Лев Златкин - Охота на мух. Вновь распятый Страница 11

Никто не знал, как выполнять директиву о разорении, поэтому Мир-Джавад мог делать все, что считал нужным. Он не стал утруждать себя и своих подчиненных, выясняя: кто непопутчик и кто несоглашенец. Мир-Джавад быстро выявил всех тех, кто имел движимое и недвижимое имущество: богатых торговцев, остатки аристократической знати… Всех тех, у кого остались драгоценности, картины, антиквариат.

Тех, кто держался в тени, но делал большой бизнес, всех подпольных миллионеров он обложил налогом в свою пользу. К остальным применил директиву. По утвержденному дворцом эмира списку Мир-Джавад каждый день разорял какой-нибудь клан, неугодный Гаджу-сану.

Человек Мир-Джавада приходил с солдатами в дом, устраивал обыск, все ценное конфисковывал, оставляя расписку на память, чтобы всю оставшуюся жизнь вспоминали: как мы хорошо жили. Тех, кто пытался сопротивляться, солдаты убивали: расстреливали или просто закалывали штыками… Если ничего не находили, а в списках значился, пытали и мучили до тех пор, пока не показывал тайник, или не умирал. Редко кто мог утаить что-нибудь, у кого хватит сил смотреть, как насилуют на твоих глазах жену и дочерей, издеваются над сыновьями, кто может променять детей на богатство, разве все золото мира, все алмазные россыпи Голконды заменят счастливый детский смех, огоньки счастья в их глазах…

«И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он, как победоносный, чтобы победить. И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч. И когда Он снял третью печать, я услышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей… И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть: и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными»…

«Аллах, благослови Исаака, пусть он иудей, но какой хороший человек, какой замечательный совет дал. Послушай, какой он замечательный совет дал, всего за сто монет: разделить все богатство на две равные части, одну бросить в пасть носатому дьяволу, другую спрятать как следует. Я так и думал сделать: золотые монеты отложил, чтобы спрятать, а все остальное решил отдать, не спрячешь же бриллиантовое ожерелье жены, когда его весь город знает. Солдаты нагрянули так внезапно, свалились как снег на мою старую голову. Думал — все. Опять выручил Исаак, пришлось десятую часть ему отдать. Умный какой: вывалил из корзинки в уборной кучу использованной бумаги, на дно положил завернутое в бумагу золото, а сверху завалил опять грязными бумажками. Солдаты забрали половину, все в доме перерыли, перевернули вверх дном, но, представь себе, золота не нашли. Спасибо тебе, аллах, ты даже светлую голову Исаака, не потому, что он плешивый, по-настоящему светлую, заставил работать на благо правоверных, чтобы дьяволу меньше досталось. Стон стоит на земле, как жизнь дальше пойдет, подумать страшно…»

По приказу Атабека каждый день в газетах печатались мнимые ниш разоренных непопутчиков и несоглашенцев, каждый день устраивались митинги и собрания, на которых зачитывались преступления разоряемых. И в газетах, и на митингах, и на собраниях давались клятвенные уверения властями, что строгие, исключительные меры применяются только к врагам, а другие честные торговцы и представители старой знати могут спать спокойно. И все верили, или только делали вид, что верят, каждый день радуясь, что опять пронесло мимо солдат-разорителей, так их окрестила молва, опять другого, опять не его, его-то за что, он честный попутчик и соглашенец. Как бараны ждали своей очереди, когда им всем перережут глотку, являя собой пример смирения и долготерпия.

А куда денешься? Граница так крепко охраняется, что и муха не пролетит, а если по дурости перепутает направление и нарушит границу, ее тут же собьет своей ниткой резинки Мир-Джавад. Он не промахнется, — снайпер. Завербованные им агенты распространяли слухи, что видели его летящим, аки ангел, во всем белом, над границей, и тишина, и мир спустились на землю там, где он пролетал. А он трубил в большую трубу и громко кричал: «Спите спокойно, граница на замке»!

Сколько добровольных помощников нашлось у Мир-Джавада среди мелких лавочников и деклассированного элемента, сколько ушей и глаз было предоставлено в его распоряжение, причем патриоты не требовали никакой платы, своей доли в этом вселенском грабеже.

Зависть! Вот основа из основ этого гнусного слоя общества. Здесь ее питательная среда, здесь всегда в избытке зреют бациллы, которые потрясают мир в какой-нибудь из его частей страшной эпидемией ненависти, опустошительной и внушающей ужас для многих поколений. В каждом квартале, в каждой улице, в каждом доме городов, поселков и деревень находились знающие, что сегодня у соседа на обед. И они заваливали инквизицию письмами без подписи, сообщая в них такие интимные подробности, что инквизиторы только диву давались, как быстро стремилось общество вернуться вновь к рабовладельческому строю, люди не знали, что делать с полученной свободой, и сами умоляли обратить их снова в рабов, где каждый бы вновь мечтал о добром хозяине и о теплой похлебке.

