Гремучий студень - Стасс Бабицкий Страница 41

Затянувшийся момент оборвала Серафима.

— А вот вам и чаёк, и коврижка, и творожок с изюмом, — приговаривала она, семеня с подносом.

— Ну и чутье у тебя, Симуня, — покачал головой Мармеладов, расстегивая пальто. — Что же, Лукерья Дмитриевна, давайте пить чай.

— А, вы все-таки заговорили. Я уж думала навсегда лишились дара речи, — журналистка. удержала руку сыщика, но в этом движении не было и капли прежней нежности. — Нет. Не время рассиживаться. Нам нужно идти.

— Куда?

— Расскажу по дороге.

Мармеладов застегнул честерфильд, поднял с дивана шубку и помог девушке одеться.

— Вижу, ваши меха никто не украл.

— Нет, половой из чайной вовремя вышел, отогнал бродяг. Сохранил шубку для меня. Сказал, что запомнил красивую барышню. Видите, некоторые мужчины не боятся говорить то, что у них на душе, — она надула губы и громко фыркнула. — А этот ваш г-н Шубин сэкономит деньги. Хоть я до сих пор не понимаю, о ком идет речь.

— Расскажу по дороге. Если время останется.

— Намекаете, что я болтушка? Ах вы…

Лукерья замахнулась на сыщика, тот в притворном испуге выбежал в коридор и дальше они с хохотом выкатились на улицу. Серафима, глядя им вслед, прошептала:

— Ох, страсти!

XXV

Журналистка хотела пересказать историю коротко, но сбилась. Не получается в двух словах. Сыщик постоянно перебивает уточняющими вопросами. Придется вспоминать, как все было…

Лукерья шла от «Лоскутной» в очень раздраженном состоянии. Щеки горели от гнева и стыда — еще бы, ее прогнали взашей при скоплении сотен зевак! — в ушах стучали молоточки, заглушая любые внешние звуки. На Моховой остановилась. Показалось, что за ней следят. Она перебежала улицу, оглянулась и заметила странного вида человека в телогрейке и, почему-то, соломенной шляпе с узкими полями. Незнакомец попытался поймать ее взгляд, но журналистка резко отвернулась и перешла через мост. Странный господин в канотье следовал чуть в отдалении.

Следит! Или это обычная мнительность? Мало ли куда направляется прохожий, за рекой столько улиц и переулков. Да и зачем кому-то следить за ней? Полицейский шпик? Навязчивый поклонник? Меркульева прошла под арку, тип — тоже. Свернула за угол, и этот следом. Сомнений не осталось: ее преследуют!

Подойдя к редакции «Московских ведомостей», Лукерья обернулась и прожгла наглеца взглядом:

— Что вам угодно?

— Pardon[27], — он приподнял шляпу и затряс напомаженным чубом. — Я не хотел вас пугать, сударыня.

— Пугать? Ха! Вы слишком высокого мнения о себе. Ну, говорите, зачем вы преследуете меня от самой «Лоскутной».

— Так вы заметили? А я старался не выделяться…

— Сударь, вы меня бесите до невозможности, — она топнула ножкой. — Или отвечайте, что вам надо, или ступайте к дьяволу!

— Ах, нет. Я скажу, скажу… Но что же, мы так и будем беседовать на холоде?

— А вы хотите, чтобы я привела в редакцию незнакомого мужчину и дала повод для сплетен?

— Нет, что вы… Но может быть, зайдем в чайную? Или хотя бы под навес? Мне, признаться, зябко в этих штиблетах…

Лукерья посмотрела вниз и увидела пижонские туфли с лаковыми боками и до того тонкой подошвой, что стоять на снегу в них было невыносимо.

— Вы что же, выбежали из помещения и поспешили за мной, даже не переобувшись?

— Да, и, похоже, отморозил пальцы.

— Почему вы не заговорили со мной еще на мосту? Или раньше? — она понемногу проникалась сочувствием к этому растяпе.

— Не решился… Вы журналистка из «Ведомостей», да? Г-жа Меркульева?

— А вы кто такой?

— Фотограф Анатоль де Конэ. Имею ателье напротив «Лоскутной». Имел, — он помрачнел. — Витрина разлетелась вдребезги, интерьеру конец. Слава Богу, аппарат не поврежден!

— Постойте… Де Конэ? А какого лешего вы говорите без акцента?

— Потому что в действительности я никакой не француз. Меня зовут Анатолий Дьяконов и родился я в Тульской губернии.

— Зачем же вы…

— Думаете, наши сограждане отдадут четыре рубля за портрет человеку с русской фамилией? Ни-ни! А французу отдадут. Такая несправедливость. Лет двести назад французики меняли имена на русский манер, чтобы служить при дворе наших царей и цариц, а в наши дни наоборот приходится, — фотограф пританцовывал со страдальческими гримасами. — Умоляю, пойдемте внутрь.

— Поговорим на лестнице, — смилостивилась барышня. — Не хватало еще запираться с вами в кабинете!

Дьяконов сел на ступеньки, сбросил туфли и стал растирать окоченевшие пятки. «Господи, да он еще и носков не носит!» — поморщилась Лукерья, а вслух произнесла:

— Ателье напротив «Лоскутной»… Так вы видели взрыв?

— И не только, — фотограф понизил голос, чтобы никто не подслушал. — Я видел бомбистов.

— Откуда вы знаете, что они бомбисты?

— За мгновение до того, как бабахнуло, я делал портрет почтенной купчихи. Точнее, один раз она сморгнула и пришлось переделывать. Потом второй раз сморгнула… На третий раз я пластину зарядил, вспышку приготовил, нырнул под черную мантию и тут взрыв. Витрину вышибло, вокруг стекло, купчиха вопит — ей шею осколком порезало. Кровь течет… А я это вижу через окошко аппарата, еще толком не осознавая, что все происходит по-настоящему. Скрючился, вспышку вверх тяну, а руки будто отнялись. Не чувствую их. И тут увидел ее…

— Кого?

— Девицу, — он посмотрел на Лукерью снизу вверх, — примерно ваших лет. Она вышла из парадного подъезда «Лоскутной».

— Пф-ф! — отмахнулась журналистка. — Мало ли там гулящих ошивается… И вы ноги отморозили, чтобы про