Анатолий Баюканский - Черный передел. Книга II Страница 20

Оставалось наметить планы очередного предложения для распределения полученной партии товаров. Первым делом Ирина Михайловна самолично отметила в тетради условные буквы: А, 3, Г, Щ. Расшифровывать их не нужно. Как обойдешь вниманием Петра Кирыча Щелочихина? Он вряд ли что возьмет, но… было бы предложено. Нельзя забывать и генерала Ачкасова, прокурора Зимина, Героя Труда директора Старососненского завода товарища Гороховского. Завтра она сама позвонит каждому, сообщит, какими товарами располагает. А там и указания последуют.

– Никого мы вроде не упустили? – Алевтина заглянула через плечо начальницы. – Начальник КГБ мне лично не нравится, все время волком посматривает.

– На твои пышные прелести, – нашлась Ирина Михайловна, – а генералу Ачкасову я сей же миг позвоню. Или лучше сделай это ты! – протянула трубку Алевтине. – Только мое имя не произноси.

– Я же вам говорила, областное начальство хорошо умещается в моем крохотном кулачке. – Алевтина еще раз хлебнула из рюмочки, озорно подмигнула и стала накручивать телефонный диск.

– Мне генерала Ачкасова! – проворковала в трубку. – Это вы? Не узнала, богатым будете. Здравия желаю! – вновь подмигнула Ирине Михайловне. – Ради Бога, извините, что звоню домой. Нет, нет, ничего особенного не случилось. Можете передать трубочку вашей несравненной Дульсинее? Благодарю. Дусенька, это я, Алевтина Жучкова. Не забыла? Поди, перед зеркалом сидишь? Смотришь детектив? Это тоже неплохо. Слушай, могу я завтра в середине дня к тебе заглянуть? Есть одна идея в твоем вкусе. Будешь довольна. Итак, записываю: пятнадцать ноль-ноль. Ишь ты, все по-военному, как-никак генеральша. Все, заметано, жди! Целую! – Положив трубку, Алевтина с сияющим лицом развернулась на сто восемьдесят градусов к начальнице. – Порядок, Ириночка Михайловна, как в танковых войсках.

– Вижу, у тебя осечки не бывает, только вот… Меня смущает твоя Дусенька, слишком заметная фигура в городе. И вообще… может, взять вариант попроще? Как, например, договориться с горпромторгом, согласовать с администрацией города и…

– Господи! – всплеснула пухлыми руками Алевтина. – Да чего вы страшитесь, Ириночка Михайловна? Чего? Мы же не бесплатно, не в качестве взятки будем давать косметику. Это же – а-ук-ци-он! Только без толкотни, без переворачивания прилавков. Руководители – тоже люди, у них тоже любимые женщины. Между ними разыграем партию косметики, а вырученные деньги направим в собесы, в дома престарелых. – Мельком глянула на свои часики. – А не пора ли нам по домам, а?

Альберт исчертыхался, дожидаясь жену и ее начальницу. Когда дамы, помахав охраннику ручкой, вышли из калитки, вздохнул с облегчением. Весело разговаривая, Алевтина и Ирина Михайловна уселись в новенькие «жигули».

– Извини, Алик, что долго ждал! – вместо Алевтины обратилась к хмурому Альберту Тиунова. – Наша работа похожа на карточную игру – чем больше вникаешь, тем больше засасывает.

Автомашина лихо покатила по освещенным улицам Старососненска. Альберт держал марку, обиженно помалкивал, да и они успели обо всем перетолковать. Ирина залюбовалась левым берегом реки Воронеж. Там, вдали, вдоль кромки нескончаемого соснового бора, вставало вполнеба яркое зарево, временами вспыхивая, временами почти угасая: на металлургическом заводе шла ночная смена. Вода под мостом показалась Ирине Михайловне тяжелой, маслянистой. И неожиданно грусть накатила. Тошно было возвращаться в свою богато обставленную квартиру, не согретую мужским теплом. «А что если всем завалиться в центральный ресторан? Кутнуть как следует. Но… Альберт, этот здоровенный телок, за рулем. Идея отпадает. Что же еще придумать, а?» – И вдруг счастливая мысль озарила ее. Она тронула Альберта за плечо:

– Алик, будь другом, катани-ка меня вон к той пятиэтажке.

Ирина Михайловна позвонила в знакомую квартиру и тут оробела, представляя, как изумится Анатолий Булатов. Но… сегодня ей решительно везло. Дверь открыла постаревшая мама Зина, приемная мать Анатолия. С ней Ирина когда-то работала в заводском комитете профсоюза. Та от изумления отступила на шаг в глубь квартиры.

– Что за наваждение? Кого я вижу? Ирина Михайловна? Какими судьбами? То-то я сегодня во сне видела большую воду, новость, стало быть.

– Извините, может, я не вовремя? – Ирина мысленно уже пожалела, что решилась напроситься в гости.

– Мама Зина! – раздался из гостиной знакомый голос. – Кто пришел?

