Гремучий студень - Стасс Бабицкий Страница 42

— Не то! — покачал головой фотограф. — Эта девица была заодно с бомбистами.

— Почему вы в этом уверены?

— Когда бомба сработала… Все головы в плечи втянули, руками прикрылись, орать начали. Многие дамочки в обморок брякнулись. Целый карнавал эмоций! А эта не вздрогнула, не обернулась. Понимаете? Она была готова к жуткому грохоту. Заранее знала о взрыве и ждала его. Все это читалось на ее лице, а уж я-то лиц повидал, можете поверить… Я подкрутил колесико — у меня камера Сэттона, там зеркальце… Вспышку поджег, купчиха еще громче заорала, напугалась бедняжка…

— Плевать на купчиху! — воскликнула Лукерья. — Вы что же, сфотографировали бомбистку?!

Дьяконов кивнул, уронил канотье, но не потянулся, чтобы поднять.

— Потом подошел к витрине… Точнее, к тому, что от нее осталось. Рядом с девицей ошивались какие-то типы. Один худой юноша в коротком пальто, сразу заметил, что сам он высокий, а пальтишко короткое. Волосы черные, чуть вьются.

— А другой? — нетерпеливо перебила Лукерья.

— О, тот здоровенный. Лысый, башка огромная, глаза злющие.

— Хруст! Да, теперь я вам верю. Куда они потом направились, не заметили?

— Нет, я заметил, что юнец и девица садились в коляску извозчика. Их там много сразу наехало, чтобы увозить напуганных. Цены заломили втрое… Лысый зыркнул на меня — я аж присел от ужаса. А когда отважился высунуться, никого уже не было.

— Ну как же так, — расстроилась Меркульева. — Вы хотя бы девицу запомнили? Описать сможете?

Фотограф начал было говорить, но тут же хлопнул себя по лбу.

— Погодите! Но я же затем и пришел. Зачем описывать? Я могу напечатать ее портрет.

— Верно! Я забыла про фотографию.

— Это оттого, что люди в Российской империи еще не привыкли к прогрессу. Потому не думают о таких вещах. Многие, доложу я вам, боятся фотографической камеры, потому что не понимают, как она устроена. Для них весь процесс фотографирования сродни запредельной магии. А ведь сложные механизмы давно уже стали привычными, никого уже не удивляют часы или, скажем…

— Бомбы, — оборвала Луша и посмотрела на фотографа с подозрением. — Но если у вас есть портрет бомбистки, почему вы не поспешили с ним в полицию? Вы же могли подойти к первому попавшемуся городовому, и тот позвал бы следователя. А вы вместо этого преследовали меня. Что вы задумали?

— Я? Задумал? — Дьяконов вскочил на ноги и тут же охнул — замерзшие пятки пронзили тысячи невидимых иголок. — Не подумайте плохого, но я знаю полицию. Все мы знаем полицию! Они объявят портрет уликой и конфискуют именем закона, а денег не заплатят. И к обычному газетчику я бы не пошел, они пресмыкаются перед мундирами, укажут на меня — опять без выгоды. А вы поругались со следователем и удалились в ярости…

— Поня-я-ятно. Вы пришли торговаться. Но как же долг всякого честного гражданина бороться с врагами империи?

— Долг? Я у империи не занимал даже гнутой копейки. Все нажито собственным трудом. Паспарту для фотокарточек печатаю в Вене, на лучшем бристольском картоне. За свои кровные денежки. Зачем же мне выгоду упускать? К тому же, — он вздохнул, — придется новую витрину ставить.

Луша хмыкнула.

— Огласите прейскурант.

— Расценки самые божеские, я же не рвач какой. Шесть визитных портретов за полтора рубля, кабинетный портрет — четыре рубля за те же полдюжины экземпляров. При этом качество у меня высочайшее! Награды за художественное исполнение имеются.

Он попытался щелкнуть каблуками для пущего эффекта, но забыл, что стоит босой. Нога заскользила по лужице, натекшей с подошвы штиблет, и Дьяконов рухнул навзничь, еле успев в последний момент ухватиться за перила.

— Какой вы неуклюжий! — Лукерья помогла фотографу подняться. — Ох, мужчины… Давайте уже портрет бомбистки. Я заплачу, сколько скажете.

— Да что вы, я их еще не напечатал. Пока портрет бомбистки есть только на желатиновой пластине.

— Которая в аппарате? А если ее украдут? — заволновалась Меркульева. — У вас же в ателье витрины нет, заходи, кто хочешь.

— Не переживайте. Пластину я спрятал в надежном месте. Если полиция с обыском нагрянет, там искать не осмелятся! — он подмигнул и заговорил с акцентом, примеряя на себя образ де Конэ. — Я шэ нэ мог заранээ поньять размьер, которэй ви закажэтэ.

Луша хихикнула, но тут же добавила в голос строгости:

— Не паясничайте! Я закажу кабинетный портрет. За четыре рубля. Как скоро вы сможете напечатать?

Фотограф, пыхтя, обулся, поднял шляпу и лишь потом ответил:

— За три часа управлюсь. Приходите в ателье вечером, буду вас ждать.

XXVI

Лукерья взяла сыщика под руку, чтобы успокоить его широкий шаг. Мармеладов выслушал рассказ до конца, не перебивая, но потом задал неожиданный вопрос:

— Почему вы пришли ко мне?

— Что же тут непонятного? — спросила журналистка, стараясь не встречаться с ним взглядом.

— Да все непонятно! Фотограф сам нашел вас. Он готов отдать портрет, которая поможет найти бомбистку, а через нее и самого Бойчука. Улика сама плывет в ваши руки. Никаких загадок. Никаких головоломок. Зачем я понадобился?

— Не догадываетесь?

— Могу сделать лишь один вывод: вы решили отступиться от дальнейшего расследования и передать улику мне. Боитесь за свою жизнь?

— Я не боюсь никого на свете. Я тигру в пасть руку положу, и он не посмеет укусить!

— Зачем же я вам понадобился?

— Все просто. Де Конэ нужно заплатить четыре рубля, а у меня нет таких денег, — объяснила Меркульева. — Вы же человек обеспеченный и охотно платите за подсказки, которые помогут разгадать загадку.

— И ничего более? — сыщик выглядел разочарованным.

Девушка поднялась на цыпочки, чтобы коснуться губами его щеки в утешение. Но не успела. Они свернули на Тверскую и поразились, глядя на