю вас.

И вновь принялся осматривать камни.

Его душа пела. Вне всяких сомнений, это были настоящие бриллианты, настоящие сапфиры, очень тонкая и искусная работа, хотя одной подвески на ожерелье не хватало. При мысли о том, сколько стоило такое великолепие, Груздя прошиб холодный пот.

Тут он вспомнил еще кое-что, и его словно ошпарило.

В украденной у Агаты Дрейпер парюре было, между прочим, ожерелье с бриллиантами и сапфирами. «Эге, – сказал себе ростовщик, – а уж не может ли оно быть тем самым ожерельем?»

Но как драгоценность могла оказаться у Пульхерии Петровны, чей муж служил следователем, и хоть и был крайне добросовестен в смысле взяток и неправедного наживания имущества, звезд с неба не хватал? Или тут постарался куда более практичный в этом смысле господин Сивокопытенко?

И снова вопрос: как ожерелье могло попасть к нему, если ожерелье и правда то самое? И еще другой вопрос мучил ростовщика: почему Хилькевич, судя по всему, ничего не знает?

– Простите, сударыня, – тихо промолвил ростовщик, – кто еще, кроме вас, осведомлен о…

Но Пульхерия Петровна объявила, что никто. Груздь достал большой клетчатый платок и вытер им лоб.

– Насколько я понимаю, камни настоящие, – веско проговорила жена следователя, не сводя с хозяина лавки пристального взора.

Груздь кивнул.

– И сколько же может стоить ожерелье? – спросила Пульхерия Петровна.

– Весь вопрос в том, каким образом оно к вам попало, – ласково молвил Макар Иваныч и улыбнулся.

– Его нашла в грязи собака, – отрезала Пульхерия Петровна. – Так сколько?

Услышав, каким образом ожерелье оказалось у жены следователя, Груздь вытаращил глаза и необдуманно назвал истинную цену.

– Ах! – вырвалось у гостьи. Она покачнулась, прижала ладонь к пышной груди, а другой оперлась о прилавок. – Скажите, вы купите его у меня?

У ростовщика закружилась голова. Водопад был рядом, холодный, роскошный, сверкающий – манил и соблазнял, завлекал и очаровывал. Но Груздь в любых обстоятельствах оставался реалистом.

– Это слишком большие деньги, сударыня, – пробормотал он. – И у меня их нет. Надо… – Ростовщик осекся и задумался. – Да, пожалуй, мне придется сходить в банк, иначе нельзя. И, возможно, еще занять денег у друзей. – Хозяин лавки развел руками. – Вы и сами понимаете, Пульхерия Петровна, каждый день ко мне с такими вещами люди не приходят.

Жена следователя кивнула:

– Хорошо. Сколько мне придется ждать?

– Приходите завтра утром, в девять, – промолвил Груздь, овладевая собой. – А до завтра я напишу вам расписку в получении товара, как у нас заведено.

Пульхерия Петровна нахмурилась и сухо сказала:

– Боюсь, я не смогу оставить у вас эту вещь. Мне нужны гарантии.

– Но и я не могу идти за деньгами, если вещь будет не у меня, – кротко возразил Груздь. – Мало ли что будет завтра, вдруг вы вообще передумаете продавать, я тогда останусь в убытке. – Он увидел, что женщина колеблется, и добавил: – Если хотите, могу заплатить вам сейчас тысячу рублей, а остальное отдам завтра. Это нормальная практика, поверьте.

Пульхерия Петровна задумалась. По правде говоря, если бы Груздь назвал заниженную цену, она бы уже забрала ожерелье и ушла к кому-нибудь другому, более сговорчивому. Но ростовщик не солгал, он назвал ту же сумму, что и Сивокопытенко, который к тому же предупредил ее: есть вероятность, что ожерелье из похищенной императорской парюры. Кроме того, она понимала, что Груздь знает, кто она, и знает, кто за ней стоит. Стало быть, можно не ждать с его стороны подвоха.

– Тысячу золотом или ассигнациями? – буркнула мадам Половникова.

– Могу и золотом, если хотите, – отвечал Груздь, глядя на нее добрыми, влажными, полными желания угодить глазами.

На том и сговорились. Ростовщик написал записку и унес ожерелье, а взамен отдал неожиданной посетительнице тысячу рублей полновесными золотыми монетами.

– До завтра, Пульхерия Петровна, – сказал он, многозначительно улыбаясь и целуя руку гостьи, пальцы которой слегка напоминали сосиски.

Мало того, Груздь сам растворил перед ней дверь, когда дама уходила.

Что именно происходило в лавке после того, как ростовщик запер дверь за своей гостьей, нам неизвестно. Зато известно, например, что творилось в то же время в Герцогском салоне гостиницы «Европейская», куда минуту назад вошел высокий худощавый брюнет.

– Мой дорогой мальчик! – вскричала полная дама в ярком платье и туфлях на высоченных каблуках. Она привстала с места и растворила объятья. – Ты узнаешь Розалию? Тетушку Розалию, подругу твоей матери?

Николай Рубинштейн позволил себя обнять и даже поцеловать в обе щеки. Но на его лице было такое выражение, что Жорж, сидевший неподалеку от Розалии, ухмыльнулся и покрутил головой.

– Надо же, как ты похорошел! – воскликнула Розалия, отстраняясь от игрока. – Сколько лет мы не виделись: пятнадцать? Двадцать, может быть?

Рубинштейн выдавил из себя требуемые приличиями слова о том, как он рад видеть подругу своей матери, и стал ждать, что за этим последует.

– А ты нас совсем забыл! – хихикнула басом Розалия и игриво стукнула его по руке сложенным веером. – И даже не приглашал к себе в столицу, негодник!