Томас Гиффорд - Сокровища Рейха Страница 31

Мы пересекли веранду и вышли в вестибюль. Из скрытых динамиков лилась тихая музыка. Во второй раз за последние два дня я слышал звуки квартета Бетховена. Я узнал его. Это был тот же самый квартет.

– Есть какие-либо шансы, что Перон может вернуться? – спросил я.

Альфред Котман удивленно взглянул на меня:

– Хуану Перону сейчас семьдесят семь лет, мистер Купер. Он живет в Испании, у него молодая жена, третья по счету, и состояние в полмиллиарда долларов, неважно, каким путем приобретенное. Так что, помилуйте, с какой стати ему возвращаться в Буэнос-Айрес?

Мы стояли перед фронтоном громадного особняка. Оливковый «мерседес» дожидался у входа. Небо опять затянуло тучами, явно собирался дождь.

– Простите, если ничем больше не смог помочь, – сказал Котман. – Я рассказал вам все, что касается моей встречи с вашим братом.

Дверца машины была распахнута, шофер ждал.

– Еще один, последний вопрос, – сказал я. – Брат показывал вам вырезку из газеты?

Лицо Котмана сразу изменилось, будто он скинул маску радушия.

– Да, – ответил он сухо.

– И вы узнали тех людей?

– Нет, не узнал. – Он слегка поклонился. – Теперь я должен идти. Прощайте, мистер Купер. – Он застучал подковками сапог по камням.

Я опустился на заднее сиденье. Всю дорогу до Буэнос-Айреса шел проливной дождь.

Когда я вылез из «мерседеса» у подъезда своей гостиницы, воздух был тяжелым, душным и влажным. Я прошел в бар, наскоро проглотил джин с тоником, мысленно поздравив себя с тем, как здорово я решил проблему употребления алкоголя, и снова вышел на улицу. Висел плотный туман, однако на площади Сан-Мартин было полно народу. Люди медленно прогуливались. Голуби на площади были потрепанными и мокрыми. Они едва бродили, спотыкаясь и покачиваясь. Я присел на скамейку, обернулся и посмотрел вдоль улицы, туда, где начинался район магазинов. Днем движение транспорта там запрещалось, и народ заполнял всю проезжую часть.

Я попытался собраться с мыслями, ослабил галстук. Значит, Сент-Джон соврал мне относительно своей встречи с Котманом уже после разговора со мной, так как на самом деле находился у него, когда звонил мне. Я вспомнил, как в телефонной трубке раздался какой-то щелчок после того, как он повесил трубку. Кто еще слушал? Котман? Если он, то зачем? Вообще, какой был смысл лгать? Возможно, чтобы не раскрыть свои взаимоотношения? И почему мой вопрос о газетной вырезке вызвал такую реакцию Котмана?

Я так и не понял до сих пор, что вынудило Сирила приехать в Буэнос-Айрес.

Снова прогремел гром. Какая-то девчушка задумчиво примерилась, хотела носком туфельки поддеть голубя, но промахнулась. Мостовая была сырой, моросил дождь. От нависших туч полумрак сгустился. Свет в вестибюле гостиницы показался особенно ярким после грозового сумрака улицы.

Я сидел у окна и размышлял, глядя на струи дождя, вслушиваясь в завывания нагонявшего его ветра. Сирил интересовался нацистами, немцами в Аргентине и Котманом в частности. Что могло быть еще? Если не нацисты, то что же привело его сюда? Рассматривая различные варианты, я заходил в тупик. Все снисходительно посмеивались, стоило только кому-нибудь упомянуть о нацизме. Сент-Джон назвал это древней историей. Бреннер тоже. Все считают, что это, мол, романтическая чепуха, плод усталой фантазии, одержимость прошлым своего деда: нацизм – это эксцентричное явление, столь же незначительное перед лицом гораздо более грозных опасностей атомно-компьютерного века, сколь любое другое в минувшем столетии, – стал уже частью истории.

Газетная вырезка Сирила не давала мне покоя. Я хотел ее видеть. Сент-Джону придется показать ее мне.

Зазвонил телефон. Это был Рамон Рока. Я поблагодарил его за то, что он устроил мне встречу с Сент-Джоном, и рассказал о своем визите к Котману.

– Значит, разговор с Котманом прошел не без пользы?

– Не знаю, – ответил я. – К сожалению, я не знаю.

– Могу вас обрадовать. Мы нащупали еще одну нить. – Говорил он сдержанно, очень тихо, слегка пришепетывая. – Ваш брат виделся еще кое с кем в Буэнос-Айресе. Это доктор Ганс Долдорф, профессор экономики в отставке, живет здесь, в городе. – Рока продиктовал адрес. – Возможно, вы захотите с ним связаться. – Я записал еще и телефон и поблагодарил Року.

Новый многоквартирный жилой дом оказался очень высоким, и квартиры в нем, видимо, стоили недешево. Я взглянул на список жильцов: Долдорф обитал на девятнадцатом этаже, но на мой звонок никто не ответил. Тогда я осведомился у швейцара, может, он видел, не выходил ли профессор Долдорф. Тот уставился на меня с идиотской ухмылкой и ответил, что профессор… в каком-то смысле… вроде бы выходил. Он говорил с неясным среднеевропейским акцентом, и в голосе его явно звучала хорошо отработанная издевка.

