Патриция Корнуэлл - Последняя инстанция Страница 20

Люси мы заметили одновременно с ватагой шумных, неуемных парнишек. Модные броские прически, тяжелые непомерные штаны на щупленьких бедрах; они перегоняют ее, вертятся рядом, с интересом оценивая мою племянницу. Та в черных трико, поношенных армейских ботинках и пилотской куртке давних времен, которую раздобыла в каком-то магазинчике старомодной одежды. Марино одарил ее обожателей таким взглядом, который сразил бы их наповал, если бы лютая ненависть могла проникать из глубины сердца через кожу и поражать жизненно важные органы. Шумная компания тут же легла на другой курс, подпрыгивая и шаркая огромными баскетбольными кроссовками, как щенки-недоростки с большими лапами.

— Какой мне подарочек приготовила? — спрашивает Марино Люси.

— Годовой запас корня липидии.

— А это еще что за хрень такая?

— Когда в следующий раз зафутболишь с какой-нибудь горячей штучкой, мой подарок тебе очень пригодится, — отвечает она.

— Неужели ты и вправду!.. — Ушам своим не верю.

Марино фыркает. Люси смеется, и вид у нее слишком радостный для человека, которого вот-вот уволят, будь ты хоть сто раз миллионером.

Выходим на парковку; воздух сырой, промозглый. Темноту разрывают слепящие фары машин, куда ни кинешь взгляд — везде автомобили, люди куда-то торопятся. На фонарных столбах мерцают серебристые гирлянды, водители по-акульи кружат, выискивая свободные места поближе к входам на ярмарку, будто пройти пару сотен шагов — худшее, что может приключиться с человеком.

— Терпеть не могу это время года. Лучше бы я родилась еврейкой, — сообщает Люси, будто слышавшая недавний намек Марино на национальность Бергер.

— Ты в Нью-Йорке при Бергер начинал? Она тогда уже была окружным прокурором? — спрашиваю у полицейского, пока тот укладывает мои сумки и свертки в доисторический зеленый «субурбан» Люси.

— Только вступила в должность. — Закрывает задний борт. — Лично так ни разу и не пересеклись.

— Но ты о ней наслышан?

— Горячая штучка с большими титьками.

— Ух, Марино, какой ты заводной, — говорит Люси.

— А что? — Он кивает ей на прощание. — Неинтересно — не спрашивай.

Провожаю взглядом массивный силуэт; все вокруг вперемежку: фары, тени, люди. Небо залито млечным светом ущербной луны, на землю неторопливыми маленькими хлопьями падает снег. Люси выезжает с парковочного места и как по маслу вписывается в тянущуюся вереницу машин. На цепочке для ключей у нее висит серебряный медальончик с выгравированным логотипом «Wirly-Girls»[10], на первый взгляд фривольным названием очень солидной Международной ассоциации женщин-вертолетчиц. Люси, отрицающая любые формы объединения людей, — ярая приверженница этой группы, и на фоне общей неразберихи в моей жизни одна мысль здорово радует: рождественский подарок, который я успела для нее подготовить, аккуратненько упрятан в одной из сумок. Несколько месяцев назад я вошла в тайный сговор с ювелирной фирмой «Шварцчайльд», чтобы они изготовили мне золотое ожерелье с кулончиком «Whirly-Girls». В свете недавних откровений о планах племяшки на жизнь по времени тоже получается удачно.

— А что именно ты собираешься делать со своим личным вертолетом? Он ведь уже на подходе? — спрашиваю я. Отчасти мне хочется сменить тему: поговорить о чем-нибудь, кроме Нью-Йорка и Бергер. Я все еще раздосадована после разговора с Джеком, и на душе как-то нехорошо. И еще что-то беспокоит, только пока не пойму, что именно.

— «Белл четыреста седьмой». Так точно. — Люси ныряет в бесконечный поток красных габаритных огней, лениво текущий по Пархэм-роуд. — Что буду с ним делать? Летать. И по работе в том числе.

— Да, о новой работе. Ты мне так и не дорассказала.

— Ну, Тиун живет в Нью-Йорке. Соответственно, там и будет размещаться моя новая контора.

Люси — водитель серьезный, смотрит только на дорогу, настоящий пилот.

— Давай-ка чуть назад отмотаем. Посвящу тебя в предысторию, тетя Кей. Как только Тиун услышала о той перестрелке в Майами, она со мной связалась. Потом пару недель назад я поехала в Нью-Йорк и здорово там выпила.

Уж это я помню отлично. Люси исчезла, пропала, оставив меня в полной растерянности. По телефону мне все-таки удалось разыскать беглянку; выяснилось, что она в Гринич-Виллидже, в какой-то популярной в народе забегаловке. Люси была расстроена и напилась. Я решила, что она злится и переживает из-за проблем с Джо. Теперь же история меняется на глазах. С прошлого лета племяшка была повязана с Макговерн общими деньгами, однако решение изменить свою жизнь она приняла только после недавнего инцидента в Нью-Йорке.

