Александр Арсаньев - Иерусалимский ковчег Страница 35

Когда церемония закончилась, Грушевский спросил меня, останусь ли я на братскую трапезу. Но я ответил ему, что совершенно не имею такой возможности, на что он предложил мне дождаться хотя бы первой здравицы за всевысочайшее здравие Его Императорского Величества Александра I, от чего я отказаться никак не мог. И только после этого мне все-таки удалось покинуть ложу.

Теперь мне предстояло лицом к лицу встретиться с предателем и убийцей, посягнувшим на мою жизнь. На его совести были гибель Строганова и Катюши, он же и выкрал компрометирующую переписку, корысти ради совершив государственное преступление. Я уже и не говорю о смерти Воротникова!

Я снова поймал извозчика, велев ему отвезти меня на Караванную улицу, где я и надеялся рассчитаться с братом Алавионом.

Дверь мне открыл швейцар с метлою в руках.

— Что вам угодно? — осведомился он.

— Я к господину Гушкову с визитом, — ответил я.

— Как о вас доложить?

— Мне бы хотелось сделать сюрприз, — произнес я загадочно, оперевшись о мраморную колонну.

— А барин у меня сюрпризов не любит, — уверенно заявил швейцар.

Я протянул ему пару империалов. Швейцар замялся, но все-таки деньги взял.

— Ну что же, — пожал он развернутыми плечами. — Сюрприз, как видно, дело хорошее!

— Вот именно, — холодно улыбнулся я, вспомнив о боевой секире, символе отсечения всех вредных членов братства.

Швейцар приоткрыл предо мною стеклянную дверь и проводил до узкой мраморной лестницы, объяснив мне, как добраться до кабинета.

Я поднялся в указанном направлении и легонько толкнул дверь кабинета, которая оказалась незаперта. Я предвкушал встретиться со своим противником лично, лицом к лицу, которое не будет скрыто за капюшоном шерстяного бурнуса.

Я потихоньку зашел в кабинет и не поверил своим глазам. В глубоком кресле сидел Гушков, запрокинув голову самым, что ни на есть неестественным образом. Остекленевшие черные глаза его смотрели в белеющий потолок. Кто-то опередил меня и свернул шею брату Алавиону.

Но кто? У меня не оставалось сомнений, что это дело рук графини Полянской. Скорее всего, именно она и подослала к нему мальтийцев. Разве не Лидия Львовна говорила о шантаже?

Окно в кабинете было раскрыто настежь, и ветер гонял по паркету рассыпанные бумаги.

Я не смог побороть в себе искушение обыскать помещение, и был за это вознагражден. В стене, за фламандским натюрмортом Снейдерса Франса, я обнаружил тайник, наподобие своего. И мне удалось его вскрыть практически без труда. Но в нем я не обнаружил ничего, кроме одного единственного конверта. Не теряя ни минуты, я распечатал послание и пробежал его глазами. Оказалось, что я держу в своих руках строгановское письмо, адресованное именно мне. Почему-то Гушков его так и не уничтожил!

«Яков Андреевич, — писал новообращенный. — Недавно мне стало известно о роде Ваших занятий. И мне больше не к кому обратиться на данный момент! Если со мною вдруг приключится что-то непоправимое, то это послание передаст Вам моя невеста Анна Аксакова, коей я и отдаю его на временное хранение.

Вы держите его в руках, а это значит, что, скорее всего, меня уже нет на свете.

Но я уповаю, что Вы так или иначе сумеете докопаться до истины.

Так вот что со мною произошло.

Меня погубила страсть к картам, кругом я был должен и не видел уже для себя никакого выхода, как вдруг мне сама Фортуна протянула руку помощи в лице Созона Сократовича Гушкова, с которым я впервые и встретился за ломберным столом. Он сам обратился ко мне с любезными и нравоучительными речами, на которые в том своем состоянии я не польститься никак не мог. Гушков открылся мне, что состоит в братстве свободных каменщиков, главная задача которых — поддерживать и оберегать друг друга. И это были не пустые слова, днем позже Гушков переслал мне от имени Ордена достаточно денег, оговорившись, чтобы я отыграл их у Матвея Воротникова. Вместе с деньгами он дал мне и письмо к господину Семенову, который и стал впоследствии моим поручителем в Ордене.

Но вышло так, что я окончательно проигрался, и я подозреваю сейчас, что было это подстроено заранее мои случайным знакомцем, потому как нужен ему был, грубо говоря, человек, играющий роль козла отпущения. Но у меня к сожалению отсутствуют всяческие доказательства, потому-то я и предпочел действовать на свой собственный страх и риск.

