Эллис Питерс - Исповедь монаха Страница 38

— Еще не все потеряно, кое-что можно поправить, — сказал Кадфаэль. — И кроме того, я думаю, что все эти годы ты платила сполна — не меньше, чем сам Хэлвин. От меня ведь не укрылось твое лицо, когда он явился перед тобой жалким калекой. У меня до сих пор в ушах звучат твои слова: «что с тобой сделали?!» Ту кару, что ты обрушила на него, ты обрушила и на саму себя, и встав на этот путь, ты уже не в силах была свернуть с него. Но сейчас ты можешь наконец получить избавление, если захочешь спасти свою душу.

— Продолжай, — сказала Аделаис, хотя и сама знала, о чем он будет говорить. Он чувствовал это по ее сдержанному самообладанию. Она готовилась: уединившись здесь, в полутемной комнате, она ждала указующего перста господня.

— Элисенда — дочь Хэлвина, не Эдрика. В ее жилах нет ни капли крови Вайверсов. Ей ничто не мешает выйти замуж за Росселина. Другой вопрос, не заблуждаются ли они в своем стремлении назвать друг друга мужем и женой? Бог весть. Но с них должно быть снято обвинение в порочном кровосмесительном чувстве. Хэлвин и Бертрада сейчас вместе в Фарвелле — они могут объясниться и примириться, их измученные души наконец обретут покой, и с ними Элисенда, их дитя, и правда так и так уже вышла на свет божий.

Она знала, знала с того дня, как погибла старая служанка, что рано или поздно этот час наступит; да, она намеренно закрывала глаза, не желая признаться в этом даже себе самой, но час настал. Больше прятаться она не могла. Да и не такой она была человек, чтобы, приняв решение, перекладывать все самое тяжелое и трудное на других или останавливаться на полпути. Нет, она привыкла идти до конца во всем, и в благом, и в худом.

Он не хотел подгонять ее и даже отступил назад, давая ей простор и время для раздумий, и оттуда наблюдал за ней: какая безупречная выдержка и какой горестный след оставили восемнадцать лет молчания, восемнадцать лет бережно и безжалостно хранимой ненависти, замешанной на любви. Первые слова, которые услышал он от нее даже в этой чрезвычайной ситуации, были о Хэлвине. А разве мог он забыть, как дрогнул от боли ее голос, когда она в ужасе вскрикнула: «Что с тобой сделали?!»

Аделаис порывисто встала с кресла и размашистым, гневным шагом подошла к окну, раскрыла ставни и впустила в комнату свежий воздух, свет и холод. Она немного постояла, глядя на притихший двор, бледное небо с редкими облачками и едва зазеленевшие кроны деревьев за оградой. Когда же она вновь повернулась к нему и он увидел ее лицо при ярком свете дня, его зрение как бы раздвоилось: с одной стороны, он ясно видел ее неувядающую красоту, а с другой, не мог не замечать, какие разрушения причинило ей время — некогда стройная, длинная шея сморщилась, в локонах черных волос появились седые, пепельно-серые пряди, у рта и возле глаз собрались морщины, на щеках проступила тоненькая сеточка кровеносных сосудов, безвозвратно испортивших ровную, матовую, как слоновая кость, кожу. Он опять подметил, что она сильная, за жизнь будет цепляться до последнего и уйдет из нее нелегко. Ей суждена долгая жизнь, и она будет яростно восставать против нелепых унижений старости, пока смерть однажды не возьмет над ней верх, одновременно принеся с собой избавление. Сама природа создала Аделаис такой, что искупительное страдание было ей обеспечено.

— Нет! — воскликнула она решительно и властно, словно он предлагал ей нечто, с чем она была категорически не согласна. — Нет, я не нуждаюсь в защитниках. Что мое, то мое, и я ни с кем делиться не намерена. Все, что должно быть сказано, я скажу сама. Я и никто другой! Было бы это сказано, если бы на моем пути не встретился ты — спутник Хэлвина с внимательными глазами, в которых ничего нельзя прочитать, — откуда мне знать? И ты не знаешь. Да теперь это и неважно. Все, что требуется, я сделаю сама.

— Вели мне уйти, — сказал Кадфаэль, — и я пойду. Я тут вроде без надобности.

— Как мой защитник — да. Но ты можешь выступить свидетелем. Несправедливо лишать тебя удовольствия наблюдать развязку. Да решено! — сказала она, загораясь. — Ты поедешь со мной и сам увидишь, чем все закончится. В конце концов, это мой долг перед тобой, как смерть — перед создателем.

Он не стал отнекиваться и поехал с ней. Собственно, почему нет? Ему все равно надо было возвращаться в Фарвелл, и дорога через Вайверс его вполне устраивала. Ну, и кроме того, уж если она что решила, то тут никаких возражений и проволочек быть не могло!

Она ехала верхом по-мужски, и на ногах у нее были сапоги со шпорами, хотя все последние годы она путешествовала, чинно восседая позади кучера, как и подобало благородной даме ее возраста и положения. Но на сей раз она предпочла отправиться верхом и сидела в седле с непринужденностью заправского наездника, прямо и без напряжения, рука с поводьями небрежно опущена. Скакала она быстро, но без спешки, решительно приближаясь к намеченной цели, как будто там ее ждала победа, а не поражение.

