Сергей Степанов - Догмат крови Страница 89

Последним из экспертов выступил московский раввин Мазе. Он был низенького росточка, настоящий гном, каких любят ставить в своих ухоженных дворах немецкие колонисты. Дубовая конторка оказалась вровень с его бородой, и эксперту пришлось подставить скамейку под короткие ножки. Нервно снимая и опять надевая золотое пенсне, Мазе говорил с придыханием, скороговоркой, иной раз путая и глотая слова. Председатель суда Болдырев несколько раз просил эксперта успокоиться, но его призывы приводили к противоположному результату.

— Господа судьи! Недостаточно представить вам скелет Талмуда, нужно представить его душу и тогда вы сами — просвещенные люди — будете судить, возможно ли допустить, чтобы в Талмуде были такие изуверские указания. Талмуд по своей гуманности, которая сквозит в каждом слове его…

— Это слишком детальное изложение верований, — прервал его председательствующий. — Мы не сомневаемся, что верующие евреи искренни. Но собственно говоря, здесь возбуждается вопрос о Талмуде, может ли изувер вынести из Талмуда такое указание, что можно проливать кровь — вот что нам важно.

— Сами евреи говорят: «леко миде ремиза веорайто» — нет такой мыcли, которую нельзя было бы найти в Талмуде. Можно найти всякую мысль, за исключением мысли об употреблении крови какой бы то ни было.

Бразуль мог бы подтвердить этот факт, не обращаясь к раввину. Его жена, вполне эмансипированная особа, никогда не позволила бы себе зарезать даже цыпленка, а когда они гостили у тещи, то уж там в местечке, населенном патриархальными евреями, строжайше выполнялись все религиозные предписания не смешивать мясное и молочное и тому подобное.

— Господа судьи, — раввин в отчаянии тянул к коронным судьям коротенькие ручки. — Еврейство очень любит религии, которые вышли из его недр. Евреи любят магометан больше, чем магометане их…

— Прошу вас, не отвлекайтесь.

Судя по всему, московский раввин был весьма осведомлен в богословских вопросах, но он говорил так страстно и быстро, словно хотел в один час изложить все, чему учился всю жизнь. Бразуль быстро потерял нить его рассуждений и встрепенулся лишь тогда, когда Мазе приступил к ответу на семнадцатый из поставленных перед экспертами вопросов: «Когда появилось среди евреев учение нео-хасидов и какое отношение оно имеет к учению каббалы»?

— Хасиды, — взволнованный раввин сделал глоток воды из стакана. — Эта секта образовалась у еврейского народа вследствие пустоты и страшного разочарования духовного. Поначалу мысли хасидов о вездесущности Божества, в чем-то напоминающие пантеизм Спинозы, были насторожено встречены раввинами. Некоторое время хасидов считали сектой, но, господа судьи, сектантство у еврейского народа не пользуется никаким успехом. Подобно тому как здоровый организм или выталкивает микроб, или его поглощает, так и в еврействе секты или изгоняются, или парализуются. Так случилось с хасидизмом. Со временем дело хасидов перешло в руки рабби Шнеура Залмана, известного впоследствии под именем Шнеерсона. При нем был нанесен смертельный удар хасидизму как секте. Тут окончательно успокоились и раввины, увидев, что хасидизм не внес изменений ни в одно из религиозных предписаний. В наши дни вся разница сводится к тому, что в молитвенниках миснагидов прежде читается один псалом, а у хасидов то же самое, только наоборот. Кого это волнует? Рабби Залман Шнеерсон, которого тут представляют чуть ли не изувером, отличался своим патриотизмом по отношении к России. В Отечественную войну 1812 году он принял большое участие в противодействии французам. Рабби Залман от себя устроил разведочный отряд и не переставал говорить еврейскому народу, чтобы не поддавались обещаниям Наполеона дать евреям равноправия и разные льготы. Теперешний раввин, который живет в Любавичах, потомок Шнеерсона, по имени Шолом Доб Бер мне лично знаком. Три года назад…

— Это уже относится к свидетельскому показанию… — остановил его председатель.

— Замечательное выступление! — заключил Бонч-Бруевич. — Какой контраст между крошечным росточком раввина и величием его речи! Отсюда, из зала киевского суда, перед всем миром полилась от сердца к сердцу исповедь народа, всюду гонимого, униженного телесно, но в страданиях и несчастьях сохранившего всю мощь и силу своей духовной красоты!

— Эксперты защиты наголову разгромили экспертов обвинения, — подвел итог Набоков, однако сидевший рядом Короленко с сомнением покачал головой.

