Рут Ренделл - Поцелуй дочери канонира Страница 4

— Я не могла видеть, как он бросил пистолет, правда? То есть мне это, должно быть, показалось. Если бы он бросил, то пистолет лежал бы там, а ведь его не было — только тот, что был у детектива. Когда приехала полиция, они нашли только один пистолет.

Вексфорд говорил с ней откровенно, будто они одинаково знали дело и у него нет от нее секретов. Она увлеклась, отвечала заинтересованно и уверенно.

— Все, что мы нашли, — говорил Вексфорд, — это игрушечный пистолет, который сержант Мартин забрал в то утро у сына. Не копия, не модель, простая детская игрушка.

Мишель удивилась:

— Неужели то, что я видела, — игрушка? Их делают такими реалистичными!

Барбара Уоткин в такой же неформальной беседе не сообщила ничего нового, а только упрямилась. Настаивала на своем описании грабителя.

— Прыщи-то я узнаю сразу! У моего старшего сына были ужасные прыщи, так что… Но у этого было что-то другое. Я вам говорила, больше похоже на родимые пятна.

— Может, шрамы, какие остаются после прыщей?

— Ничего похожего! Представьте себе большое лиловое родимое пятно, только у этого их было множество мелких — по всему лицу. И скорее — красных.

Вексфорд справился у доктора Крокера, и тот сказал, что родимых пятен, подходящих под такое описание, не бывает. На том и покончили. Обсуждать больше было особенно нечего, свидетелей расспросили обо всем.

С Мишель Уивер Вексфорд говорил в конце февраля, а в начале марта Шэрон Фрэзер сообщила, что кое-что вспомнила об одном из исчезнувших посетителей — среди них был мужчина с пачкой банкнот в руке, и банкноты были зеленого цвета. В Англии зеленых банкнот нет уже несколько лет, с тех пор как купюру в один фунт изъяли из обращения, заменив монетой. Больше ничего об этом человеке она не помнила. Помогут ли ее сведения?

Вексфорд не думал, что это серьезно подсобит делу, но полицейский не вправе остужать энтузиазм граждан.

Больше ничего примечательного не произошло до самого 11 марта, когда дежурная на линии 999 приняла тревожный звонок

III

«Они все мертвые. — Голос был женский и юный, совсем юный. — Они все мертвые, — повторил голос и добавил: — Я истекаю кровью». Дежурная, не новичок на тревожной линии, призналась потом, что при этих словах ей стало не по себе.

Она уже задала стандартный вопрос, нужна ли полиция, пожарные или «скорая».

— Где вы находитесь?

— Помогите. Я истекаю кровью.

— Скажите адрес, где вы?

Голос в трубке начал диктовать номер телефона.

— Адрес, пожалуйста!

— Танкред-Хаус, Черитон. Помогите, пожалуйста. Пусть приедут скорее.

Было 20.22.

Территория в шестьдесят квадратных миль или около того сплошь покрыта лесом. По большей части это рукотворный бор из сосны, лиственницы и ели с возвышающимися тут и там одиночными пихтами-дугласиями. Но на юге еще сохранились остатки древнего Черитонского леса — одного из семи лесов, что росли в Суссексе в Средние века.

Остальные были Арундел, Уорт, Эшдаун, Уотердаун, Дэллингтон и Лес Святого Леонарда, и когда-то все семь, за исключением Арундела, были одним великим лесом площадью в три с половиной тысячи квадратных миль, который, согласно англосаксонским хроникам, простирался от Кента до Гэмпшира. Олени паслись там, и в чащах водились дикие кабаны.

Небольшая сохранившаяся часть этого леса — заросли дуба, ясеня, каштана, березы и калины — занимала южную окраину частного владения. Его хозяева насадили свой бор там, где до начала тридцатых были зеленые лужайки с елями, кедрами и редкими веллингтониями, да в пол-акра островок естественной поросли. Дороги к дому — одна не более чем узкая грунтовая колея — вьются через молодой зрелый лес, между крутых откосов, сквозь заросли рододендронов, местами в тени вековечных гигантов. Там скачут белки, иногда можно заметить мелькнувшую среди стволов лань. Изредка встретишь тетерева, порхают провансальские славки, а на зиму прилетают полевые луни. В конце весны, когда зацветают рододендроны, вереницы ярко-розовых цветущих деревьев плывут в зеленой дымке распускающейся буковой листвы. И поют соловьи. В марте леса стоят еще темные, но жизнь уже пробуждается в деревьях, а земля под ногами — огненно-золотая от буковых орешков. Буковые сучья блестят, будто кора прошита серебряной нитью.

Только ночью здесь тьма и безмолвие, глубокое молчание наполняет леса, пугающая тишина.

