Николас Мейер - Пылай, огонь (Сборник) Страница 47

Ошибка Джона Чевиота прошла незамеченной. Флора была восхищена, поистине восхищена, как любая женщина, к помощи которой обращаются при разрешении загадки.

— Но почему?.. — продолжала она настаивать.

— Почему птичий корм? Не могу на это ответить. Больше ничего не украдено. Ты хорошо знакома с леди Корк?

— Очень. Исключительно хорошо!

— Хм-м-м. Не является ли она определенным образом... как бы это выразиться?.. Определенным образом несколько эксцентричной особой?

— Не больше, чем прочие. Надо тебе сказать, что она очень стара, ей, должно быть, далеко за восемьдесят. И у нее есть свои причуды. Она сто раз будет рассказывать тебе, о чем ей поведал доктор Джонсон, когда она была девочкой, и что она ему ответила. Она расскажет, до чего напился бедный Босуэлл[22] в компании с лордом Грэхемом, и как он вел себя на одном из приемов ее матери, и какие отпускал непристойные замечания в адрес присутствующих леди, а потом он был так смущен своим поведением, что в виде извинения написал ей венок сонетов, которые она до сих пор хранит в своем сандаловом ящике.

— Верно, верно! — воскликнул Чевиот, вспомнив «Жизнь...» Босуэлла. — А не является ли леди Корк на самом деле мисс Марией Монктон?

 — Да! Джек! -

— Моя дорогая?

— Почему ты делаешь вид, что никогда не слышал о ней, когда это не так? Ты такой нервный и напряженный, словно... словно тебе предстоит идти на казнь?

— Ты должна извинить меня, Флора. Скажи, хранит ли леди Корк в доме большие суммы денег?

Флора еще дальше отодвинулась от него.

— Господи помилуй, конечно, нет! Зачем ей это нужно? Зачем это вообще нужно?

— Есть ли у нее драгоценности?

— Думаю, что какие-то есть. Но она постоянно держит их в большом железном ящике у себя в будуаре, в розовом будуаре, и ключ от ящика хранится только у нее. Какое это имеет отношение к...

— Стоп, стоп! Дай мне подумать. Ты знаешь ее горничную?

— Приди в себя, Джек! Откуда мне знать горничных своих знакомых!

Но Чевиот, барабаня пальцами по колену, продолжал сидеть, тупо уставившись на нее. Флора наконец смягчилась.

— Это верно, — сказала она, вздернув своей маленький круглый подбородок. — Я несколько знакома с Соланж. Да, с ее горничной. Соланж просто обожает меня, что порой бывает даже утомительно.

— Отлично, отлично! Это может пригодиться. И наконец, есть ли у леди Корк родственники? Дети? Племянники или племянницы? Близкие, друзья?

— Ее муж, — сказала Флора, — умер больше тридцати лет назад. Дети ее выросли и разъехались. — Флора умоляюще вскинула руки. — Только не смейся над ней, — взмолилась она. — Многие, я знаю, подсмеиваются над ее излишне громким голосом И старомодностью. Но у кого еще такая добрая душа, чтобы болтать с молодежью, когда она предпочла бы выпить чаю и посидеть за книжкой? А они только бьют ее китайский фарфор, пачкают ковры и ломают мебель. Не смейся над ней, Джек, молю тебя.

— Обещаю, что не буду, Флора. Я...

Он уже не в первый раз во время поездки внимательно вглядывался в окошко. Наконец они вроде стали подниматься вверх по мостовой, у которой было куда лучшее покрытие.

Чевиот отодвинулся в сторону и, опустив створку окна, которая с треском упала, высунул голову наружу. Затем "он принял прежнее положение и обнял Флору за плечи.

— Вперед!—беспечно воскликнул он. — Я знал, что тут не может быть ни Трафальгарской площади, ни колонны Нельсона, ни Национальной галереи. Но, ради Бога, где же мы сейчас. Что это?

— Дорогой мой! Это всего лишь Риджент-стрит!

— Риджент-стрит. — Чевиот прижал руку ко лбу и задумался. — Ах, да.

Тут карста резко свернула влево на Ныо-Верлинггон-стрит, Он увидел газовое освещение, пробивающееся из окон четвертого этажа.

До них донесся стремительный танцевальный ритм скрипичной музыки. Он спросил, что это за танец. Флора забилась в угол кареты, испуганная и недоумевающая. Карета остановилась, и Чевиот молча выругал себя.

Он пришел к выводу, что должен следить за своими словами. Но присутствие Флоры казалось таким естественным, вызывало ощущение такой теплой интимности (почему?), что, разговаривая с ней, он не взял на себя труд остановиться и пораскинуть мозгами. Без нее он чувствовал себя просто растерянным.