Так что работы в отделе Мир-Джавада было хоть отбавляй. Ну, а те, кто платил дань Мир-Джаваду, жили спокойно: при зарплате в сто монет имели по прекрасному особняку для каждого взрослого члена клана, по две огромных дачи, одна из которых обязательно должна быть на берегу самого синего в мире моря, покупали беспрепятственно женам и дочерям, да и любовницам тоже, машины и шубы, стоимостью по пятнадцать тысяч монет каждая, не говоря уж о таких «пустячках», как бриллиантовые и золотые побрякушки. И никто им не задавал даже малейших вопросов, от которых появляется бессонница. Множество писем с подписями и без подписей, изобличающих подпольных миллионеров, изымались, хотя все пасквили, вперемежку с фактами, аккуратно регистрировались и подшивались, так что подпольным миллионерам не надо было скрываться в горах Серры, а против тех наивных патриотов, что осмелились открыто написать свое имя, возбуждали дела о клевете на достойных, всеми почитаемых людей, сажали «клеветников» в тюрьмы или ссылали их на необитаемые острова Лусин. «Пусть там клевещут!»

И поощрялась ложь, и преследовалась правда. Стало выгодно жить неправдой, чтобы выжить, элементарно выжить. И люди приспособились, с трудом, но приспосабливались. По-другому жить не разрешалось. Ты мог думать, что хотел, но говорить вслух был обязан лишь то, что внушали газеты, что вещали с высоких трибун и поменьше, чему стали учить в школах и даже в подготовительных детских заведениях. Везде появились портреты Гаджу-сана и Атабека. «Фюрер мыслит, а мы проводим эти мысли в жизнь!» «Претворим великие замыслы в реальность!» «Весь мир нам внимает!..» Не добавляли только: «с ужасом»!

А рядом с Атабеком на официальных приемах можно было увидеть все чаще и чаше фигуру Мир-Джавада. Он и ему подобные набирали силу и уже кое-где косо поглядывали на тех, кто их нашел, вывел в люди, подсобная, вторая роль их больше не устраивала. Им нужен был лидер, они нужны были лидеру, и они создали земного бога, предложив себя в рабы. «Великий Гаджу-сан»! «Несравненный Гаджу-сан»! «Мудрый Гаджу-сан»! «Гаджу-сан — учитель всех народов мира»! «Гаджу-сан — вождь всех стран»!.. Такие лозунги запестрели на стенах домов и вдоль шоссейных дорог, особенно вдоль трансконтинентальной трассы. Но новое поколение ошибалось, думая, что лидер останется им верен. Это он выдвигал их, определяя, кому быть пешкой, кому фигурой, он выбирал их, способных и готовых на все: отказаться от отца с матерью, забыть о братьях и сестрах, предать жену и друга, не признавать детей. Он выдвигал каждого зубастого, каждого клыкастого, его совет был законом для всякого, но тех, кто не понимал, чем ему обязаны, кто проявлял хоть малейшую свободу, он сбрасывал с доски своей игры, понятной лишь ему одному, зато понятливых выдвигал на важные посты в своей партии эмира, в армии, в полиции, а главное, в инквизиции. Ставка была сделана на инквизицию. После Торквемады Гаджу-сан был первым, кто осознал влияние инквизиции на умы и чувства общества и понял, что тот, кто владеет инквизицией, владеет этими умами и чувствами. И он трудился не покладая рук.

Ио слушал, но голос ректора то звенел, то пропадал, когда Ио уносился мыслями в родные горы:

— Господи! Ты даруешь нам мир; ибо и все дела наши ты устрояешь для нас… Твердого духом Ты хранишь в совершенном мире, ибо на тебя уповает Он… Разве ты не знаешь? разве ты не слышал, кто вечный Господь Бог, сотворивший концы земли, не утомляется и не изнемогает. Разум Его неисследим. Он дает утомленному силу, и изнемогшему дарует крепость. Утомляются и юноши и ослабевают, и молодые люди падают, а надеющиеся на Господа обновятся в силе, поднимут крылья, как орлы, потекут и не устанут, пойдут и не утомятся… Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я — Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей. Вот, в стыде и посрамлении останутся все, раздраженные против тебя, будут как ничто и погибнут препирающиеся с тобой. Будешь искать их и не найдешь их, враждующих против тебя, борющиеся с тобой будут как ничто, совершенно ничто; ибо Я — Господь Бог твой; держу тебя за правую руку твою, говорю тебе: «не бойся! Я помогаю тебе»…