Елена Топильская - Ловушка для блондинов Страница 22

До РУВД я добралась к девяти. За стеклом дежурной части затурканный Слава Ромашкин что-то отправлял по телетайпу, над душой у него стоял милицейский следователь, размахивая материалом и, судя по всему, требуя немедленной регистрации этого материала в книге учета происшествий. Плечом Слава прижимал к уху телефонную трубку и в паузах даже что-то в нее говорил, одновременно левой рукой перелистывая журнал учета информации, поступившей по телефону.

Проходя мимо, к лестнице, ведущей на второй этаж в убойный отдел, я помахала взмыленному Славе рукой, и он приветливо кивнул мне. Я в который раз поразилась высокому профессионализму и филантропическому складу характера дежурного Ромашкина — в этом сумасшедшем доме он еще умудряется ч приветливо улыбаться, — и взялась было за ручку двери, но тут за моей спиной хлопнула входная дверь. Я оглянулась, и две вошедшие вслед за мной в РУВД фигуры заставили меня притормозить.

Ошибиться было невозможно — дежурную часть нашего районного управления внутренних дел посетил известный певец, танцор и еще Бог знает каких талантов артист, когда-то начинавший в подтанцовках у поп-звезд, а потом и сам ставший поп-звездой в прямом и переносном смыслах. По крайней мере, его светло-малиновый хохолок на выстриженной голове не позволял спутать его с другими поп-звездами. А сильно накрашенные глаза и бордовые ногти вкупе с серьгами в обоих ушах подчеркивали то, что сам певец нисколько не скрывал, а именно — его принадлежность к гей-культуре. Не скрывал он этого настолько, что недавно позволил себе появиться в известной телепередаче “Дамские истории” в качестве героя, или героини, я уж даже не знаю, как правильно.

Сопровождал знаменитого певца мужчина вполне традиционной внешности, об ориентации высказываться не берусь. Оба робко остановились перед стеклом с надписью “Дежурная часть” и стали ожидать, когда на них обратят внимание.

Естественно, что мне захотелось, во-первых, помочь людям искусства, а во-вторых, элементарно поглазеть на певца Бориса Блюза. Кроме того, я мучительно пыталась определить, что за духи у певца, пах он пленительно. Я свернула с заранее намеченного курса и прошла в помещение дежурной части, уже предполагая, что случилось, — на территории нашего района находился большой концертный зал, откуда регулярно что-то воровали.

Оба визитера переминались с ноги на ногу до тех пор, пока я не подошла к Славе Ромашкину, который за это время успел еще пощелкать рычажками на своем пульте, и не пихнула его в плечо, указав глазами на представителей богемы, ожидавших за стеклом. Слава поднял на них воспаленные глаза, и спутник Блюза, нагнувшись к окошечку в стекле, проговорил:

— Здравствуйте… Я — директор и продюсер программы известного певца, заслуженного артиста России Бориса Блюза.

Стоявший за его спиной Борис Блюз находился вне пределов видимости Славы Ромашкина, поэтому Слава среагировал не на малиновый хохолок, а на магические слова “заслуженный артист России”. Подозреваю, что и фамилия артиста Славе ничего не сказала, мало ли их выступает в нашем концертном зале… Слава бросил пульт, телетайп и книгу учета происшествий, развернулся к директору-продюсеру и участливо спросил, что случилось?

— Видите ли, — начал продюсер, — сегодня из гримуборной заслуженного артиста украли весь его сценический гардероб стоимостью сорок тысяч долларов…

Он хотел продолжить, но непосредственный Слава уже понял, что грядут большие неприятности. И в справедливом негодовании хлопнул кулаком по пульту, в сердцах воскликнув:

— Обокрали! Заслуженного артиста! Вот педерасты!

Продюсер дернулся, а стоявший за его спиной Борис Блюз цветом лица стал значительно ярче своего хохолка. Однако, собравшись и всем своим видом показывая, что он и не рассчитывал на особую деликатность милиции, продюсер мужественно перечислил потери:

— Понимаете, пропали расшитые пайетками колготки, их делали в Италии, украдены инкрустированные драгоценными камнями бюстгальтеры, боди, четыре нижних юбки из мастерской Донателлы Версаче и два пеньюара с перьями…

На лице Ромашкина отразилось недоумение. И только услышав совершенно неприличное ржание милицейского следователя, который, в отличие от Славы, знал, кто такой Борис Блюз, Ромашкин начал осознавать, какую он проявил бестактность.

Я не стала дожидаться развития событий — мне уже было все ясно. Окинув последним взглядом нарумяненные щеки заслуженного артиста России, я отправилась в убойный отдел, к настоящим мужикам.

