Фредерик Дар - Стандинг, или Правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье (Курс лекций). Страница 52

Поэтому остается ждать и не ломать голову. Я хочу встретиться с Мужественным, но, судя по всему, он «остановился» в городе. Я боюсь, как бы он снова не перебрал божоле. Этот год выдался на редкость урожайным, и у Толстяка есть все основания залиться «под пробку». Но мои опасения необоснованны, так-как вечером, к началу своей лекции, которую все ждут с огромным нетерпением, он уже сидит в аудитории — с чистым взглядом и помутившимся от знаний лбом.

Он пришел пораньше, чтобы проверить состояние своего стула, чтобы не повторился инцидент, который произошел накануне. Берю не лишен благородства. Замечательная личность в своем роде!

— Садитесь! — отрывисто говорит он голосом в тональности би-моль.

Мы садимся. В тишине слышно громкое шуршание одежды.

Тогда Берюрье Благородный вытягивает свои десятипалые руки наподобие бампера автомобиля и сцепляет один за другим все пальцы. Это похоже на застегивание «молнии» на холостом ходу.

— Вчера, мужики, — начинает Высокоуважаемый, — я хотел узнать, кто подменил мне стул. И просил вас провести расследование этого случая. Я надеюсь, что вы это сделали?

Мы неуверенно переглядываемся. Мои товарищи и я уже забыли об этом инциденте. Но не этот красномордый осел Берю! Его череп сплошь из кости. Поэтому мыслям, которые застаиваются в нем, довольно трудно оттуда выбраться.

— Кто мне скажет, кто это, получит "5", — сулит Толстый.

А поскольку никто не реагирует, он недовольно ворчит:

— Значит, я вас всех поочередно буду допрашивать, одних после других. Тот, кто ничего не скажет, получит "О", и поделом!

Тут я улавливаю, что он хочет спасти свою репутацию — тщеславный Толстяк — и, чтобы сразу покончить с этим делом, я поднимаю палец.

Берю буравит меня глазами.

— Что у вас, молодой человек? — спрашивает он, насторожившись.

— Я знаю, кто подстроил это, господин преподаватель.

По рядам пробегает шепот негодования.

— Это слушатель, именуемый Авель Канто, — говорю я и показываю на незанятое место. И добавляю:

— Это мог сделать только он, потому что отсутствующие всегда неправы.

Мои товарищи встречают мои слова аплодисментами. А один даже говорит, что для «черномазого» я слишком сообразительный. Берю с достоинством кивает головой.

— Поговорим об этом, когда он вернется, — предупреждает он, вкладывая в эти слова угрозы максимум смысла.

Наконец он раскрывает свою энциклопедию, находит главу, посвященную женитьбе и нервным жестом раскладывает книгу надвое, чтобы не закрывалась найденная страница.

— Товарищи, — довольно демократично начинает преподаватель, — до того, как начать разговор о женитьбе, я хотел бы сказать одну вещь по поводу помолвки. Если вы хотите разорвать эту помолвку до того, как накинуть петлю на шею, то колебаться не надо. Бывают такие скромники, у которых отпадает желание жениться, но они все-таки делают это, потому что у них не хватает наглости не выйти на футбольное поле. Именно к ним я и обращаюсь. Это все равно что утопающий, который отказывается ухватиться за спасательный круг, опасаясь, что он может его повредить! Сомневающийся человек нырять не должен. Как же подойти к этому вопросу? Ну, примерно, так: либо он начистоту все выкладывает своей девице, либо пишет писульку в такой концепции:

"Моя душечка, от моего письма ты получишь гораздо большее потрясение, чем ты ожидала, но я должен тебе признаться, что после того, как я отвел себя в сторонку, чтобы побеседовать с самим собой, я решил больше не жениться. Видишь ли, Нинетта, свобода — это такая штука, которая надвое не делится. Поэтому предпочитаю сохранить свою и оставить тебе твою, чтобы не вешать обе на вешалку в ванной.

Не сердись на меня за это решение — это говорит голос здравого смысла. И поверь мне, моя милая, что здравый. смысл редко несет бессмыслицу. А колечко вышли мне заказным письмом. Сделай милость. Ну, а если оно тебе сильно нравится, и ты уже к нему привыкла, я оставляю его тебе на память. Деньги вышлешь попозже, цена кольца указана в прилагаемом к письму чеке. Что касается наших писем, то пересылать их по почте ни к чему — лишние расходы. Лучше выбросить их в унитаз и спустить воду на наше прошлое. Если случайно ты будешь в нашем районе, заходи поздороваться: у меня для тебя всегда найдется глоточек портвейна и несколько печенюшек. А если ты на самом деле на меня не в обиде, то найдется и еще кое-что — несколько ласок в духе того, что ты обожаешь. Большой привет от меня твоим родителям. Целую взасос.

Твой Х.