Кадфаэль, скакавший рядом, невольно спросил себя, не возникнет ли у нее в последний момент желания частично утаить правду, оставить себе какую-то лазейку. Но ее сосредоточенное, спокойное лицо говорило скорей об обратном: она не станет ни оправдываться, ни уходить от ответственности, ни просить о снисхождении. Что было, то было, и она намерена выложить все без утайки. Раскаивалась ли она в содеянном?.. Никто, кроме самого господа бога, не смог бы ответить на этот вопрос.

Глава тринадцатая

Они подъехали к Вайверсу в час пополудни. Ворота были открыты, жизнь в хозяйстве, казалось, вернулась в обычную колею, и людей на дворе было не больше, чем всегда: каждый занимался своим делом. Несомненно, здесь получили послание аббатисы и отнеслись к нему с доверием; по всей вероятности, Сенред, хотел он того или нет, подчинился желанию Элисенды побыть какое-то время в уединении под защитой монастырских стен. И раз беглянка объявилась, Одемар и его люди могли все силы бросить на поиски убийцы. Где им знать, что убийцы уже и след простыл! Ночью, в метель, на пустынной лесной дороге, кто мог видеть, как разбойник занес нож? Кто опознает душегуба? Да если и был какой случайный свидетель, кто в здешних краях, кроме людей самого Одемара, признал бы в злодее грума из Гэльса?

Управляющий Сенреда шел через двор, когда в ворота въехала Аделаис, и он, тотчас узнав ее, заспешил ей навстречу, чтобы поддержать стремя, но опоздал — она без всякой помощи легко спрыгнула на землю. Оправив подоткнутую клетчатую юбку, она огляделась вокруг, но никого из свиты сына поблизости не увидела. Кадфаэль сам мог недавно убедиться, что поисковый отряд еще не вернулся в Элфорд, но и здесь их как-будто тоже не было. Она слегка нахмурилась, раздосадованная тем, что, возможно, ей придется какое-то время ждать и держать в себе назревшее признание. Решившись на что-то, ей хотелось немедленно действовать, и любые проволочки выводили ее из себя. Она взглянула поверх почтительно склонившегося перед ней управляющего в направлении дома и спросила:

— Твой господин там?

— Да, миледи. Благоволите войти.

— А мой сын?

— Он тоже здесь. Несколько минут как вернулся. А люди его продолжают поиски, и наши с ними — ищут по всей округе, всех расспрашивают, ни одного дома не пропускают.

— Пустое! — сказала она не столько ему, сколько себе самой, но распространяться об этом более не стала. — Что ж, тем лучше. Значит, они оба здесь. Нет-нет, тебе незачем объявлять о моем прибытии. С этим я сама как-нибудь справлюсь. Да, и вот еще что… На сей раз брат Кадфаэль не гость, а мой сопровождающий.

Вплоть до этой минуты Эдред, скорее всего, вовсе не обращал внимания на второго всадника, однако сейчас он пристально оглядел его и, как показалось Кадфаэлю, нашел весьма странным и подозрительным, что монах, не успев с ними расстаться, зачем-то явился вновь, и вдобавок один, без своего увечного спутника. Но Аделаис не оставила ему времени для сомнений и расспросов; она стремительно двинулась к крыльцу, и Кадфаэлю ничего другого не оставалось, как послушно пойти следом, будто он и впрямь был ее личный капеллан. Управляющий так ничего и не понял и только растерянно хлопал глазами.

В доме уже отобедали и прислуга расторопно убирала посуду и сдвигала к стенам столы.

Аделаис молча, не глядя по сторонам, прошла мимо суетившихся слуг — прямиком к скрытой занавесом двери во внутренние покои. Оттуда доносились приглушенные голоса: вот гулко басит Сенред, а вот прорывается еще по-молодому звонкий голос Перронета. Выходит, женишок не захотел отступать, намерен добиться своего если не мытьем, то катаньем. «Ну и ладно, — мимоходом подумал Кадфаэль. — У него тоже есть право знать, какое препятствие возникло теперь на его пути. По чести, так по чести. Перронет не запятнал себя никаким неблаговидным поступком, и негоже было бы водить его за нос».

Аделаис отдернула занавес и распахнула дверь. Все, кого она желала видеть, были тут в сборе и держали совет — что еще предпринять и где искать убийцу Эдгиты. До сих пор не удалось обнаружить ни одной зацепки, и это повергало их в уныние, изматывало и злило одновременно. И хотя отряд за отрядом вновь и вновь прочесывали все графство вдоль и поперек, надежды на положительный результат теперь уже практически не было. Слишком много времени прошло, и если бы кто-то что-то знал, видел или слышал, то уже давно бы донес хозяину. Приходило ли Одемару в голову пересчитать на всякий случай слуг из свиты собственной матушки? Заметил ли он, что кое-кто из них таинственным образом улетучился? Если и да, то он не мог не знать, что стоит ему указать на них пальцем, как между ним и ими несокрушимой стеной станет его своенравная родительница. И где бы ни были сейчас Лотэр и Люк, как бы ни содрогалась она сама от отвращения из-за содеянного ими, ни кляла их, ни распекала за медвежью услугу, она все равно никому не позволила взыскивать с них плату за долг, который она почитала своим и ничьим больше.