Рут Ренделл - Поцелуй дочери канонира Страница 5

Лес раздался, будто отдернули занавес, и дом стоял, как декорация, — ярко освещенный, залитый зеленоватым и холодным искусственным лунным светом. Он выглядел до странности театрально. Неярко светился и мерцал в озере света, разлившегося среди тумана и тьмы. Фасад был разбит другими огнями — оранжевыми квадратами и прямоугольниками освещенных окон.

Берден не ожидал увидеть свет — скорее, потемки и уныние. Вся сцена походила на первые кадры фильма-сказки с волшебными персонажами, обитающими в уединенном замке, фильма о Спящей Красавице. Не хватало лишь музыки — тихой, но зловещей мелодии с рожками и барабанами. Но стояла тишина, и сразу ощущалось отсутствие чего-то важного. Было ясно: что-то сломалось, и дело плохо. Отключился звук, но не погасло электричество.

Новый крутой поворот — и опять кругом лес. Вердена охватило нетерпение. Ему хотелось выскочить и бежать к дому напрямик, влететь туда и увидеть, пусть самое худшее. Он едва не подпрыгивал на сиденье.

Перед ними мелькнула лишь картинка, обещание; но вот лес, наконец, расступился, и в свете фар раскинулась широкая лужайка с редкими крупными деревьями. На открытом пространстве всем стало неуютно, будто они — разведчики наступающей армии и почувствовали впереди вражескую засаду.

Дом по ту сторону лужайки был теперь весь хорошо освещен. Капитальный загородный особняк Если бы не острые крыши и трубы подсвечниками, это был бы традиционный георгианский замок. Огромный и величественный дом смотрел на них зловеще. Невысокая стена окружала его, разрезая лужайку посередине и под прямым углом пересекая дорогу. Перед воротами влево отходила дорожка, которая тянулась вдоль стены и, по-видимому, вела в обход, к задним дверям. Со стороны дома под стеной прятались прожекторы.

— Давай прямо, — скомандовал Берден.

Миновали воротца — два каменных столбика с навершиями. За воротами начался широкий двор, мощеный камнем: золотисто-серые булыжники были пригнаны друг к другу так плотно, что даже мох не пробивался между. Точно посередине двора располагался большой круглый бассейн с каменным бордюром, а посреди бассейна — островок, покрытый цветами и листьями из зеленоватого, розового и бронзово-серого мрамора, среди которых возвышалась темно-мраморная скульптурная группа: мужчина, девушка, дерево. Может, фонтан, может, просто статуи. Во всяком случае, струи не били, и вода в бассейне застыла неподвижно.

Дом — подковой, в плане — прямоугольник без одной длинной стороны, с простым и ровным фасадом возвышался над широким двором. Ни плети плюща — оживить гладкую штукатуреную стену, ни кустика — оттенить грубую кладку цоколя. Сильные прожекторы из-под ограды высвечивали каждую трещинку и каждое крохотное пятнышко на фасаде. Окна горели везде: в обоих крыльях, в центральной части, на галерее. Свет сочился через занавески — розовый, зеленый, оранжевый, в зависимости от цвета ткани — и лился из незанавешенных окон. Лучи прожекторов забивали мягкое разноцветное сияние, но не могли полностью растворить его. Ни движения, ни дуновенья — казалось, и воздух, и само время застыли.

Впрочем, что бы там могло шевельнуться, подумал потом Берден. Дуй хоть штормовой ветер, ему нечего было бы сотрясти. Даже деревья все остались позади — а тысячи других там, за домом, скрылись под пологом ночи.

Подъехали к парадному крыльцу, миновав справа бассейн со статуями, выскочили из машины. Первым у дверей оказался Вайн. Крыльцо в две широких низеньких ступени. Портик если когда-то и был, то теперь от него осталось лишь по паре гладких полуколонн с каждой стороны дверей. Ослепительно-белая дверь поблескивала в свете прожекторов, будто на ней еще не высохла краска. Вайн потянул кованую косицу звонка. Звон прокатился, должно быть, по всему дому — во всяком случае, его хорошо слышали медики, выходившие из машины в двадцати ярдах от крыльца. Вайн дернул еще и еще, потом застучал медным молотком. В ярком свете металлическая отделка двери сияла золотом. Они прислушались, думая о той, что звонила и звала на помощь из этого дома. Ни звука: ни стона, ни шепота. Берден постучал, похлопал крышкой почтового ящика. Никто не подумал ни о задней двери, ни о том, сколько здесь вообще может быть дверей. Никто не предполагал, что там может быть не заперто.

— Надо ломать, — сказал Берден.