— Флора, — сказал он, с трудом сглотнув комок в горле, — послушай меня еще раз. Я обещай больше не пугать тебя. Я приложу для этого все усилия. — Теперь в голосе его звучали вся серьезность, вся убежденность, на которые он только был способен. — Но помоги мне, пусть даже ты еще многого не понимаешь. Когда я объясню тебе, что собираюсь сделать, ты все поймешь и, как я предполагаю, посочувствуешь мне. А пока, дорогая моя, надеюсь, ты простишь меня. Могу ли я на это рассчитывать?

Выражение лица Флоры изменилось, когда она взглянула на него. Помедлив, она протянула ему руку. Схватив Флору в объятия, он принялся целовать ее, не обращая внимания на тени танцующих, которые были видны в тумане над их головами.

— Так я могу рассчитывать? — продолжал он настойчиво спрашивать ее. — Простишь ли ты меня, я хочу сказать?

— Простить? — Она не могла подобрать слов от изумления. — О, Джек, но что же тут прощать? Только не говори больше загадками. Пожалуйста! Я этого не вынесу.

Затем он обратил внимание на кучера, терпеливо ждущего минуты, когда он сможет открыть двери, и отпустил Флору..

Легким движением Флора привела в порядок волосы, слегка одернула платье. Но щеки у нее раскраснелись, и, когда Чевиот, выпрыгнув наружу, протянул ей руку, помогая выйти, она появилась с опущенными глазами. Флора сунула ему две карточки с приглашениями.

— Ты не в вечернем костюме, — с легкой укоризной пробормотала она. — Хотя... Многие джентльмены так обильно пьют, собираясь на бал, что забывают переодеться.

— То есть не имеет значения, если я притворюсь слегка выпившим?

— Джек! — В голосе у нее появилась странная новая нотка.

— О, я только поинтересовался.

В сущности, его в самом деле интересовало, каким образом джентльмены в крепком подпитии могли достаточно устойчиво держаться на ногах, принимая участие в этом изысканном танце. От крыльца к мостовой была протянута красная ковровая дорожка, но двери дома оставались закрытыми.

Впрочем, их прибытие не осталось незамеченным. Как только они с Флорой поднялись на первую же Ступеньку, швейцар в оранжево-зеленой ливрее распахнул створки дверей. На них обрушился оглушительный шум голосов.

Они вошли в длинный вестибюль с натертым воском полом и деревянными панелями восемнадцатого века, расписанными эпигонами Ватто и Буше; отсюда с правой стороны поднималась красивая лестница, которую не портил даже уродливый ковер на ней.

Открывающиеся из фойе налево и направо двери представляли глазу большие пустоватые помещения, где в этот вечер стояли столы с холодной закуской. Сверху доносились не только звуки музыки и танцев, от которых подрагивал потолок и позвякивали стеклянные подвески на канделябрах, с газовыми рожками. Невидимые глазу, где-то в задних покоях, более дюжины мужских голосов орали песню, сопровождая исполнение звоном бокалов.

— Хо! — дружным возгласом завершили они свой номер и яростно зааплодировали сами себе. Раздались звуки вылетающих пробок. Кто-то разбил стакан.

Флора отдала свою кашемировую шаль бесстрастному швейцару, хотя, к удивлению Чевиота, оставила при себе меховую муфту. Она попыталась сказать: «Мы сильно запоздали», но голос ее заглушил взрыв шума. Во всяком случае, Чевиот ее не расслышал.

Теперь к нему снова вернулась привычная собранность полицейского офицера. Его ждала работа, которую он должен был сделать. И не имело значения, в каком странном времени он оказался. Он сделает свое дело, он проведет тщательное расследование, хотя первым Делом должен следить за своими словами, а то не пройдет и десяти минут, как он выдаст себя.

Он протянул швейцару свою шляпу и пригласительные билеты.

— Я... — начал он.

Внезапно шум голосов стих. Несмотря на крики протеста, скрипки и арфа торжественно начали плавную мелодию,; Над головой теперь слышалось только шарканье ног. Замолчали и певцы в задней комнате. Оттуда доносилось только несколько голосов, которые, начав с крика, перешли на нормальную тональность, сливаясь в смутное бормотание. Явственно доносился запах светильного газа, который даже в душном фойе нельзя было ни с чем спутать.

— Мне нужно не сюда, — сказал Чевиот, — хотя я и приглашен на бал. Будьте любезны проводить меня к леди Корк.

Швейцар в своей оранжево-зеленой ливрее с легким высокомерием смерил его с головы до ног.

— Боюсь, сэр, что ее сиятельство...

Чевиот, который разглядывал обстановку в поисках птичьих клеток, пока не попадавшихся ему на глаза, резко повернулся.

— Проводите меня к леди Корк, — коротко сказал он.