Фридрих Незнанский - Виновник торжества Страница 23

— А достижения в промышленности за эти тридцать лет вы, уважаемый Альгирдас, не берете в расчет? А последствия войны и восстановление разрухи в стране, которая грудью встала на защиту Европы, вы не учитываете? — подал голос уязвленный неожиданным всплеском гнева Николай.

— Да все я знаю, все учитываю! — устало махнул рукой художник — Я не могу признать одного — по какому праву один народ подминает под себя другой? И по какому праву он же считает себя старшим братом множества других народов?

Инга и Язеп, впрочем, как и остальные гости Альгирдаса, разделяли его точку зрения. Поэтому, когда он поостыл, выплеснув свой гнев, накапливаемый годами, беседа опять вошла в привычное спокойное русло — обсуждали последние выставки художников, новости из музыкальной жизни.

Петровские не обиделись на явно националистические высказывания хозяина дома. У каждого из них был свой «cкелет в шкафу». Они не афишировали свои западноукраинские корни, родители приучили их скрывать некоторые детали родословной. Например, тот факт, что дед Галины был связным в отряде бандеровцев в 1946 году, а три брата бабки Николая были сосланы в 1948 году в Сибирь с семьями как кулаки, а все их небогатое хозяйство разворовали и разорили завистливые соседи. Тогда, в горячее время повальной борьбы с бандеровцами и кулаками, советской власти некогда было вникать в частности, и братья Кривенки, работавшие от зари до зари на своих скудных наделах и своим потом нажившие кое-какое хозяйство, были объявлены кулаками и сгинули в холодной Сибири. Только бабке повезло, она носила фамилию своего мужа, не вылезающего из нужды неудачника, поэтому и уцелела. Не нашлось в их маленьком селе Почиевичи предателя, который донес бы новым властям о кровной связи простой бабы Петровской с кулаками Кривенками…

Куоколисы и Петровские поддерживали связь, поздравляя друг друга с праздниками. И как только Инга переехала в Питер, они с искренней радостью стали приглашать ее в гости. Они радушно принимали ее и всегда кормили, понимая, что студенческая стипендия мизерная, а Язеп с его непостоянными заработками разрывался между Эрикой и Ингой…

Инга подошла к дому на Казначейской улице, одновременно с ней во двор завернула женщина с двумя сумками, и они обе направились к подъезду, где жили Петровские. Девушка пропустила женщину вперед и придержала дверь, боковым зрением заметив мужчину, который быстрым шагом зашел во двор, огляделся, взглянул на них, и так же быстро вышел. «Наверное, ошибся адресом», — подумала Инга, закрывая за собой дверь.

Петровские обрадовались ей и накормили борщом. Другой еды не оказалось, и ее друзья были этим несколько смущены. Разговор зашел о новостях в искусстве Латвии, и Инга показала свежий журнал с новой статьей Язепа, перевела, как смогла, фрагменты, которые сочла самыми интересными. Язеп был искусствоведом, и его рецензии, отличающиеся язвительностью, изобиловали такой иcкрометной иронией, что многие художники андерграунда его не любили за излишний сарказм. Порой Инга сама удивлялась, откуда в нем столько ехидства. В семье он был совершенно другим — чутким и добрым. Но потом решила, что это последствия сиротского детства. Родителей своих он никогда не знал, о детдоме не рассказывал, только менялся в лице, если кто-то пытался расспросить его о детстве. Это была запретная тема. Они говорили только о настоящем и никогда о его прошлом. И еще они мечтали о будущем. Когда Инга закончит консерваторию и они уедут в Германию. Это была страна их мечты. В Кельне жили их друзья, которые два года назад поехали в гости по приглашению к своим дальним родственникам и остались там — притом оба нашли работу. История была почти фантастическая. Лидия прихватила с собой виолончель, так, на всякий случай.

И гуляя по городу, они прочитали объявление, что в местной филармонии объявляется конкурс — приглашается виолончелист. Лидия оказалась в нужном месте в нужное время. Выпускница консерватории приятно удивила приемную комиссию техникой исполнения, и с ней тут же заключили контракт, выдав аванс, на который они сняли квартиру и смогли вполне прилично жить, пока ее муж Янис подыскивал работу. Полоса везения продолжалась, Янис нашел себе работу тоже по специальности — в рекламном агентстве.

И вскоре они смогли забрать двоих своих детей и уже родили третьего. Эта волшебная история вдохновила Ингу, и они поставили перед собой цель, которая казалась вполне осуществимой.

