Валентин Лавров - Триумф графа Соколова Страница 40

Соколов недоверчиво покачал головой:

— Разве в разговорах не обмолвилась, по какому адресу до тебя жила?

Мишка глубоко задумался, потом вдруг хлопнул себя по лбу, осклабил брыластую пасть:

— Вспомнил, ваше благородие! Пропасть мне без возврата, вспомнил! Сказала как-то: «Я на Немецкий рынок по утрам за продуктами хожу!» Я понял так, что ее малина где-то рядом. Выпить позволите? — Не дожидаясь ответа, махнул еще лафитник.

— Это она записку писала, которую ты в Петербурге по адресу на Загородный проспект таскал?

— Да, Елизавета.

Соколов вспомнил: письмо с угрозами Гарнич-Гарницкому было отправлено из почтового отделения № 20, что на улице Княжнина. Ведь это недалеко от Немецкого рынка! Очень любопытно.

Допрос затянулся до глубокой ночи. Мишка называл своих партийных товарищей, все адреса и явки, которые знал.

И еще сказал:

— Только вам как на духу признаюсь: довел меня Ванька до того, что я и его хотел было порешить! Иначе как от идола этого избавиться? Ведь это он меня и взял на это дело, революцией которое прозывается. Говорит: «Будем бороться за благо пролетариев!» А на хрена мне эти пролетарии — рвань кабацкая? Они обо мне много думают?

Вдруг Мишка стал как-то значительно поглядывать на Соколова, завертелся, задумчиво запустил в свою иссиня-черную гриву волос пятерню. Сыщик понял: сделает важное признание!

— Ваше благородие, — вдруг решительно сказал Мишка. — Ведь эти черти полосатые что удумали? На празднике земства восьмого января в Зимнем дворце всех взорвать. И Елизавета мне хвалилась: «Партия мне честь доверила — всех сатрапов рвануть! Так династию одним махом искореним. Произведем исторический поворот. Коли погибну я за идеалы, пусть революционная память живет, вспоминай меня, Михаил». Ну, я пошутил тут, даже ее обидел…

— Чего же ты сказал?

— Брякнул я, дескать, как на бабу какую влезу, так буду ее, Елизавету, представлять! Чего тут обидного? Даже приятное размышление, а она надулась. Баб разве сам леший поймет? Одно слово — глупей курицы.

— А как хотят взорвать?

— Чего не говорила, того не говорила! Намекнула только, что заслуга и моя, Михаила, большая: якобы подложут динамит, который я доставил из Саратова. И все руководство идет из Австро-Венгрии, там в городе Кракове сидит главный начальник — Ульянов-Ленин. — Угодливо улыбнулся. — Ведь я вам, господин полицейский полковник, всю истинную правду выложил. Вы уж помилосердствуйте…

— Про то, что покушался на меня, в протокол писать не буду. На суде выступлю, расскажу о твоей заслуге перед охранкой. И папирос в камеру пришлю.

— За это — спасибочки, а как бы мне с каторги побег организовать? А? Я стал бы служить вам со всей душою, всю подноготную про смутьянов, этих жидов пархатых, сообщать.

— Поживем — увидим.

— Другим же помогаете. Вот только что бабушка русской революции Брешко-Брешковская из Сибири деру дала… Газеты о том печатали, что, дескать, охранка ей помогала в город Париж убежать.

— Не убежала! Уже второй месяц в камере сидит.

Писарь уже едва водил пером — устал.

Часы показывали пятый час утра.

Соколов поднялся со стула, писарь, уставший до одури, облегченно вздохнул и стал собирать для подписи протокол.

В дверь высунулся надзиратель.

Мишка ощерился:

— Приполз попка — отдыхай на нарах жопка!

Дома у Соколова все спали. Он неслышно открыл своим ключом дверь. В спальне, сбросив с обнаженного тела одеяло, неслышно спала Мари. В слабом свете лампадки Аполлинарий Николаевич залюбовался ее чудным, соблазнительным телом. Но совладал со страстным желанием, осторожно прикоснулся губами к плечу любимой и неслышно прошел на свою кровать.

Подумал: «Сегодня позволю себе спать лишь до семи часов!»

Едва голова оказалась на подушке, как сыщик уснул провальным, без всяких видений сном. Соколов обладал редким даром: он спал ровно столько, сколько загодя позволил себе. Проснулся за несколько мгновений до того, как в гостиной большие каминные часы глухо ударили шесть раз.

Он никогда не позволял себе нежиться в постели. Соколов помнил слова своего отца, сказанные ему еще в раннем детстве: «Среди пороков самый гнусный — потакание слабостям своего тела. Если хочешь наслаждаться здоровьем, держи в узде свои слабости и страсти».