– В каком-то смысле, – повторил я. – Как это понимать?

– Как я сказал. – И, не обращая больше на меня внимания, он отвернулся и полез в шкаф со множеством ящичков и массой ключей.

– Слушай, ты, тупое рыло, – произнес я тихо, поскольку в вестибюле показались две пожилые дамы, – потрудись объяснить, не то я сверну тебе шею, можешь в этом не сомневаться. – Он отпрянул к выходу, но я шагнул и приблизился к нему вплотную. Дамы прошли мимо. Я затолкал его в угол. – Говори, ну!

Он воззрился на меня так, словно перед ним был сумасшедший. Я тоже в упор глядел на него.

– Он вышел ногами вперед. На носилках, под простыней.

– Когда?

– Позавчера.

– Проводи меня в его квартиру! – прошипел я.

Он поспешил выполнить мой приказ. Дверь нам открыла молодая женщина, видимо дочь профессора.

Ее глаза – огромные, темные – смотрели на меня из-под густых черных бровей. Длинные каштановые волосы спадали на плечи. Она покусывала губу. На белом зубе остался розовый след помады. На ней было черное платье без рукавов. Шторы на окнах позади нее были задернуты. Запинаясь, я промямлил что-то невразумительное по поводу своего появления. Меня волновал и смущал взгляд ее чудесных глаз. На одной щеке у нее я заметил влажный след слезы.

– Недели две назад к вашему отцу приходил мой брат, Сирил Купер, американец, – проговорил я. – Мне хотелось бы лишь узнать, зачем он приходил, вот и все. А минуту назад мне сказали, что ваш отец скончался. Я очень вам сочувствую. Моего брата тоже больше нет…

Она повернулась и прошла в глубь комнаты. Высокая, крепкая женщина. Звали ее Мария Долдорф. Остановилась в тени у окна. Вдоль стен стояли полки с книгами, повсюду лежали бумаги и журналы.

– Я только что вернулась с похорон, – произнесла она официальным тоном. – Я не ждала посетителей.

– Простите. Я не знал об этом.

– Ничего. Я страшно впечатлительная, просто до глупости. Мы, аргентинцы, чересчур бурно переживаем собственные горести. – Она дрожала, но пыталась улыбнуться. – Вы проделали дальний путь, чтобы получить ответы на свои вопросы. Позвольте спросить, почему для вас это так важно, мистер Купер?

– Я вас почти не вижу. Здесь так темно.

– Извините, но я приняла успокоительное. От света у меня режет глаза. Присаживайтесь, пожалуйста.

Мы сели в хромированные кресла.

– Так почему же? – повторила она.

– Моего брата убили, и мне кажется, эта смерть каким-то образом связана с его пребыванием в Буэнос-Айресе. Кто убил, неизвестно. – Я почувствовал себя несколько глупо: вся эта история стала такой запутанной. Мария сидела, сложив на коленях загорелые руки с ненакрашенными ногтями. – Поэтому я хочу выяснить, что он здесь делал и с кем встречался до возвращения домой, где его и убили. Вы меня понимаете?

– Да, ваш брат был у нас, разговаривал с моим отцом. Папа говорил мне о нем. Его приход сильно взволновал папу. Просто ужасно.

– Почему?

– Здоровье отца ухудшалось, развивалась слепота. Он стал нервным, всего боялся… буквально всего. Я приходила с работы, и мы вместе ужинали или ехали в парк Палермо погреться на вечернем солнышке. Болтали о том о сем, иногда я читала ему. В тот вечер, после ухода вашего брата, отец был встревожен до крайности, не мог заснуть, руки тряслись. Все пил коньяк и что-то бормотал об американце, который заходил к нему… – Она нервничала, вертела на пальцах кольца. – Я поинтересовалась, чем он так обеспокоен, и он ответил, что этот человек задал ему множество вопросов о прошлом… о Пероне, о нацистах, об Альфреде Котмане. – Она прикрыла глаза, с трудом произнеся последние слова.

– Почему это должно было так его взволновать?

– В свое время отец был советником Перона, одним из нескольких интеллигентов, которым тот доверял. Отец – экономист, к тому же немец, и Перон прислушивался к его словам. Он развалил экономику страны, а отец по крайней мере мог подсказать ему, в чем его просчеты. Они с Пероном были очень близкими друзьями. Ходили слухи… – Она помолчала, повернулась, внимательно поглядела мне в лицо. – Ходили слухи, будто отец спал с Эвой Перон, поскольку сам Перон… не мог ее удовлетворить. Не знаю, так оно или нет, это не имеет значения. Дело в том, что мой отец хорошо знал всех его сподвижников, и то, что какой-то незнакомый американец стал вдруг поднимать старое из мрака прошлого, испугало его. После падения Перона отцу было нелегко. Нашлись люди, которые хотели помешать ему по праву занять университетский пост. Помог Альфред Котман. Но с годами отец становился все слабее и все грустнее. Он вообще был очень печальным человеком…