За приятными разговорами Инга как-то забыла о времени, и когда взглянула на часы — удивилась. Казалось, только что пришла, а уже почти одиннадцать. А собиралась посидеть не больше часа… Петровские ее не задерживали, все равно уложить спать было негде. В их единственной комнате в большой коммуналке не оставалось места даже для раскладушки. На одном диване, который на ночь развигался на полкомнаты, спали родители, на другом — девочки. Два письменных стола стояли у окна впритык друг к другу. А по периметру комнаты от пола до потолка на грубо оструганных досках теснились книги. Николай как-то признался, что эти доски он своровал на соседней стройке. Он таскал их оттуда каждую ночь в течение недели, а сторож преспокойно дрых в сторожке и ни разу не проснулся, даже когда Николай однажды, перелезая с досками через забор, уронил их с изрядным грохотом, не удержав в руках.

— Но я ему потом заплатил. — Петровский лукаво усмехнулся.

— Что, вы к нему явились с повинной? — удивилась Инга.

— Нет, в последнюю ночь я ему бутылку водки подбросил к сторожке. Он, наверное, так и не понял, откуда такое счастье привалило. А я решил: пусть это будет ему приз за то, что он меня ни разу не поймал. А то позору было бы… Кандидат наук доски ворует. В Эрмитаж бы сообщили, начальству… У меня приятель как-то отдыхал в Доме творчества под Москвой. Потом рассказывал, как случайно слышал разговор двух дежурных по этажу. Одна другой жаловалась на отдыхающего там писателя: «Писатель-то он писатель, а в туалете кусок мыла украл!»

Инга распрощалась и вышла на лестничную площадку. Пока лифт медленно спускался на первый этаж, успела рассмотреть себя в зеркале на стенке. Что-то она совсем похудела, побледнела, даже, кажется, веснушки еще сильнее проступили на бледной коже вокруг заострившегося аккуратного носика. «Занимаюсь много, — вздохнула она, — надо бы хоть немного отдыхать. А то так недолго и ноги протянуть…» Лифт остановился, и она спустилась на две ступеньки к парадной двери. Лампочка не горела, поэтому она не сразу заметила притаившегося в углу человека. Инга вздрогнула от неожиданности. Мужчина шагнул к ней. Он был почти вдвое выше ее. Его большое тело заслоняло узкое окошко, прорезанное в двери. Инга отпрянула, но он протянул руку и схватил ее за рукав пальто.

— Не пугайтесь, я не сделаю вам ничего плохого. — Голос был неожиданно тихим для такого крупного человека.

— А я и не боюсь, — звонко ответила Инга и решительным движением попыталась высвободить рукав. Но мужчина цепко ухватил ее за плечо, а другой рукой ловко зажал рот. Инга забилась в его руках, испытывая одновременно и ужас, и ярость. Но он, не обращая внимания на неистовое сопротивление, легко поволок ее к лифту, а там, втащив как пушинку, придавил своим телом к стене, нажал освободившейся рукой на кнопку пятого этажа, а потом «стоп». Лифт завис между этажами. Девушка продолжала отчаянно вырываться, но он уже сорвал с нее одежду и застонал от нетерпения. Она пыталась ему мешать, как юркий зверек, который затихает, только когда из него выходит жизнь. Но он ловил то ускользнувшее от него ранним утром непередаваемое ощущение сладкой боли, и когда наконец поймал, рот его широко раскрылся, хотя он не издал ни звука, а только смотрел и смотрел в ее глаза, чтобы она видела его последним в своей уходящей жизни, а руки его железным обручем сдавливали худенькую шейку, и когда она тихонько выдохнула воздух, сладкая боль еще раз пронзила его тело.

Салтыков пил свой утренний кофе и невидящим взглядом смотрел в окно. В доме напротив на балконе четвертого этажа мужчина с брюшком энергично делал зарядку. Когда он приступил к приседаниям, взгляд Юры сфокусировался, после тридцатого раза он сбился со счета, в голове мелькнула мысль: «И после такой нагрузки он еще не избавился от брюха? А может, оно у него было еще больше, и сейчас он сгоняет остатки?..»

— Ты меня совсем не слушаешь! — вывел его из оцепенения голос Любаши.

— Продолжай, продолжай, я тебя слушаю. — Салтыков отогнал дурацкие мысли и изобразил на своем лице полное внимание.

— Но билеты все-таки дорогие, по восемьсот рублей.

— Мы куда-нибудь едем? Я не могу, у меня дел под завязку! — Юра отреагировал мгновенно.

— Я так и знала! Когда ты делаешь сосредоточенное лицо, это означает, что ты меня совсем не слушаешь, — обиженно сказала жена. — Повторяю для глухих: хочу на концерт японских барабанщиков! Они всего на один день приехали. В новостях показывали — так классно барабанят!