— Тогда Энн спрашивает, можно ли кому-нибудь позвонить, — объясняет Люси. — Я была в несколько неподходящем умонастроении, чтобы самостоятельно добираться до отеля.

— Кто такая Энн?

— Раньше в полиции работала. Теперь у нее свой бар.

— Ах вот как.

— Должна признаться, набралась я порядком и сказала Энн, чтобы та позвонила Тиун, — продолжает рассказ Люси. — Не успела глазом моргнуть — в бар входит Макговерн собственной персоной. Накачала меня под завязку кофе, и мы всю ночь проговорили. В основном о личном: Джо, АТФ, обо всем. Нерадостно мне тогда было. — Люси взглянула на меня. — Знаешь, я, наверно, уже давно готова была к переменам. А в ту ночь решилась. На тот момент, как все произошло, — она имеет в виду покушение на мою жизнь, — я уже знала, как поступлю. Слава Богу, что Тиун оказалась рядом. — Люси имеет в виду не сцену в баре. Макговерн была готова помочь вообще. Чувствуется исходящая из глубины ее души радость. Общая психология учит, что человеку не приносят радости ни работа, ни окружающие; каждый кует свое счастье собственными руками. Это не вполне верно. Похоже, Макговерн и «Последняя инстанция» осчастливили-таки девчонку.

— И ты уже некоторое время занимаешься кое-чем в «Последней инстанции»? — подталкиваю ее к продолжению рассказа. — С прошлого лета? Тогда у вас зародилась сама идея?

— Давным-давно, еще в Филли[11], мы с Тиун бесились, когда нам не давали заниматься делом: всякие бюрократы с лоботомией все время вмешивались. Мы видели, как ни в чем не повинных людей перемалывает в жерновах системы. Началось все с шутки. Мы придумали фантастическую организацию, которую я окрестила «Последней инстанцией». Куда обратиться, когда перед тобой закрылись все двери? В последнюю инстанцию.

Улыбка Люси напряженная, натянутая; чувствую, что ее оптимистические новости вот-вот приобретут сомнительную окраску. Племяшка готова поведать нечто, что мне будет неприятно услышать.

— Понимаешь, это значит, что мне придется переехать в Нью-Йорк, — выдает она. — Притом очень скоро.

Райтер передал мое дело в Нью-Йорк, теперь еще и Люси туда отправляется. Включаю печку на полную, кутаюсь в пальто.

— Вроде бы Тиун подыскала для меня квартиру в Верхнем Ист-Сайде. До парка пробежаться — пять минут. На пересечении Шестьдесят седьмой и Лексингтона, — говорит Люси.

— Быстро, — комментирую я. — И близко к тому месту, где убили Сьюзан Плесс, — добавляю, видя тут недобрый знак. — А почему именно в этой части города? У Тиун офис где-то рядом?

— В нескольких кварталах. Там рукой подать до Девятнадцатого участка; видимо, она знакома с парнями, которые патрулируют ее район.

— А Тиун что-нибудь слышала про Сьюзан Плесс? Вообще про то убийство? Странно все-таки, что она оказалась в каких-то нескольких улицах оттуда. — Меня не отпускают мрачные чувства. И тут ничего не поделаешь.

— Да так, наслышана об убийстве постольку-поскольку: мы обсуждали твои дела, — отвечает Люси. — А прежде — ни слухом ни духом. И я тоже. У нас в районе сейчас все только ист-сайдским насильником заняты; и мы в стороне не остались, кстати говоря. У них уже пять лет какой-то маньяк по улицам шастает. Один почерк: выбирает блондинок чуть за тридцать, которые выходят из бара немного навеселе. Он идет за ними по пятам и нападает в дверях квартиры. Первый анализ ДНК неизвестного в Нью-Йорке: профиль имеется, а человека нет.

Все дороги ведут к Хайме Бергер. Ист-сайдский насильник наверняка в списке первоочередных задач ее прокуратуры.

— Осветлю волосы и буду по ночам возвращаться из баров, — плутовато говорит Люси. Чувствую, слово у нее не разойдется с делом.

Тут бы сказать, что я за племяшку невероятно рада и что направление деятельности она выбрала крайне увлекательное, да язык не поворачивается. Она часто покидала Ричмонд и жила во многих других местах. Только вот теперь по какой-то причине кажется, будто ее отъезд — не к добру, хотя девочка и стала взрослой. Тут же во мне проснулась материнская черта: вечно критиковать, указывать на недостатки и недочеты. Моя мать заглядывала под коврик, чтобы указать на то единственное место, которое я пропустила при уборке; просматривая ведомость дочери, круглой отличницы, она сокрушалась, что у меня нет друзей; пробовала приготовленную мной пищу и перечисляла, чего в ней не хватает.