Но где? Слева и справа от двери — по два широких окна. За ними виднелся как будто бы вестибюль — оранжерея с лаврами и лилиями в кадках, расставленных на крапчатом мраморном полу. Листья лилий лоснились в свете двух люстр. Из оранжереи вела арка, но что за нею, было не разглядеть.

Место, где покойно и тепло. Хорошо устроенный культурный дом, жилище богатых людей, ценителей роскоши. У стены — столик из красного дерева с позолотой. Рядом — небрежно отодвинутый высокий стул с красным бархатным сиденьем. На столике — фарфоровый кувшин, из него свисают длинные усики какого-то стелющегося растения. Берден спустился с крыльца и зашагал по булыжнику широкого двора, залитого будто лунным, но заметно усиленным светом — словно луна удвоилась в размерах или отразилась в каком-то огромном небесном зеркале. Позже Берден сказал Вексфорду, что от этого света было только хуже. Темнота была бы уместнее, он умел действовать в темноте. Берден направился к западному крылу — там на торцевой стене было широкое арочное окно всего лишь в футе от земли.

Из-за штор просачивалось мягкое зеленоватое свечение. Там горели лампы. Наружу шторы смотрели бледной изнанкой, но Берден догадывался, что с той стороны они зеленые, бархатные. Позже он не раз задумывался о том, какое чутье привело его к тому окну, заставило миновать ближние и выбрать именно это. Он интуитивно знал, что идти нужно сюда, что за этим окном — то, к чему они ехали, что должны были увидеть. Берден попытался заглянуть в узкую щель между шторами, откуда острием ножа выбивался яркий серебряный лучик, но не смог ничего разглядеть. Остальные молча стояли у него за спиной.

— Разбей окно, — велел он Пембертону. Готовый к такому повороту событий Пембертон аккуратно разбил стекло ударами монтировки, выбрав широкую прямоугольную секцию в центре окна, потом просунул в пролом руку, отодвинул край шторы и, нащупав внизу задвижку, повернул ее и поднял раму.

Первым в окно нырнул Берден, за ним Вайн. Путаясь в тяжелой портьере, отбрасывали назад плотную ткань, и бархат шуршал, а колечки тихонько позвякивали о стержень карниза. Сделав два-три шага по толстому ковру, они остановились, увидев, наконец, то, что должны были увидеть.

Барри Вайн с шумом втянул воздух. Пембертон и Карен Малэхайд влезли в комнату, и Берден отступил в сторону, чтобы дать им место. Но не шагнул вперед.

Не издавая ни звука, он смотрел. Пятнадцать секунд не отводил глаз. Встретил остановившийся взгляд Вайна, потом все же оглянулся и, будто в другой реальности, отметил, что портьера и в самом деле из зеленого бархата, а после вновь обернулся лицом к комнате.

На большом, метра три длиной, обеденном столе расставлено серебро и стекло. В тарелках еда, скатерть красного цвета. Могло показаться, что скатерть — из алого шелка, если бы не осталась белой та ее часть, что была ближе к окну, там, куда не докатился красный разлив. На середине же, где красный был всего гуще, лицом вниз лежала женщина, которую смерть застала за столом или у стола. Напротив, откинувшись на стуле, застыла вторая мертвая женщина — ее голова запрокинулась и длинные темные волосы рассыпались за спиной. Платье на ней было таким же красным, как и скатерть, будто она специально подбирала его под цвет.

Две женщины сидели друг против друга на середине стола, но по числу приборов и расположению мебели было понятно, что кто-то сидел и во главе, и еще один человек — в дальнем конце стола. В комнате, между тем, больше не было ни мертвых, ни живых. Только два тела и алый шелк между ними.

В том, что обе женщины мертвы, не было никаких сомнений. У старшей, чья кровь пропитала и окрасила скатерть, была пулевая рана в голове. Чтобы увидеть это, не пришлось трогать тело, да никто и не тронул бы. Выходя, пуля разрушила половину черепа и лишила женщину половины лица.

Вторая женщина получила пулю в шею. Ее белое восковое лицо странно было видеть неповрежденным. Широко раскрытые глаза убитой смотрели в потолок, забрызганный темными каплями — вероятнее всего, кровью. Пятна крови были и на зеленых обоях, и на зеленых с золотом абажурах, в которых продолжали гореть лампы; большими черными кляксами кровь испятнала темно-зеленый ковер.

Одна капля упала на картину на стене, стекла по мазкам светлой масляной краски и засохла там.

На столе стояло три тарелки. В двух оставалась еда холодная и застывшая, но, несомненно, нормальная человеческая пища. Третья была затоплена кровью, будто блюдо щедро полили соусом — целую бутылку соуса вылили на какую-то жуткую снедь.