Виктор Левашов - Заговор патриотов (Провокация) Страница 10

Он поклялся себе: не видать Крабу его студии. Расписка на тридцать штук? Но в ней ничего не было про квартиру. Внаглую не вломишься — соседи тут же позвонят в полицию, а таллинская полиция в последнее время взялась за дело очень серьезно. Подашь в суд? Да судись, судись!

Но Томас знал, что Краб судиться не будет. Он сделает по-другому. Его люди отловят Томаса и заставят подписать документы на передачу квартиры. Для этого есть много способов, и все способы они знают. Но ты сначала меня отлови!

Это было неразумно. Правильней было пойти к Крабу и попытаться выторговать у него хоть малость, хоть комнату в коммуналке. Но Томас понял, что не может так поступить. Иначе он будет презирать себя до конца жизни. И в душе его теплилась надежда, что Всевышний, покарав его так жестоко, все же явит к нему милость от безграничных своих щедрот. А вдруг Краба взорвут в его «мерседесе», как время от времени взрывали бизнесменов и покрупней его? А вдруг сам сдохнет от жадности и злобы? Или произойдет еще что-нибудь. У Бога всего много. Главное же сейчас — скрыться.

Для Томаса наступили тяжелые времена. Сначала он жил у приятельницы на зимней даче на побережье Пирите. Потом перебрался к другой, в Вяйке-Ыйсмяэ — таллинские «Черемушки». Чтобы подольше растянуть оставшиеся бабки, «бомбил» на своей «двушке»: возил «челноков» с их бесчисленными баулами, крестьян на рынок. Иногда удавалось прихватить пассажира на вокзале или в аэропорту. Тут приходилось быть очень осторожным. Этот бизнес давно уже был схвачен и поделен на сферы влияния, а прописываться Томас не хотел — могло дойти до людей Краба.

Но извоз вскоре пришлось прекратить. Томаса несколько раз останавливали для проверки на дорожных постах. И хотя отпускали, очень ему не понравилось, что менты перед этим куда-то звонили. Кому они звонили? Зачем? И главное — отпускали без штрафа, хотя для любого дорожного полицейского не снять с явного «бомбилы» хотя бы сотню крон — это все равно что опозорить честь мундира.

Однажды он рискнул и поздно вечером, дворами, подобрался к своему дому. И обнаружил под окнами студии красную «Ниву» с некрашеным черным капотом, а в ней — нещадно зевающего мордоворота. Это был охранник Краба. Его квартиру пасли.

Томас уехал из Таллина. По газетному объявлению нанялся сторожем садово-огороднического кооператива под Маарду, поселился в зимней избе-сторожке и безвылазно сидел там, выбираясь не чаще раза в неделю в поселок, чтобы затариться едой и паленым «сучком». Ничего лучше он позволить себе не мог. В сторожке был старый черно-белый телевизор «Юность», и Томас регулярно и очень внимательно смотрел хронику происшествий в надежде увидеть изуродованный взрывом «мерседес» Краба. Но его не взрывали. Других взрывали, расстреливали из автоматов и снайперских винтовок. Но Краб был как заговоренный.

Томас стал осторожным, как зверь. Как степная лисица, давшая фамилию его роду. Но все же ошибся: позвонил с поселковой почты к себе в студию. Телефон не отвечал. Томас с радостью заключил, что в квартиру никто не вломился. То, что звонок был ошибкой, он понял на следующий вечер. Выскочив налегке в сортир, он уже на крыльце получил чем-то по черепу, ненадолго отключился, а когда пришел в сознание, обнаружил себя в какой-то машине — с завязанными глазами, с руками в наручниках, зажатым между двумя мужиками с гранитными, судя по ощущению, плечами.

Но он не смирился. Он даже сейчас не смирился. Ненависть придала ему решимости. Пусть бьют, подвешивают за ноги, заставляют копать себе могилу. Все равно он ничего не подпишет. Из принципа. Пусть жгут его утюгом, пусть суют в жопу раскаленный кипятильник.

Впрочем, если дойдет до кипятильника, самокритично поправился Томас, то, пожалуй, подпишет. Против кипятильника бессильны любые принципы.

Томас прислушался. Машина шла ровно, мощно. Это была явно не «Нива», а какой-то джип. Водитель и каменные мужики по бокам Томаса не обменялись ни словом, даже ни разу не выматерились. От них пахло табаком и крепким одеколоном. А вот перегаром не пахло. Это было странно. Начальник охраны Краба Лембит Сымер держал, конечно, свою команду в руках, но бандюги — они и есть бандюги. Ехать на дело и не вмазать?

По шуму, проникавшему в салон, Томас понял, что машина въехала в город. Джип остановился. Томаса провели в какой-то дом, крепко придерживая с боков, но без пинков и тычков. И это тоже было довольно странно.

После лифта и хлопанья дверей с него сняли наручники и развязали глаза.

