Елена Топильская - Темные силы Страница 28

— В общем, да.

Попрощавшись с ним, я позвонила в ЦАБ [1].

— Эринберг, пожалуйста.

— В Санкт-Петербурге и Ленинградской области не зарегистрирован.

— Но ведь был?

— Не был.

Ладно; в договоре займа указан номер паспорта Эринберга и место регистрации. В районе, где паспорт выдавался, работал мой однокурсник. Порывшись в прокурорском справочнике, я набрала его номер.

— Читал, кстати, интервью с тобой, в какой-то криминальной газетенке, — поделился он со мной сразу после приветствий. — Фотография там, правда, дурацкая, или ты так постарела?

Ну даже если это и так, раздраженно подумала я, неужели нельзя держать язык за зубами? Я же при встречах никогда не предлагала ему срочно бежать к стоматологу, потому что у него зубы в елочку! Но поскольку он должен был представить меня паспортной службе, я не стала употреблять резких выражений, даже нашла в себе силы пошутить.

— Я сейчас туда звякну, предупрежу, а ты через пять минут их набери, — сказал мой невоспитанный однокурсник.

Позвонив туда, я узнала, что паспорт с таким номером, старого образца, выдавайся, только не господину Эринбергу, а юной девушке, впервые получавшей этот документ. Причем выдавался уже после подписания исторического договора займа, разорившего комбинат.

Это было, конечно, плохо, но с другой стороны, окончательно укрепило меня во мнении об умышленных действиях директора комбината. Если бы он не состоял в сговоре с Эринбергом, уж наверняка проверил бы досконально человека, в руках которого была судьба огромного предприятия.

Тупик, подумала я, повесив трубку. И пошла к Горчакову.

— Леша, где взять газету «Раздвоенное копыто»?

— А ты думаешь, что она существует? Это не дурацкая шутка? Может, так с Аленой познакомиться хотели?

— Я понимаю, что кроме как о Алене, ты ни о чем думать не можешь. Но ради старой дружбы напрягись, а?

— Маш, ну откуда я знаю? Я вообще впервые услышал про такую газету. Наверное, надо найти убежденного сатаниста и взять у него подшивку.

— Как остроумно! Пока единственный известный нам сатанист — это Паша Иванов. Но у него никакой подшивки не нашли.

— А этот, твой? Злой гений Эринберг?

— А где ж его взять, — уныло сказала я. — Это фантом. Все о нем говорят, но никто его не видел. Или видели, но мельком. Так, что даже внешности не запомнили.

— Видали мы и не такое, — утешил меня Горчаков. — Сколько ты фантомов за свою следственную жизнь обналичила и упрятала в кутузку?

— В каком смысле?

— В таком. Ты приезжаешь на место происшествия, и у тебя — только фантом, больше ничего нет. Некто, совершивший преступление. Полгода расследования, и — хлоп! Обвинительное заключение.

— Да, Леша, но с сатаной я еще дела не имела. Извини, что отвлекаю.

Лешка сочувственно на меня посмотрел, но ничего не сказал.

Я пошла к себе, бездумно посидела некоторое время за столом, тупо глядя на обложку Уголовно-процессуального кодекса, и решила пойти домой.

Заглянув к Зое, я ей так и сказала. Она, прямо совсем как Горчаков, посмотрела на меня с сочувствием, но не промолвила ни слова, только кивнула.

Только выйдя на улицу, я обнаружила, что уже без двадцати шесть. То есть практически вовремя ушла.

Не успела я завернуть за угол, как меня догнал запыхавшийся Горчаков. В целях обеспечения моей безопасности он собрался доставить меня домой на машине.

— Спохватился, — усмехнулась я. — А если бы я уже уехала?

Горчаков выразил раскаяние.

— Ну дурак, дурак я! Садись в машину, я тебя быстро отвезу и вернусь.

— Не надо.

— Машка, не дуйся! Я же человек, и ничто человеческое… Мог я забыть?

— Конечно! Если бы твоя Аленушка была в такой опасности, уж ты бы точно не забыл! .

— Как она тебе? — самодовольно спросил Горчаков, приосанившись.

— Слишком хороша для тебя.

— Я тоже так думаю, — согласился Горчаков.

— Леша, я не шучу. Ты же знаешь, я в свое время и ключи от своей квартиры тебе давала, чтобы тебе было где с дамами сердца встречаться, и прикрывала тебя всячески, поскольку считаю, что хранить верность жене или мужу — это личное дело каждого, а я все-таки — твоя боевая подружка. Но по-дружески предупреждаю: просто имей в виду, что процесс может выйти из-под контроля.

— На что ты намекаешь?

— На то, что ты у нас парень влюбчивый. Увлечёшься, тебе покажется, что без Алены ты жить не можешь, и что?

— И что?