Следующий рабочий день начался у меня с посещения больницы. Войдя в старинные чугунные ворота с затейливой решеткой, я снова поддалась очарованию запущенного больничного сада. Путь мой пролегал мимо отдельно стоящего здания морга, и я решила заглянуть туда, спросить про Коростелева.

Бродивший по секционной санитар средних лет, в весьма опрятном белом халате, сообщил мне, что труп Коростелева забрали еще вчера.

— Жена у него такая молоденькая фифочка, да? Она очень суетилась, скорей-скорей. — Он сделал такое неопределенное движение рукой, и мне стало понятно, что Ольга Васильевна еще и приплатила санитару за скорость.

Утро было дивное, прозрачный воздух пронизывали солнечные лучи, легкий ветерочек шевелил начавшие желтеть листья вековых деревьев. Я подняла глаза на открытое окно второго этажа основного корпуса больницы. В нем виднелся милиционер в форме, облокотившийся на подоконник; он курил, мечтательно закрыв глаза, наверное, слушая утренний птичий щебет. “Вот туда мне и надо”, — подумала я, направляясь ко входу в больницу.

Преодолев преграды в виде наглухо запертых дверей отделения, полного отсутствия персонала в коридорах и пустующей ординаторской, я, наконец, отловила какого-то молоденького субъекта в белом халате, который одинаково тянул и на врача, и на медбрата, и на родственника, допущенного к постели больного, и вцепилась в него мертвой хваткой. Парень вынужден был признаться, что он и есть лечащий врач неизвестного, охраняемого милицией.

— Историю болезни мы оформили как на Петрова, — предупредил он меня.

— Как его состояние?

— Состояние удовлетворительное, у него раздроблены пяточные кости, большого труда стоило их сложить, как полагается. С какого этажа он сиганул?

— Со второго.

— Всего лишь? — удивился доктор. — Я так посчитал, что минимум с третьего, слишком обширные повреждения.

— Он не сгруппировался.

— Ну, возможно. Ходить он не сможет еще недели две-три, а может, и больше. Так что охрану можете снимать. — Доктор улыбнулся.

— Пусть поохраняют, хуже не будет, — заверила я его. — Как я поняла, допрашивать его можно?

— Да, вполне. Я вам нужен?

— Без нужды вас отвлекать не буду, но на всякий случай скажите, где вас искать?

— Обращайтесь, — повеселев, бросил мне доктор, — я в столовой, — и намеревался было поскакать дальше, но я остановила его.

— Доктор, а что у него с руками? Нам нужно его дактилоскопировать.

Доктор остановился.

— О-о! С руками, конечно, получше, чем с ногами, но пока не выйдет. Он, похоже, на руки приземлился. Там все расколочено, ладошки в лохмотьях.

“Ну что ж, пойду хоть полюбуюсь на клиента”, — подумала я.

В палате царила тишь, гладь и Божья благодать. Больной лежал, задрав ноги на доску, приспособленную к спинке кровати под углом, и дремал. А может, притворялся, что дремлет, наблюдая за обстановкой сквозь полуприкрытые веки. Один постовой сидел на подоконнике и курил, даже не обернувшись на звук открывающейся двери; второй, лежа на свободной кровати, просматривал журнал с голой теткой на обложке.

— Здравствуйте, — сказала я довольно агрессивно, но никто из присутствующих даже не пошевелился.

В палате было жарко, больной валялся на койке без одеяла, в трусах, ноги были загипсованы, руки перевязаны. В углу мой острый следовательский глаз зафиксировал четыре пустые бутылки из-под пива. Здорово! Хорошо, что не из-под водки.

Я подошла и присела на табуретку возле кровати больного. Он приоткрыл один глаз, посмотрел на меня и снова сделал вид, что дремлет.

Не обращая внимания на постовых, я спросила загипсованного беглеца:

— Говорить будете?

Выждав минуты три в полном безмолвии, я вытащила из сумки постановление “О привлечении „Петрова Игоря Юрьевича" к уголовной ответственности за умышленное убийство неустановленного гражданина”, прочитала его вслух с выражением, затем достала бланк протокола допроса, быстро заполнила нужные графы и сделала запись о том, что подозреваемый отказывается от дачи показаний. Поскольку обе руки допрашиваемого были забинтованы, и он не смог бы расписаться в документах, даже если бы захотел, я добавила в протокол соответствующую запись, встала и, не попрощавшись, пошла искать доктора, чтобы он тоже расписался в протоколе, удостоверив факт отказа от подписи и невозможность учинения таковой. Колоть эту забинтованную мумию именно сейчас, в этой обстановке мне совершенно не хотелось. На табуретке я оставила санкционированное прокурором постановление о его аресте.