И он увидел перед собой...

Господи всемогущий! Тяжела карающая десница Твоя! Ох, тяжела! Но и милость твоя воистину безгранична!

Он увидел перед собой не Краба.

Нет, не Краба!

В обычной, необжитого вида комнате за круглым столом без скатерти сидел невысокий подтянутый человек лет сорока пяти, в темном костюме с аккуратным, без претензий на моду, галстуком, с редкими светлыми волосами, аккуратно причесанными на пробор, с блеклыми голубыми глазами. Но при всей блеклости глаза у него были жесткие, взгляд острый, властный. И вообще было в нем что-то такое, отчего у Томаса даже шевельнулось сомнение: а не рано ли он возрадовался, увидев перед собой не Краба?

По его знаку охранники, доставившие Томаса, молча вышли. Он кивнул:

— Присаживайтесь. — Потом внимательно оглядел Томаса и укоризненно покачал головой: — Господин Ребане, господин Ребане! До чего же вы себя довели! Нехорошо, Томас. Очень нехорошо. Что ж, давайте знакомиться. Моя фамилия Янсен. Юрген Янсен.

— А по отчеству? — вежливо спросил Томас, чтобы показать свое расположение к человеку, который вроде бы не собирается подвешивать его за ноги и совать в зад кипятильник.

— Предпочитаете общаться на русский манер?

— Форма обращения русских к старшим кажется мне более уважительной, — с готовностью объяснил Томас.

— Тогда зовите меня Юрием Яновичем. Я хотел бы задать вам несколько вопросов. И очень надеюсь, что вы откровенно на них ответите.

— Охотно отвечу, — пообещал Томас. — А сигареткой не угостите? А то ваши козлы вытащили меня из сортира.

— Мои сотрудники, — строго поправил Юрий Янович.

— Да, конечно. Извините. Не козлы. Ваши сотрудники.

— И выпить, да?

— Не откажусь, — признался Томас.

Юрий Янович вновь осуждающе покачал головой.

— И таковы даже лучшие представители эстонского народа! Да, еще очень долго нам придется избавляться от пагубных последствий русской оккупации!

У Томаса было что на это сказать. В близких ему кругах этот вопрос обсуждался и был сделан вывод, что русская оккупация тут ни при чем. Взять финнов. Была у них русская оккупация? Не было. А насчет бухнуть они кому угодно дадут десять очков вперед. Но он промолчал. Ни к чему спорить с человеком, который понимающе, хоть и с осуждением, относится к слабостям других людей.

— Ладно, — кивнул Янсен. — Сам я не курю, но сейчас поищем.

В серванте он нашел пачку «Мальборо», а из кухни принес початую бутылку «Смирновской». Томас приободрился. Янсен налил в граненый стакан чуть меньше половины, немного подумал, прибавил на палец и разрешил:

— Пейте. Но больше пока не дам. Нам предстоит очень серьезный разговор.

Томас махнул «смирновку», закурил и почувствовал, что готов к любому разговору. Юрий Янович извлек из портфеля папку-скоросшиватель и раскрыл ее. Томас успел заметить, что на обложке под крупным типографским «Дело» было написано от руки: «Томас Ребане».

Папка была довольно тощая, но в ней нашла отражение вся жизнь Томаса. Вся, до мелочей. От юношеских приводов в милицию до последнего залета в Ленинграде. Янсен цитировал наиболее выразительные документы, Томасу оставалось лишь отвечать на мелкие уточняющие вопросы. Потом пошли расспросы об отце, матери, других родственниках, которых у Томаса практически не было, а если были, то он их не знал. Юрий Янович и про семью Томаса знал все, но расспрашивал подробно и с особенным, как показалось Томасу, интересом. Когда и эта часть беседы закончилась, он убрал папку в портфель и кивнул:

— А теперь расскажите, от кого вы так старательно прятались. Нам удалось найти вас только после вашего звонка с почты.

Томас понял: его телефон в студии был на контроле. А кто может установить такой контроль, не стоило и спрашивать.

— Рассказывайте, не стесняйтесь, — подбодрил Янсен.

Томас рассказал. Янсен слушал внимательно, но было у Томаса ощущение, что все, что он рассказывает, для его собеседника совсем не новость.

— Да, этика деловых отношений у нас оставляет желать лучшего, — заключил он, когда Томас умолк. — Но с этим покончено. Отныне, друг мой, вы будете вести совсем другую жизнь. Никаких загулов, никаких богатых туристок, никаких центровых шлюх. Это вовсе не значит, что вы должны жить монахом. Напротив. У человека вашего возраста и вашего положения могут быть романы, вы можете и даже должны бывать в обществе. Но — романы, а не собачьи свадьбы. И когда я говорю «общество», это означает общество достойных людей. Разве мало у вас знакомых артистов, художников, журналистов? Вот и общайтесь с ними, а не с вашими приятелями-маргиналами.