Владение не обнесено оградой, но на границах поставлено несколько высоких, в пять перекладин, ворот из красного кедра. По большей части, впрочем, сквозь них ведут тропы, проходимые только для пешехода, но есть главные ворота на дороге, что отходит на север от шоссе Б-2428, соединяющего Кингсмаркэм с Кэмбери-Эшз. Там установлен знак — простая табличка с надписью «Танкред-Хаус. Частная дорога. Пожалуйста, закрывайте ворота».

Ворота должны стоять закрытыми, хотя чтобы открыть их, не нужно ни ключа, ни кода — вообще ничего. Вечером того вторника, 11 марта, в 20.51 ворота были закрыты. Сержант Вайн вышел из машины и отворил их сам, хотя по званию был старше едва ли не всех детективов, направлявшихся в двух машинах к месту преступления. В Кингсмаркэм он прибыл на место погибшего Мартина.

Третьей в колонне шла карета «скорой помощи». Вайн пропустил всех и затворил ворота. Ехать быстро было невозможно, но здесь, на частной дороге, Пембертон старался вести как можно быстрее. Дорога, как они узнали потом, каждый день проезжая по ней, звалась главным проездом. Было темно, солнце село два часа назад. Последний фонарь остался в ста ярдах позади, на шоссе Б-2428, у ворот поместья. Полагались только на фары, в свете которых виднелся туман, текший между деревьями мглистыми зеленоватыми лентами.

Если кто-то смотрел на них из лесу, то и в лучах фар он оставался невидим. Древесные стволы вставали рядами серых колонн, окутанных дымкой. А за ними — непроглядная чернота.

Никто не произнес ни слова с тех пор, как Барри Вайн сказал, что выйдет открыть ворота. Молчал и инспектор Берден. Он пытался не гадать о том, что их ждет в Танкред-Хаусе, говоря себе, что заглядывать вперед бесполезно. Пембертону сказать было нечего, да он и не счел бы уместным первым затевать разговор. В следующей машине ехали шофер Джерри Хайнд, эксперт-криминалист по имени Арчболд с фотографом Милсомом и одна женщина — констебль Карен Малэхайд.

В «скорой» — два медика, мужчина и женщина. Сирену и маячки решили до поры не включать. Двигались без звука, если не считать шума трех моторов. Петляли среди деревьев то под косогорами, то по ровным песчаным участкам… Зачем дорога так вьется, оставалось загадкой — подъем был некрутой, склон невысокий, никаких заметных препятствий — кроме, разве, одиноких гигантских деревьев, неразличимых в темноте.

Прихоть планировщика, подумал Берден. Он попробовал припомнить, видел ли эти леса в пору их молодости, но он не вполне хорошо знал места. Хотя, конечно, он знал, кому принадлежит эта земля, — это знали в Кингсмаркэме все. Он гадал, дошло ли сообщение до Вексфорда и не едет ли уже старший инспектор вслед за ними, в миле-другой позади их колонны.

Вайн приник к окну, прижавшись носом, будто там можно было разглядеть что-нибудь кроме черноты и тумана да дороги впереди, желтовато блестевшей и будто мокрой в свете фар.

Ни разу в чаще не зажглись парой зеленых или золотых огоньков глаза, ни птицы, ни звери не подавали признаков жизни. И даже неба не различить — стволы деревьев отстояли друг от друга как колонны, но вверху ветви, казалось, сплелись, образовав сплошной потолок. Берден слышал, что в поместье должны быть коттеджи для служащих, которых нанимала Давина Флори. Должны стоять где-то недалеко от Танкред-Хауса, минут пять ходьбы, не больше, но им до сих пор не встретилось ни калитки, ни тропы, уводящей в лес, ни с какой стороны не блеснул им яркий или тусклый отдаленный огонь. Словно они были не в пятидесяти милях от Лондона, а на севере Канады или в Сибири. Лес тянулся без конца, деревья вставали ряд за рядом, иные до сорока футов высотой, другие не достигли еще половины своего роста, но уже довольно высокие. За каждым поворотом они ждали просвета, разрыва, в котором, наконец, покажется дом, но всякий раз их встречали только деревья, новые и новые отряды армии деревьев — безмолвных, застывших, ждущих…

Подавшись вперед, Берден спросил Пембертона:

— Сколько мы проехали от ворот?

Голос его раздался неожиданно громко. Пембертон проверил.

— Три мили и три десятых, сэр.

— Чертова даль, однако.

— По карте здесь три мили — сказал Вайн. На кончике носа у него остался белый след.

Берден вглядывался в стену леса за окном, в строй уходящих во тьму храмовых колонн.

— Так часами можно ехать, — проворчал он, и в тот же миг дом внезапно возник впереди, будто черт из табакерки.