— Начнешь рваться на части. Это тебе не Зоя, которая твою благосклонность считала подарком судьбы и ни на что не претендовала. А Алена тебя ни за что благодарить не будет, поскольку молода и хороша собой, в отличие от тебя, старого охальника. Это ты будешь считать себя обязанным.

— Ну и что?

— А если она поставит условие, чтобы ты на ней женился?

— Господи, Машка, что у тебя в голове?! Я только сегодня с ней познакомился. Я еще даже не уверен, нравится она мне или нет.

— Нравится. Я же вижу. И ты ей нравишься, иначе она не подхватилась бы так стремительно, по первому свистку, и не потащилась бы к черту на рога слушать твои плоские шутки.

— Да? — он надулся от гордости. Вот и все, что этот болван услышал в моем проникновенном монологе, подумала я с досадой. Все-таки мужики — неисправимые павлины.

— Да. Поэтому учти, что Алена — не Зоя…

— Да что ты заладила, Зоя — не Зоя… Сам знаю.

— Нет, ты не знаешь. Когда у тебя были амуры с нашей секретаршей, это было очень удобно с точки зрения распределения рабочего времени и с точки зрения конспирации. Пришел на работу — сразу как бы и на свидание. Зойка тебе дела подшивала, описи делала, отчеты составляла; и жена не придерется: не можешь же ты, в конце концов, на работу не ходить? Алена тебе дела подшивать не будет, учти.

Горчаков расстроился.

— Вечно ты, Машка, все опошлишь.

— И еще учти: сейчас тебе с работы уйти в неурочное время гораздо проблематичнее, чем раньше. Вечерами ты встречаться не можешь, как-никак человек семейный. Ночевать тоже дома привык. Ну, и как ты будешь свидания устраивать?

— Ну вот, испортила мне настроение!

— И это вместо «спасибо»…

— Ладно, поехали уже, только молча.

Я покорно села в машину и за всю дорогу не проронила ни слова, хотя ему явно очень хотелось еще потрепаться на тему своей новой неземной любви.

Во дворе Горчаков не позволил мне выйти из машины, пока сам не обследовал парадное. Очень кстати во двор зарулили Хрюндик с довольной рожей и сопровождающий его Стеценко.

Поскольку переехать в безопасное место нам вчера не удалось, с утра я убедила их обоих, что Сашка должен встретить моего сыночка из школы и отконвоировать домой. Хрюндик бесновался, выкидывая из-под короткого банного халата худые волосатые ноги, и басом доказывал, что он уже взрослый человек, что не позволит дискредитировать себя в глазах школьной общественности, что ничего с ним не случится, если он придет домой один, без конвоя, что плевать он хотел на всяких маньяков, в которых он, кстати, с детства не верил…

Мы с Сашкой терпеливо ждали, пока он устанет, и в паузе начинали объяснять, что все это, безусловно, правильно, но встретить его из школы необходимо для моего душевного спокойствия.

Хрюндик, в условиях утреннего дефицита времени, успел высказать нам, по-моему, все претензии, накопившиеся за последние пять лет. Помянул и гиперопеку, из-за которой, как он читал в одном журнале, дети утрачивают способность принимать самостоятельные решения, что впоследствии ломает им жизнь; и то, что я насилую его личность требованиями убраться в комнате, хотя обстановка и микроклимат комнаты отражают внутренний мир человека, там обитающего, и вмешательство и принудительное изменение этого микроклимата влекут нежелательные изменения личности…

Я слушала и диву давалась, как подкован этот балбес в педагогике и психоанализе. Гораздо сильнее, чем в математике и физике. Поначалу эти глубокомысленные пассажи выбили меня из колеи, но поминание ребенком гиперопеки меня неожиданно успокоило. Я-то переживала из-за того, что мало времени уделяю ребенку, а он, оказывается, считает, что я его гиперопекаю…

В общем, распотрошив мне нервную систему до основания, мужики неожиданно вполне мирно договорились, что Сашка встретит Хрюндика у метро и доставит до дому, не подвергая ущемлению его репутацию.

И вот они явились, оба довольные, от обоих пахло блинами из уличного киоска. Я с трудом удержалась от сентенции о вреде уличной еды, вовремя вспомнив, что когда я, девочка из хорошей семьи, — училась в младших классах школы, для меня не было лакомей деликатеса, чем продававшиеся на близлежащем вокзале жареные пирожки с мясом. Я старательно копила мелкие денежки, и когда набиралась вожделенная сумма — одиннадцать копеек, я, как крыса из Гаммельна, шла на запах несвежего мяса в резиновом на вкус кукише из пресного теста, поджаренного на машинном масле, покупала это райское наслаждение и смаковала, смаковала. А потом дома нехотя жевала какие-нибудь кнели из индейки и давилась осетровой ухой. И тут же начинала копить на новый пирожок…