Сергей Степанов - Догмат крови Страница 90

— После панихиды проследи, чтобы никто из орлят не ушел, — инструктировал он Познякова. — Займите позицию между Братским корпусом и духовным училищем; за ограду раньше времени не высовывайтесь, ждите моего сигнала.

— Главное, иконы вперед, тогда полиция не посмеет остановить патриотов, — прошепелявил Розмитальский.

— Не учите ученого, — лениво отозвался Позняков.

При входе в здание суда Голубев и Розмитальский предъявили именные пропуска. Публика в кулуарах обсуждала завершившиеся вчера прения сторон. К стене вестибюля устало прислонился человек, в котором Голубев узнал писателя Короленко, а рядом с ним отчаянно жестикулировал брюнетик в очках на крючковатом носу — ходячая карикатура на журналиста уездного листка. Таких корреспондентов каждый день наезжало в Киев все больше и больше, они суетились вокруг здания присутственных мест и жадно набрасывались на знаменитостей. Корреспондент счастливо улыбался, интервьюируя самого Короленко. Писатель делился впечатлениями от обвинительной речи прокурора Виппера.

— Куда девалась холодная снисходительность, подчеркнутая корректность петербургского чиновника, которой он щеголял в первые дни. Господин прокурор спустился с высот олимпийского спокойствия, и горячность его вышла за пределы, установленные уставом уголовного судопроизводства. Он строил из себя смельчака, бросившего вызов силам ада. Вспомните его речь: «Я лично чувствую себя под властью евреев, под властью еврейской мысли, под властью еврейской прессы. Выступать против евреев — значит вызвать упрек, что вы или черносотенец, или мракобес, или реакционер, или не верите в прогресс». Вообще, это мрачный анекдот — православный пафос лютеранина Виппера, подготовляющего культ Андрея Ющинского с благословения католического патера Пранайтиса.

— Что вы скажите о речах поверенных гражданской истицы? Оскар Осипович Грузенберг смеялся, что таких совсем глупых выступлений ему слышать не приходилось.

— Речь Замысловского была построена достаточно логично, беда только, что поверенный гражданской истицы руководствовался порочной логикой. Что касается Шмакова, то вот уж кто утомил и присяжных заседателей и всех слушателей бесконечными разглагольствованиями о незапамятных временах. Все было свалено в кучу, без системы, без внутренней связи, непомерно растянуто. Под конец его никто уже не слушал. Единственное ценное в речи Шмакова — это сделанное сквозь зубы признание, что Вера Чеберяк могла участвовать в преступлении. Видно, самим устроителям процесса стало неудобно прилагать усилия для обвинения честного обывателя и в то же время всеми мерами и натяжками защищать настоящих убийц.

— Несколько слов для наших читателей об адвокатах Бейлиса, об Оскар Осиповиче? Здорово Грузенберг спустил прокурора на три тона ниже, сказав, что три тысячи лет назад другие люди ходили себе голыми по лесам и кушали друг друга, как дикие звери, тогда как евреи уже знали единого Бога и молились ему в Храме!

— Все речи адвокатов были шедеврами. И Грузенберга, и Григоровича-Барского, и Зарудного. Замечательно выступил Карабчевский, которого я с Мултанского дела считаю лучшим судебным оратором России. Но знаете, я бы выделил Маклакова. Его речь была не столь изощренной, не столь красивой, зато удивительно искренней. Если кто и достучался до сердец присяжных, то им был Маклаков. Впрочем, несправедливо хвалить кого-то одного, ибо все честные люди постарались распутать хитросплетение лжи и обмана вокруг позорного ритуального дела. Это и эксперты: академики Бехтерев, Коковцов…

— Что вы скажете об рабби Мазе, об его выдающейся экспертизе? — нетерпеливо спросил репортер.

— Будет вам терзать Владимира Галактионовича, — сказал незаметно подошедший Бонч-Бруевич. — Пойдемте на хоры, скоро начнут.