Пост-ректум:

Я пользуюсь нашим разрывом, чтобы обратить твое внимание на то, что твоя мамаша жует табак, потому что, когда ее целуешь, то такое впечатление, что рабочие чинят канализацию".

Берюрье чуточку расслабляется.

— Записали, ребята?

Мы заверяем его возгласами «Да!», и он продолжает.

— В одном смысле, эта писулька — вроде бы трусость, но это гораздо лучше, чем передавать устно послание со своим отцом или с одним из своих приятелей.

Он ковыряет в носу, разминает между пальцами результат изысканий и щелчком отправляет его наудачу.

— Я знаю, что это такое, — заявляет Его Всезнайство. — Я оказывал такого рода услугу одному коллеге. Он собирался жениться на дочке хозяйки химчистки из его квартала, а я должен был играть роль шафера. И вот как-то утром он заявляется ко мне домой, а я в это время брился. «Ты должен спасти мне жизнь», — с ходу говорит он мне. И начинает объяснять, что девчонка больше с ним по-человечески не разговаривает. По его словам, она была совершенно лишена таланта разыгрывать в постели спектакли, в которых актеры теряют голову от потрясений. Ее ничего, кроме музыки, не интересовало, и в то время, когда он демонстрировал ей всякие дьявольские трюки, она вела разговоры о великих композиторах: Лист в Пучине, Бах и 0-Фен-Бах, Страус с Бизе, Бор Один, Жопен и еще кто-то, я не знаю… Она до такой степени забалтывала моего друга Феликса, его звали Феликсом, что он стал терять свои способности на полпути. Когда он тушировал свою Адель на обе лопатки на матраце; у него возникало впечатление, что он имеет дело с Моцартом! И тогда он говорил себе, что единственная вещь, в которой они никогда не добьются взаимопонимания — это нотные линейки, и от мысли об этом его ключ для открывания банок становился похожим на скрипичный. Поэтому он скорее был готов дать дуба, чем лишиться своих мужских достоинств. Но он очень боялся ее матери с ее десятякилограммовыми утюгами! Доведя себя до полной прострации, он поручил мне сообщить эту грустную весть ее матери. Вы понимаете, что за опасную миссию он мне поручил.

Берю обмахивается рукой вместо веера.

— Итак, прихожу я в химчистку. Я почувствовал себя неуютно уже от одного запаха нафталина. Когда я объявился, мадам К2Р утюжила брюки. Солидная женщина, габариты как у кэтчиста. В руке дымящийся утюг. Она сразу узнает меня и ворчливо спрашивает: «Что вам угодно?»

В этот момент мне было угодно только одно — по-быстрому смыться отсюда. Удар плавника такой сирены мог переломить любую кость! Я бросаю косые взгляды на утюг, а сам прикидываю, сколько у меня шансов уйти живым.

— Ничего, мадам, — бормочу я, — я зашел просто поздороваться с вами…

Она что-то бурчит и продолжает гладить. Проходит тридцать секунд, и поскольку я не мычу, не телюсь, этот страшный змей-горыныч упирает кулак в бедро и говорит буквально следующее; «Вы, что, так и будете торчать, как истукан, и глядеть на меня целый день, Берюрье?»

Тут, парни, я услышал, как мой ангел-хранитель заклацал зубами! Но Берю можно обозвать какими угодно словами, но не трусом. Тогда, а что вы хотите, я ведь для этого и пришел сюда, я ныряю: «Госпожа Дюрон, — щебечу я, меня прислал Феликс. Он больше не хочет жениться на вашей дочке!»

Эти воспоминания приводят Берю в волнение, и он встает.

— Горе всем нам! Если бы вы только видели, какое страшное у нее стало лицо! Как ураган! В ее глазах сверкали громы и молнии тайфуна «Ямайка». Ее бицепсы трещали, как сухая трава в пламени пожара.

«Повторите, пожалуйстааа?» — пыхтит она, как паровоз, выпускающий струю пара, перед тем как сдвинуть с мертвой точки свои шатуны.

Я не мог выдавить из себя даже начала слота. Тогда она вытаскивает из двери дверную ручку в виде клюва и возвращается ко мне, выставив ее наподобие револьвера. «Я жду ваших объяснений, Берюрье!»

Женщина, которая называет вас по фамилии, — это просто ужасно. Я пытаюсь найти какую-нибудь вескую причину, что-нибудь существенное, чтобы умерить ее злость. Я чувствую, что она готова разодрать в клочья всю одежду, развешанную на плечиках, запустить в меня печкой-буржуйкой и всеми утюгами, которые нагревались на ней.

Я так напрягаю свои серые клетки, что они начинают фосфоресцировать. Надо было срочно что-то делать. В ее глазах разгорался пожар, который опалял мне усы! И тут у меня появилась блестящая идея: «Послушайте, госпожа Дюрон, у Феликса очень веская причина не жениться на Адель — он влюблен в вас!»