С Гушковым я нередко встречался на собраниях ложи, в связи с тем, что сей господин занимал в нашем братстве почетную должность кровельщика, охранявшего входы в ложу. Не многие знали его в лицо, но мне «посчастливилось» по иронии судьбы познакомиться с ним заранее.

На одном из таких собраний, в честь празднования Иоаннова дня 24 июня, когда братья сомкнули свою цепь в знак его открытия, я заметил, как господин Гушков покинул свой пост и свернул в сторону орденского архива. Я молча последовал за ним и увидел, как кровельщик проскользнул в потайную дверь, которую он за собою прикрыл неплотно. Что-то толкнуло меня ее приоткрыть, и то, что я увидел, поразило меня в самое сердце.

Гушков рылся в огромном ящике, доверху заполненном бумагами. Наконец, он извлек из него какую-то стопку писем. Несколько из них отложил, а три положил за пазуху своей епанчи. И в этот самый момент брат кровельщик увидел меня. У меня появилось ощущение, что живым мне не уйти с этого места. Он набросился на меня с упреками и потребовал властью молчания. В чем я ему и поклялся на Библии, которая оказалась здесь под рукою.

Собрание закончилось, и кровельщик незамеченным вынес эти письма из ложи. Я не знал, что мне и думать. В голову мою так и лезли крамольные мысли. На следующий день от одного из братьев я узнал, что пропала компрометирующая переписка. Еще через несколько дней я заметил Гушкова в обществе некой графини Полянской, состоящей, по слухам, в любовной связи с мальтийским бальи. Что-то подсказывает мне, что здесь пахнет предательством, но я связан клятвой. И еще мне кажется, что Гушков не преминет свалить всю вину на меня, если только возникнут в его отношении хотя бы малейшие подозрения. Тем более что я связан по рукам и ногам своими долгами.

Сомневаюсь, стоит ли обращаться к капитулу или орденскому совету, а потому рискну разобраться в этом вопросе самостоятельно.

С глубоким почтением, Строганов».

Я спрятал письмо в карман сюртука.

И что же ты раньше молчал, глупый мальчишка? Возмущаясь подобным образом, я подошел к окну, из которого и увидел трех полицейских, которые объяснялись со швейцаром с метлой. Я перевел свой взгляд на покойника, который продолжал коченеть на кресле.

Но кто же вызвал полицию? Неужели Полянская?

Я допускал, что, если графиня догадалась о моей принадлежности к ордену «Золотого скипетра», то она могла бы, пожалуй, предположить, что я попытаюсь-таки найти Алавиона! Кстати, ей могли доложить об этом ее многочисленные агенты.

Графиня Лидия без труда устранила бы меня в том случае, если бы я был застигнут полицией прямо на месте преступления. Тогда бы меня и в Елагино тащить с собой не пришлось бы!

На лестнице послышались тяжелые шаркающие шаги, мне не осталось ничего другого, как вылезти из окна и спуститься по дереву тем же путем, что проделал убийца брата Алавиона. И я еще Бога благодарил, что не удосужился назваться швейцару своим подлинным именем, потому как у меня не было ни времени, ни желания обращаться к столичному обер-полицмейстеру.

Я вернулся домой готовиться к поездке.

— Яков Андреевич! Где вы были? — всплеснула руками Мира, оглядев меня с головы до ног. Вид у меня и в самом деле был ужасно непрезентабельный, повсюду к одежде прилипли какие-то маленькие веточки, сюртук помялся, а ворот рубашки и вовсе разошелся по швам.

— Спасался от правосудия, — ответил я откровенно, от— ряхивая брюки. — Кстати, а где Сваруп?

— А он-то вам еще зачем понадобился? — насторожилась индианка.

— Пули лить, — честно признался я. — С пантаклями-то он вон как славно управляется, а я тут недавно пару пистолетов приобрел от Кухенрейтера. В дороге-то пригодятся.

При этих словах Мира снова изменилась в лице, но в этот раз промолчала.

— А обо мне-то вы не забыли? — в гостиной появился Кинрю, готовый пойти в атаку.

— Как можно?! — я усмехнулся.

— Так я с вами еду? — осведомился он у меня.

— Никифор! — позвал я лакея. — Съезди-ка на Большую Мещанскую и передай госпоже Полянской вот эту записку! — я быстренько набросал ее на листке бумаги.

— Сейчас сделаем, — ответил Никифор и отправился разыскивать кучера.

— Так вы еще не говорили с Полянской? — обиделся золотой дракон. — Почему-то я догадывался об этом.

— Кинрю, — обратилась к японцу Мира. — Эта ваша Полянская похожа на сирену?

А я-то уже грешным делом подумал, что она выкинула это из головы!

— Пожалуй, — неуверенно пожал плечами Кинрю. — Скорее на ангела.