— Для интеллигентного человека это ясно, но трудно сказать, так ли думают присяжные заседатели. Взгляните — они все на одно лицо, точно писец с репинских «Запорожцев», и вид у них совершенно отсутствующий. Я тут наблюдаю, как один из них сладко дремлет по получасу, сложив руки на животе. Остается только надеяться, что луч народного здравомыслия пробьется сквозь плотный туман, затянувший горизонт русского правосудия. Вообще, состав присяжных удивительный для университетского города. Вчера я заглянул в соседнее отделение, там рассматривалось рядовое уголовное дело. И что же! Среди присяжных двое профессоров, врач, несколько интеллигентов. А у нас крестьяне и мещане.

— Неудачная жеребьевка.

— Жеребьевка ни при чем, она происходила публично, и суд щеголял особенной корректностью всей процедуры. Здесь хитрая механика. Я собираюсь просмотреть списки присяжных на всю серию сессий, которая совпала с разбирательством ритуального дела, и уверен, что обнаружу резкое отличие от средней нормы. Предмет, конечно, имеющий чисто теоретическое значение.

— Нет, нет, как раз чисто практическое, — горячо заверил Набоков. — Если шмаковым и пранайтисам удастся задурить головы крестьянам, то доказательство подтасовки будет великолепным поводом для кассации приговора. Будем требовать назначения нового слушания с другим составом суда, не удастся выиграть второй процесс — будем добиваться третьего, как вы в свое время с Мултанским делом. Мы не можем допустить обвинительного приговора, ибо осуждение Бейлиса будет равнозначно поражению всех прогрессивных сил. Об этом шла речь на заседании ЦК кадетской партии до моего отъезда в Киев. Я вам больше скажу…

Набоков склонился к Короленко. Журналист подался вперед и уловил шепот:

— В «Северной Звезде», ну вы, наверное, в курсе, что это одна из лож послушания «Великого Востока», братья принесли клятву спасти Бейлиса.

— Знаете ли, я не сторонник масонских ритуалов и удивляюсь, зачем взрослые, серьезные люди рисуют каббалистические значки и напяливают на себя передники, — сухо заметил Короленко.

— Я тоже ни в одной ложе не состою. А вот все адвокаты Бейлиса, во всяком случае: Грузенберг, Маклаков, Зарудный, Григорович-Барский — имеют высокие степени. Среди масонов люди разных направлений, но все они едины в отношении к киевскому процессу. Они поклялись…

Внезапно со скамьи подсудимых раздался громкий смех. Мендель Бейлис, перегнувшись через загородку, хохотал во все горло. Журналист не мог понять причину бурного, почти истеричного веселья. Короленко и Набоков, отвлекшиеся беседой, тоже недоумевали. Один только Бонч-Бруевич, внимательно слушавший спор эксперта с поверенным истца, был в курсе произошедшего и, давясь от смеха, объяснил:

— Шмаков дорапортовался до того, что объявил Бейлиса потомком Аарона. Якобы Бейлис совершил человеческое жертвоприношение, потому что по прямой линии происходит от первосвященников Иерусалимского храма.

Бейлис истерически хохотал:

— Вай мир! Оказывается, я потомок Аарона!.. Спасибо, не знал! Аарона, брата Моисея! И детки мои, Пинька и Давидка, тоже, выходит, его потомки!.. Ха-ха-ха!.. Эстер, жена моя, ты здесь? Таки ты слышала новость? Какой знатный твой муж! Близкий родственник самого Моисея!.. Ха-ха-ха!

Глава двадцать четвертая

С раннего утра Софийскую площадь окружили усиленные наряды полиции. В одиннадцать часов городовые очистили территорию перед зданием присутственных мест и перекрыли движение по Большой Владимирской улице. По суете, начавшейся среди полицейских чинов, легко было догадаться, что ожидается прибытие высокого начальства. И действительно, когда Владимир Голубев вместе с Розмитальским и Позняковым подошли к площади, с противоположной стороны показался киевский губернатор Суковкин со свитой. Губернатор, срочно вызванный из Ниццы телеграммой министра внутренних дел, вернулся в Киев только позавчера и уже успел вступить в конфликт с киевскими патриотами. В день вынесения приговора в Софийском соборе должна была состояться панихида по Андрею Ющинскому. Губернатор Суковкин пытался воспротивиться этому, ссылаясь на строжайшее предписание министра не допускать агитацию в непосредственной близости от здания суда. Руководители черносотенных союзов пожаловались Святейшему Синоду на вмешательство светских властей в распорядок церковного богослужения, и после интенсивного обмена телеграммами между Киевом и Петербургом, панихида была разрешена, правда, с условием, что не должно быть никаких внецерковных манифестаций. «Ну, это уж вам дулю с маком! — посмеялся Голубев. — Кто запретит русским людям ликовать, когда изуверов осудят?»