«Анатолий!» – сразу признала Ирина. Давно не виделись, каким он стал?

– Анатолий! Алексей! – позвала мама Зина. И загадочно улыбнулась, чуть посторонясь. – В ногах правды нет. Проходите, пожалуйста.

Тиунова прошла в коридор, заставленный старыми вещами. Здесь время, казалось, остановилось. Даже велосипед висел на крюке. И вдруг сердце ее упало, могла ожидать всего, но прямо перед ней в тесном коридорчике стояли сразу два предмета ее обожания. «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Булатов сильно постарел, но все же выглядел молодцом. Но… Русич. Ирина Михайловна с превеликим трудом узнала добра молодца в этом изможденном, поседевшим человеке с подрагивающими руками. Вот что значит тюрьма. Острая жалость шевельнулась в груди, страстно захотелось обнять его, прижать к себе, расплакаться, а потом… потом помочь, осыпать золотом, деньгами. Ведь она буквально озолотилась, не знает, куда девать богатство. Не раздавать же старушкам в церкви. С Алексеем Русичем у нее однажды произошла любовная встреча. Она была обворожена им с первой секунды их близости. Что касается Анатолия, то прежде, работая вместе, бредила им, боготворила этого человека. И вот они стоят рядом – сводные братья, неудачники.

Русич опомнился первым, помог ей снять плащ. Булатову достались только домашние тапочки, которые он по привычке хотел ей подать, но тотчас устыдился, представив эту элегантную даму в стоптанных домашних тапочках. Хорошо, что мама Зина отстранила их обоих, подхватила Ирину Михайловну под локоток, провела в гостиную. Булатов так и остался стоять с тапочками в руках.

В гостиной Ирина Михайловна огляделась по сторонам. Да, все простовато, все безвкусно.

– У нас небогато, – словно прочитав мысли, проговорила мама Зина, – перестройка отняла у нашей семьи все! Жили – не тужили и вот… – развела руками.

Тиуновой сделалось нестерпимо стыдно за блузку из умопомрачительного японского шелка, за драгоценные перстни на руках. А чего стоила одна ее прическа! Опустившись на диван-кровать, Ирина Михайловна еще раз пожурила себя за то, что решила прийти сюда, так обычно вливается бурлящий горный поток в тихую скромную речушку с заросшими берегами, размывая их. Как-то раньше не задумывалась о том, что именно перестройка, которую называют в городе еще «пересменкой», «перестрелкой» и еще черт знает чем, перетасовала привычные ценности, людей, понятия о нравственности, о справедливости.

Казалось, с ее приходом тихий омут ожил, все одновременно засуетились. Русич полез в шкаф, Булатов – в холодильник. Только мама Зина не сдвинулась с места, будто окаменела.

Худо-бедно, но вскоре накрыли стол. Нашлась и припасенная на всякий случай бутылка шампанского, купленная еще до ареста Русича, появилась и нехитрая, но вполне аппетитная российская закусь: грибочки, огурчики, холодная вареная картошка. Правда, банка сайры выглядела «чужеродным телом». Завязался разговор. Поначалу он состоял из кратких вопросов и ответов. Но вскоре Ирина Михайловна окончательно успокоилась, взяла невидимые бразды правления в свои ухоженные, но довольно крепкие ручки, умело запалила, образно говоря, тот самый «костер по вторникам», придуманный давным-давно братьями-неудачниками.

– Помните «костер по вторникам»? – Ирина Михайловна научилась тонко улавливать настроение. Разве забудешь, как Анатолий Булатов с друзьями решил у костра распределять квартиры в новом доме.

Заговорили разом, наперебой, вспоминая имена людей, что нынче выветрились из памяти, а ведь каждый из них был по-своему интересен и неподражаем, как любой человек на земле. Время от времени то Алексей, то Ирина, то Анатолий посматривали в сторону мамы Зины, которая сидела неподвижно, видимо, думала о своем.

– Вы о костре забудьте, – наконец заметила она, – лучше откровенно поведайте один другому, как жизнь сложилась, коль такой случай выпал.

– Я – за! – как обычно загорелся Русич. Ему не терпелось излить боль, что переполняла душу. Его уже «научили», как следует жить в волчьей стае, но заставить поступать по волчьим законам не смогли.

– Начинай! – Ирина Михайловна поймала себя на мысли, что Русич ныне вновь свободен, что нельзя упускать момент.

Русич заговорил горячо, как бывало в минуты вдохновения. Вспомнил последние годы работы на «Пневматике», не утаил и о том, как складывались отношения со всемогущим Петром Кирычем Щелочихиным, нынешним секретарем обкома партии. Поведал и о горечи, что испытал, находясь в местах не столь отдаленных. Ведь нет ничего обиднее, чем нести кару, которую не заслужил. Он нарочно ничего не сглаживал, даже вспомнил, как его бригада убивала на лесоповале страшного садиста-охранника, его просто привязали к бревну и пустили под электропилу.