Голубев тоже поспешил в зал. Проходя мимо огорченного корреспондента, он подумал: «Жаль ты меня не интервьюируешь! Я бы тебе сказал про твоего раввина!» Студента терзала глубокая обида на православных экспертов. Никто из них не оборвал московского раввина Мазе, толковавшего о величайшем человеколюбии и терпимости, сквозивших в каждой строке Талмуда. А вот над евреями-выкрестами, осмелившимися упомянуть о ритуале, эксперты всячески глумились. В качестве свидетеля на суд был вызван престарелый архимандрит Автоном, происходивший из еврейской семьи. «Если бы открылась земля, — восклицал он, — то там нашли бы много костей замученных христиан». Семидесятилетнего старца попросили привести факты. «Вот факт, что евреями в XVI веке был замучен младенец Гавриил, который признан святым», — отвечал он. «А вы были свидетелем этого факта?» — насмешливо спрашивали его. «Святая церковь проповедует», — в отчаянии пытался вразумить богохульников архимандрит. «Вот как!» — откровенно ухмылялся Грузенберг. Но во стократ гаже глумливого инородца был русский, профессор петербургской духовной академии Троицкий, снисходительно разъяснивший, что «умученный от жидов» младенец Гавриил — это святой «третьего или четвертого разряда», унаследованный от униатов. Увы, недуг неверия поразил даже оплот православия!

Розмитальский занял для Голубева стул. Усаживаясь напротив конторки, предназначавшейся для свидетелей, студент подумал, что это место как будто заколдовано злым каббалистом-чернокнижником. Русскому человеку тяжко было говорить перед присяжными, словно чья-то невидимая рука сдавливала горло. Когда Владимир давал показания о результатах своего расследования и упомянул кирпичный завод, он вдруг почувствовал, что ему не повинуется язык. Голова закружилась, и зал суда качнулся набок. Он услышал чей-то испуганный возглас: «Держите его, он падает!» и в следующее мгновение потерял сознание. Очнулся он от резкого запаха нашатырного спирта. «Слава Богу, кажется, приходит в себя», — обрадовался Замысловский. «Не отравили ли его?» — испуганно предположил Шмаков. Немного спустя Голубев продолжил показания, и ему почудилось, что Бейлис разочаровано вздохнул.

Громкий возглас пристава оторвал студента от воспоминаний. Двенадцать присяжных заняли свои места. Они были по-особому сосредоточены и серьезны — сегодня им предстояло вынести вердикт. Председательствующий Болдырев начал с формулировки вопроса для присяжных заседателей:

— Суд предполагает поставить на обсуждение присяжных вопрос в следующей редакции: «Виновен ли подсудимый Менахем-Мендель Тевьев Бейлис в том, что, заранее задумав и согласившись с другими, не обнаруженными следствием лицами, из побуждений религиозного изуверства лишить жизни мальчика Андрея Ющинского…»

Студент едва сдержался, чтобы не выкрикнуть, что все сообщники им установлены, но судебные власти не сумели призвать их к ответу. Он же говорил, что подручным Бейлиса выступал торговец сеном Файвел Шнеерсон — тот самый, которого студент выследил на Кирилловской. Говорили, что его отец служил резником в Любавичах, а родной брат даже был раввином. И вот этот Файвел Шнеерсон, родом из Любавичей, имел нахальство утверждать под присягой, будто никогда не слышал о хасидах. Как оказалось, этот удивительный свидетель не знал ни Андрюшу Ющинского, которого участливо расспрашивал об отце, ни Женю Чеберяка. Ни на один вопрос он не мог внятно ответить — ни о том, какие отношения его связывали с управляющим Дубовиком, ни о том, почему он срочно выписался с кирпичного завода в день убийства. И после этого толкуют о необнаруженных сообщниках Бейлиса!

Болдырев, прочитав вопросы, спросил, имеются ли какие-нибудь возражения.

— Мы просим выделить вопрос о событии, то есть о самом факте преступления, — сказал Замысловский. — Для нас имело бы значение включение тех побуждений, которыми руководствовались преступники.

— Есть ли предложения у защиты? — спросил Болдырев

— Редакция вопроса об убийстве из изуверских побуждений не соответствует требованиям закона. Мы протестуем против данной формулировки, — заявил адвокат Грузенберг.

Болдырев, посоветовавшись с членами суда, объявил, что суд считает необходимым разделить один вопрос на два — о событии преступления и о виновности Бейлиса. Ходатайство же защиты об исключении слов «из побуждений религиозного изуверства» не подлежит удовлетворению. Наконец, вопросы были согласованы, оглашены и скреплены подписью председателя. Оставалось только произнести резюме, в котором председатель обязан был подытожить результаты судебного следствия. Болдырев, глядя на присяжных заседателей поверх пышной бороды, обратился к ним со словами:

— Это дело, как вы сами убедились, господа присяжные заседатели, особенное. В нем имеется масса наносного материала и вам прежде всего необходимо будет в нем разобраться. Здесь говорилось, что могло явиться предположение, что мальчик Андрюша был убит шайкой Веры Чеберяковой…