Николай Свечин - Варшавские тайны Страница 48

Как только стало понятно, что он уезжает, коллежский асессор повеселел. Безбоязненно отправился по магазинам, накупил подарков жене и детям. Снова спустился в подвал к Фукеру. Долго выбирал и ушел с еще более старой бутылкой, чем погибшая в драке. Съездил в Лазенки и осмотрел красивейший парк. Погулял по улицам, где еще не был. Заодно подивился странным их названиям. Помимо Золотой и Ясной сыщик обнаружил улицы Волчью, Жабью и Гнойную… Лыков чувствовал себя как висельник, которому уже надели на шею петлю, а потом вдруг объявили о помиловании. Было одновременно и радостно, и тяжело от пережитого напряжения.

Вечером Алексей пошел искать Гриневецкого. Надо было сообщить об отъезде, сдать дела, оговорить прощальный кутеж. Эрнест Феликсович нашелся во Втором Соборном участке, в атлетическом клубе. Одетый в борцовское трико, он поднимал штангу с двумя кожаными мешками, набитыми дробью. Опытным глазом Лыков определил, что дроби насыпано десять пудов.

Увидев помощника, надворный советник с грохотом бросил снаряд.

— Что случилось, Алексей Николаевич?

— Уезжаю домой.

— Когда?

— Завтра в ночь.

— Получил приказ из Департамента?

— Нет. Так поеду, как ты велел.

Гриневецкий несколько секунд смотрел на Лыкова, не решаясь задать вопрос. Потом сказал с видимым облегчением:

— Вот и правильно! Так?

— Так. Перед отъездом кутнем у Ванды?

— Хорошее место! Кто еще приглашен?

— Черенков с Бурундуковым и Егор. Ты не против Егора? Он, конечно, в маленьких чинах, но толковый.

— Против парня ничего не имею, но пристав и следователь меня недолюбливают…

— Ну и пусть. Я уеду, а вам дальше вместе служить. Пусть выстраивают с тобой отношения.

— Я-то готов. А ты уверен, что они захотят?

— Я уверен, что хочу видеть вас всех вместе перед отъездом.

— Хорошо, я буду. А ты не хочешь, раз пришел, поднять какой-нибудь страшный вес? Людям интересно! О тебе в варшавской полиции уже легенды рассказывают…

— Прикажи подвязать двадцать пять пудов.

— Сколько-сколько?!

— Двадцать пять.

— Эй, хлопцы! Тащите еще дроби! И побольше!

Со всего зала сбежались атлеты, чтобы увидеть необычное зрелище. Коллежский асессор лег под стойки, и служители начали навешивать к грифу мешки. В помещении стало тихо.

— Двадцать пять, — доложил Гриневецкому старший служитель.

Лыков сделал несколько глубоких вдохов, собрался — и трижды, страшным напряжением сил, выжал огромный груз. Все вокруг зааплодировали. Вид у атлетов был ошарашенный…

Выйдя из участка, Лыков отправился на квартиру к Иванову. Тот встретил его с испугом:

— Что-то стряслось?

— Стряслось. Я завтра уезжаю домой.

— А Ежи Пехур?

— Черт с ним! Без меня поймаете.

Егор тоже не решился спросить, почему вдруг упрямый храбрец передумал. Хозяин и гость посидели, попили чаю, разговор вели самый общий. Прощаясь, коллежский асессор пригласил своего помощника в ресторан. Сказал:

— Там будут и Гриневецкий, и Черенков. Пора определиться, с кем из них ты хочешь служить.

— Я останусь в сыскной полиции, — твердо заявил парень.

— Хорошо. Я могу что-нибудь для тебя сделать?

— Вы и так уже столько сделали! Я был не имеющий чина, а теперь почти губернский секретарь. Эрнест Феликсович сообщил давеча, что к осени назначит меня помощником делопроизводителя. Представляете? А это уже девятый класс! Мне кажется, я Гриневецкого устраиваю. И он даст служить.

— Да, ему сейчас трудно. Нарбутта нет, спрятаться не за кого. Яроховский под следствием. Эрнесту Феликсовичу нужны люди, которых он сам выбрал и продвигает. Ты один из них. Ну, быть по сему! Еще скажи, как у тебя с Гоноратой?

Иванов покраснел, но не сильно.

— Вчера сходили в Большой театр.

— И что это значит?

— Ну, дело двигается… Со мной она не такая, как в семье. В смысле, не командует. Мягкая и все понимает…

— Теперь ясно. Не зевай! Куй железо, пока горячо! Кстати, когда идешь в гости на пирог?

— Послезавтра.

— Учти: отведав девичьего пирога, порядочный человек обязан жениться!