Резво вскочив с постели, сделал обычную гимнастику, принял душ.

Горничная Анюта и кухарка Лушка хозяйничали уже вовсю, готовили завтрак, а Мари помогала в столовой накрывать стол.

Перепелиные яйца с черной икрой, свежий козий сыр и два стакана крепкого чая — на все это ушло минут пятнадцать.

Сняв с полки толстенную, в красном переплете «Всю Москву», открыл ее второй отдел, посмотрел в алфавитном указателе жителей с фамилией Блюм и лишь после этого позвонил Мартынову:

— Александр Павлович, разбудил тебя? Как ты можешь дрыхнуть, когда великая Империя шатается? Есть интересные новости. Через сорок минут надеюсь видеть тебя на Тверском бульваре.

Мартынов сонным голосом пробурчал:

— Выезжаю!

Соколов для начала отправился к Цветному бульвару. Здесь, среди многочисленных дешевых публичных домов, жили и вполне добропорядочные граждане.

Оставив дожидаться извозчика, вошел в подъезд дома № 18. Минут через пятнадцать вернулся и приказал:

— Погоняй, братец! По бульварам — до Тверского.

В охранном отделении в этот ранний час было лишь два человека. Это старый знакомый сыщика, остроносый, с бесцветными бровями и голубыми глазами рядовой Ефрем Иванов, мечтавший стать филером. Кроме рядового, был дежурный офицер, крепко дрыхнувший в приемной на черной кожи диване.

Разбуженный стремительными шагами Соколова, офицер испуганно вскочил, вытянулся в струнку:

— Простите, господин полковник, малость притомился…

Вскоре появился пасмурный Мартынов.

Усевшись за свой служебный стол, он хмуро спросил:

— Что стряслось, полковник, если вы по ночам спать не даете?

— Дело самое спешное, а начальник охранки дрыхнет…

Соколов рассказал историю задержания Мишки Маслобоева, о его ценных признаниях, назвал адрес поставщика динамита из вечно беспокойного Саратова.

— Ясно как божий день, что Елизавета Блюм, на которую показал Мишка, и девица, соблазнившая нашего похотливого Гарнич-Гарницкого, — одно и то же лицо. Об этом говорит и анализ почерка. Письмо Гарнич-Гарницкому и записки из багажа Елагина писаны одной рукой.

— И что вы предлагаете?

— Установить слежку на всех вокзалах и выездах из Москвы, а на Немецкой и прилегающих улицах выставить филеров. И сделать это следует срочно!

Мартынов состроил кислое лицо:

— Что, искать ветра в поле? В Москве ли она? Ведь эта девица Блюм явно встревожилась арестом ее дружка Маслобоева и сразу же драпанула куда подальше. Вероятнее всего — за границу. Или в Петербург, Харьков, или в Берлин. А мы будем морозить наших филеров на Немецкой улице?

— В Берлине и Петербурге мы тоже обязаны ее проследить, но в Москве принять неотложные меры — сам Бог велел.

— Да знаете ли вы, полковник, сколько у меня всего филеров? Раз-два и обчелся.

— Не раз-два, а лишь в основном штате сорок человек.

— Надо будет мобилизовать человек тридцать, а кто станет проводить обычную повседневную работу? Мы должны оголить посты на вокзалах, через которые пудами тащат взрывчатку и подрывную литературу? И что это за фигура — как ее, Блям, Блан?!

— Блюм, в нашей картотеке не числится. Но по адресной книге я отыскал некую Елизавету Романовну Блюм. Нынче ранним утром навестил ее в доме номер восемнадцать по 1-му Знаменскому переулку, это в Сретенской части. Увы, меня ждало разочарование. Несколько ранний визит чуть не до смерти напугал добропорядочную одинокую даму, которой далеко за сорок, учительницу пения 4-й мужской гимназии на Покровке.

— Вот видите! А если дама пожалуется на нашего сотрудника прокурору?

Соколов укоризненно покачал головой:

— Ну и ну, что за святая наивность? Я ведь пришел якобы с почты, принес телеграмму, да по ошибке забрел не туда, куда следует. Так что жаловаться не на кого. К тому же познакомился, поговорил по-французски, оглядел крошечную квартирку и расшаркался. Дама была очарована и пригласила еще раз заходить — в любое время.

— Ну ловок!

Мартынов немного посопел и принялся снова ворчать:

— Слов нет, хорошо бы арестовать террористку Блюм. Но согласитесь, что эта птица не столь уж важная. Не Савинков это, не Виктор Чернов или хотя бы ваш приятель, с которым водку в Поронине пили и которого с моста хотели утопить. Как его?