Грехи наших отцов - Оса Ларссон Страница 13

– Да. – Похьянен вытер лоб тыльной стороной ладони. – Как ты совершенно правильно заметила, ему прострелили грудь. Проблема в том, что это преступление имеет срок давности, и он вышел.

– Какое разочарование для фон Поста. – Ребекка покачала головой. – Он так любит расчлененки в морозильниках… Захватывающее зрелище, что и говорить.

– Зато какая удача для тебя, – подхватил Похьянен. – В кои веки представилась возможность разобраться с убийством без начальства. Просто так, для очистки совести.

– Что? – не поняла Ребекка. – С какой стати мне расследовать преступление пятидесятилетней давности «для очистки совести»? Я не детектив-любитель.

– Ради Стрёма, – объяснил Похьянен. – Он с одиннадцати лет жил без отца. И вдруг тот нашелся – в морозильнике. Каково это, как ты думаешь?

– Ужасно, наверное. – Ребекка переключилась на вежливо-бесстрастный рабочий тон, означавший, что скорее снегопад обрушится на геенну огненную, чем собеседник получит то, о чем просит. – Я не веду частные расследования только ради того, чтобы доставить кому-то душевный покой. Это ты понимаешь?

Чуть заметная улыбка, руки скрещены на груди, голова склонена набок. Со стороны посмотреть – сама доброжелательность. Но с железобетонной начинкой.

Похьянен нахмурился. Он не любил, когда с ним так разговаривают.

– Нет, не понимаю, – ответил он. – Все, что я прошу, это чтобы ты посвятила этому немного свободного времени.

– Свободного времени! – Ребекка холодно рассмеялась. – А что это такое?

– Ну я не знаю. Время, когда детей забирают из детского сада, готовят ужин для семьи…

Глаза Ребекки сделались черными, как торфяные болотца поздней осенью. Губы слегка приоткрылись, когда она втягивала в себя воздух.

Похьянен тут же пожалел о сказанном, но извиняться было не в его правилах. Вместо этого он всего лишь несколько смягчил тон.

– Ты могла бы побеседовать с сестрой владельца морозильной камеры. Сам он здесь, но, боюсь, уже ничего нам не скажет.

Похьянен усмехнулся и кивнул в сторону холодной комнаты, а затем заговорил быстро, словно хотел дистанцироваться от нетактичного намека на ее семейное положение:

– Умер две недели назад, по вполне естественным для старого алкоголика причинам. Аритмия – и под конец остановка сердца. Оно весило полкило, и то, что он дожил до семидесяти двух лет, можно считать маленьким чудом. Сестра пришла на остров на лыжах навестить брата, а тот лежит мертвый. Она же нашла в морозильнике отца Стрёма. Позвонила в полицию, и они на вертолете переправили морозильную камеру со всем содержимым на большую землю. Ну а потом привезли сюда. Сестру зовут Рагнхильд Пеккари, и скоро она опять собирается вернуться на остров. Там как будто осталась какая-то собака, о которой нужно позаботиться. Телефон сестры…

Похьянен смолк, потому что Ребекка уставилась на него как на привидение.

– Рагнхильд Пеккари? – медленно переспросила она. – И как называется остров?

– Ну этого я тебе так сразу не скажу…

– Палосаари? В Курккио? И владельца морозилки, старого алкоголика, зовут Хенри Пеккари?

– Именно. – Похьянен кивнул. – Вы знакомы? Он здесь, у меня. – Он показал через плечо большим пальцем. – Хочешь взглянуть?

Щеки Ребекки вспыхнули.

– Нет. Но Хенри Пеккари – мой дядя. А Рагнхильд – тетя. Почти, потому что мама была в их семье приемным ребенком.

– Что ты такое говоришь? – Похьянен недоверчиво поджал губы. – Тогда у тебя тем более есть все причины…

– Ни малейшего шанса, – отрезала Ребекка. – В аду я видала все семейство Пеккари.

Похьянен опустился на диван. Ребекка спешно попрощалась и ушла. Он попытался было расспросить о тете, но это было все равно что встать на пути груженной рудой вагонетки.

Странное все-таки совпадение. Хотя… что он знает о родственниках Ребекки по материнской линии? Ничего ровным счетом. Мать погибла – не то несчастный случай, не то самоубийство, – когда Ребекке было двенадцать лет. Вышла на дорогу и встала перед несущимся на нее грузовиком. Получается, есть еще тетя. Но, поскольку мать Ребекки была приемным ребенком, тетя получается не родная, а… как это может называться… приемная? Звучит глупо. А теперь еще вот приемный дядя. Плюс еще один труп в морозильнике.

– Эта жизнь никогда не переставала меня удивлять, – прохрипел Похьянен Анне Гранлунд, разгружавшей посудомоечную машину. – Можете высечь эти слова на моем надгробии.

– Кто здесь заговорил о надгробии? – беспокойно отозвалась Анна.

Но Похьянен уже уснул, свесив подбородок на ключицу. Анна Гранлунд сунула подушку между его плечом и ухом.

Разбудило его чье-то осторожное прикосновение. И это была не Гранлунд, а незнакомая медсестра. Настроение Похьянена сразу упало. Он не любил, когда чужие люди видели его спящим. Хотя ей, конечно, на него наплевать. Женщина была одета в розовые медицинские брюки и рубашку.

«Как жевательная резинка с фруктовым вкусом, – подумал Похьянен. – И все-таки, что случилось?» Он взглянул на часы – четверть восьмого. Жена давно ждет с ужином.

– Вас спрашивали, – заговорила женщина в костюме жевательной резинки. – Я объяснила, что сейчас не лучшее время, но… в общем, Бёрье Стрём интересовался вами на ресепшене. Приехал из самого Эльвбю.

В дверях за ее спиной возникла мужская фигура. Квадратная как шкаф, с длинными руками и кулаками, каждый с хороший березовый трутовик. Волосы светлые, слегка волнистые. Глаза голубые, как лед весной, внешние уголки чуть опущены, отчего лицо выглядит немного печальным. Нос, конечно, сломан – боксер.

Похьянен поднялся на ноги. Провел ладонью по волосам, губам, на случай если в уголках рта выступила слюна, поправил зеленый халат, быстро оглядел его на предмет коньячных пятен.

– Бёрье Стрём, вот как… – Тяжело дыша, протянул гостю руку.

«Жевательная резинка» воспользовалась возможностью и улизнула в коридор.

Осторожно, словно боясь раздавить, Бёрье Стрём пожал ладонь судмедэксперта. Они были ровесниками. Стрёму шестьдесят пять. Похьянен всего на два года старше. Но на вид – на все двадцать.

Он не хотел поднимать тему родства, это вырвалось само собой. То, что они ведь почти кузены.

– Кажется, я уже упоминал об этом по телефону, – виновато добавил Похьянен. – Хотя не один я такой, наверное. Теперь многие спешат записаться к вам в кузены.