Последний день весь состоял из суеты. Лыков представился только обер-полицмейстеру (по случаю отбытия), а Петца и прочих игнорировал. Забежал еще к Сенаторову и узнал от него плохие новости. Генерал Енгалычев получил в командование дивизию. Новый правитель канцелярии Военно-Ученого комитета пришел со стороны, разведочного дела не знает. Он почему-то сразу невзлюбил подполковника Таубе и раздул вопрос о его жене, урожденной Атаманцевой. Что она была в ссылке, политически неблагонадежна и такой брак порочит честь офицера… Виктор надел все ордена и прочитал начальнику лекцию о чести. После этого ему пришлось перевестись в Казанский военный округ, где барон командует теперь резервным батальоном.

— Вот так нынче в Петербурге обращаются с заслуженными офицерами, — со вздохом констатировал Сенаторов.

Всю вторую половину дня Лыков прощался с Варшавой. Съездил в Вилянув, который называют польским Версалем. Еще раз прошагал Краковское Предместье и Новы Свят. Умылся в мутной Висле. А вечером отужинал в приличной компании. Когда пан Крухляковский увидел, с какими высокими чинами сидит за одним столом Егор, то опешил. И окончательно утвердился в мысли, что у цурки губа не дура…

Уже к полуночи бывший помощник отвез Лыкова на вокзал и посадил в поезд.

Ночью Алексей часто просыпался. Ему приснилось, что Ежи Пехур приехал в Петербург и охотится на него там. Очнул ся весь в поту… Выглянул в окно. Светало. Они стояли на полустанке. Виднелся пыльный большак, за ним — запущенный, неухоженный лес. Два мужика, несмотря на ранний час, уже пьяные, матерились у вагона. Хорошо…

На следующий после возвращения день Лыков навестил Благово. Тот держался неплохо, по квартире ходил сам, только не решался спуститься во двор. Алексей по-молодецки вынес учителя одной рукой — в другой было кресло — и усадил на солнышке. Сам устроился рядом и рассказал историю розыска Млыны-Пехура. Вплоть до их последней встречи. Больше он никогда и никому, за всю свою жизнь, не говорил об этом… Павел Афанасьевич выслушал и спросил:

— Ты как будто стыдишься такого окончания?

— А что мне, гордиться, что ли? Весь от страха сдулся, как воздушный шарик. И попался по-глупому. Чуть не обделался там в подворотне… Еще «бульдога», подарка покойного Буффало, лишился. Это же поражение по всем статьям! Никогда со мной такого не случалось.

— Помнишь, как в народе говорят? Ловит волк, ловят и волка. Не бывает одних побед. Прими это, перевари — и выкинь из души. Самое главное, что ты вернулся оттуда живой. Живой, понимаешь! К Вареньке и детям. Ко мне, старику. Какое же тут поражение? Нет. Скорее, это урок. Ты мог заплатить страшную цену за такую науку, но Господь тебя снова уберег. И конечно, я благодарен Млыне. Он убийца, правда. Но у него есть понятие о чести.

— Что мне теперь делать?

— Крепись духом. Размышляй над уроком. Ишь, поражение ему не по вкусу! Даже если и поражение… Непобедимыми только дураки в сказках бывают! А обычных людей судьба всех кувыркает, без разбора. Живи и радуйся!

Через три недели Алексей получил частное письмо от Гриневецкого. Тот писал, что Аркадиуша Млыну нашли убитым в Саска-Кемпа. На теле насчитали восемь ножевых ран. Вождь боевиков отчаянно сопротивлялся: вся трава вокруг была в крови…

Еще через неделю Лыкову пришла из Варшавы посылка без обратного адреса. Внутри он обнаружил свой «Веблей». А вместе с ним — визитную карту на имя Эугениуша Стробы, мецената.[76] На обороте карты было написано: «Приезжайте в Варшаву, вам всегда здесь рады».

Эпилог

Обер-полицмейстер Варшавы С. И. Толстой в феврале 1888 года был уволен «по прошению» и назначен членом Совета министра внутренних дел. В 1893 году короткое время исправлял должность товарища министра в отсутствие В. К. фон Плеве. Лыков тогда был помощником начальника Московской сыскной полиции, и по службе они не пересекались.

И. В. Гурко-Ромейко покинул должность варшавского генерал-губернатора и командующего войсками округа в конце 1894 года. Получил чин генерал-фельдмаршала (предпоследний в истории империи) и синекуру в Государственном совете с колоссальным содержанием — 24 тысячи рублей в год. В памяти поляков он остался одним из самых страшных гонителей и сатрапов.

Э. Ф. Гриневецкий еще долго командовал варшавским сыскным отделением. Следы его теряются в начале XX века.

Погром полиции, задуманный в 1887 году Аркадиушем Млыной, позже осуществил другой необыкновенный поляк, Юзеф Пилсудский. 15 августа 1906 года в течение нескольких часов в Варшаве были убиты более 80 полицейских и жандармов. Улицы прекрасного города густо залила русская кровь…