П. Лотинкин - ТАЙНЫ ТРЕТЬЕЙ СТОЛИЦЫ. Страница 4

Теще терпеть это было мучительно. Вот она и высказалась, не прерывая своего любимого занятия: чистя от накипи чайник со страшным скрежетом (вода в Мытарино перенасыщена солями, отчего внутренность чайника за неделю покрывалась желтой коркой):

—  А что ей было делать, если никого, кроме этого вашего, она в том списке не знает?

—  А — ничего, — разворачивая газету, нагло заявил зять. — Не знаешь, за кого голосовать, го­лосуй против всех! Сами виноваты, раз не сумели запомниться с хорошей стороны.

—  Так это ж... А если все так, против всех? — «возмутилась теща, большую часть жизни имевшая дело с бюллетенями в которых стояла только одна фамилия. — Это ж, получается, все выборы будут зазря? Надо будет по новой!

—           Конечно, — с подвохом согласился зять. — В этом и соль: выбирать до тех пор, пока не появится тот, кто нужен.

— Ничего себе! — возмутилась Полина Бори­совна. — Это ж сколько денег зазря уйдет!

— Ну и хрен с ними. Все равно это копейки в сравнении с тем, сколько украдут и разбазарят те, кого вот такие, как Риммка, выбирают абы как!

— Так нельзя! — заявила теща.

— Только так и надо! — ответил из-за газеты наглый зять. — Все наши беды из-за таких, как вы... избирательниц.

— Почему это из-за нас? — закипая от мужско­го шовинизма, поджала губы теща.

— А потому что вас, баб, больше! Факт? Факт! Вот вы и выбираете то пьянчуг, то ворье!

— Да? Мы?! Небось, когда ты за Риммкой уха­живал, ты не говорил, что она будет целыми днями твоих курей и кролей откармливать!

— Мама, не надо! — попросила дочь.

— Нет, надо! Пусть не думает, что завел тут себе... рабынь!

—  Ох-ох! Прямо заработались, аж отощали! Скоро двери придется расширять, а то не протисни-теся. «Рабы-ыни»! — передразнил из-за газеты зять, и Полина Борисовна не выдержала.

Она с грохотом и лязгом отставила недочи-щенный чайник, сорвала с себя фартук и встала, гордо, как Марсельеза на открытке в честь Париж­ской коммуны.

—  Нет, я больше так не могу! Я что, по-ва­шему, объедаю вас, что ли?! Мне что, уехать, да? Уехать?

—  Перестань, мама, — вяло и неубедительно попросила дочь, тоже похожая на круглое смуглое яблочко. — Никто тебя не гонит.

Зять, что характерно, промолчал. И это стало последней каплей.

Полина Борисовна достала накопленную из пенсий заначку, благо, что дочь ей не позволяла тратить свои деньги на проживание, и отправилась на Казанский вокзал. Цены на билеты ее неприятно удивили, но ей вдруг так захотелось вернуться в родной Катеринбург, что она решила не экономить на борьбе за справедливость. Все равно ее тамошняя квартира сейчас пустовала — после съезда последних квартирантов новых, надежных и порядочных пока не подвернулось.

Взяла Полина Борисовна место плацкартное, но удобное: на нижней полке, лицом по ходу.

Еду я на родину...

Приехала она в Катеринбург полдесятого ве­чера, и город встретил ее ласково: проезд в автобусе оказался на два рубля дешевле, чем в Москве.

Приехав к себе, в квартиру на Фрунзе, 60, Полина Борисовна прежде всего убедилась, что ее вещи, запертые в большой комнате, в неприкосно­венности. Потом она, проведя ревизию в квартире, обнаружила, что последние квартиранты, жлобье эдакое, не оставили ей даже кусочка мыла. Она позвонила Зинаиде, подруге, сторожившей кварти­ру и приглядывавшей за квартирантами.

Та ее приезду сильно обрадовалась, даже попеняла, что не предупредила заранее, и она не смогла встретить. Зина рвалась тут же прибежать, но у Полины Борисовны были свои резоны. Во-первых, надо же прибраться. Во-вторых, она не стала перед дорогой посещать парикмахерскую в Москве, где, как всем известно, самые высокие в стране цены. Решила, что в родном Катеринбурге это будет и разумнее, и гораздо дешевле.

Уборку она закончила только под утро, но встала еще до одиннадцати, поэтому на улице оказалась почти в самое пекло. Но что такое жара, если ты в родном городе? Вот только зря она не захватила с собой лекарство, убедилась Борисов­на, едва заглянув в ближайшую парикмахерскую. Цены там оказались даже чуть выше московских. Когда она возмутилась этому прискорбному факту, мешающему ей с должным шиком встретиться с подругой, мастера ей посоветовали заглянуть в какой-нибудь салон. Там де и воще - мозги вскипят.

Сердце Борисовны екнуло, и она добрым словом помянула городские власти, обеспечившие наличие аптек почти на каждом углу.

Увидев почему-то зеленый крест, она шустро направилась к нему. Предвкушала облегчение. Од­нако когда увидела сколько тут стоят таблетки, которые она во время приступов глотает чуть ли не горстями, чуть было не окочурилась прямо у застекленных шкафов-витрин. Выходило, что опрометчиво покинув зятя и Подмосковье, где лекарства из-за мэрских льгот стоят втрое дешев­ле, Данилова обрекла себя на нищету. Тут у нее полпенсии будет уходить на аптеку.

Но делать нечего, без этих таблеток она, как приговоренная к смерти. Отоварившись и почувс­твовав себя немного увереннее, Данилова направи­лась к базарчику рядом с автовокзалом.

Однако за два года и тут кое-что здорово по­менялось.

—  Почем картошечка? — спросила Полина Борисовна у приземистой недобро смотревшей селянки. Той явно не нравилось, что пенсионерка щупает ее клубни. И ответила она через губу:

— Шестьдесят.

— Дороговато, — еще даже не уразумев, что именно ей сказали, начала торг Полина Борисовна. Потом до нее дошло, и она от удивления вытара­щилась. — Что-что? Сколько?!

— Шестьдесят! Лето ведь, молодой картошки еще нет! — злорадно подтвердила тетка. Покупа­телей не было, а эта бабка здорово напоминала ей сноху: такая же дура никчемная. За всеми следит и всех учит. Вряд ли она собирается что-то покупать. Такие продукты на оптовом берут. Ищут всякое гнилье, лишь бы подешевле. И чего цепляется? Скучно дуре склочной одной дома сидеть, вот и шляется, ища, к кому бы прицепиться. Ну, а коль так, то почему бы и не отвести душу? И селянка жеманно улыбнулась:

— Но есть и подешевле. Вот эта — по пятьде­сят.

— Да это ж... Да как же? Да она в Москве по десятке, не больше! — возмутилась Данилова, чуя недоброжелательность продавщицы, не понимая ее, но горя желанием ответить той же монетой. — Сов­сем обнаглели!

— Дык и езжай в свою Москву! — с удовольс­твием поддержала перепалку продавщица.

И соседки по торговле одобрили ее рекомен­дацию ехидными смешками. Им тоже было скучно. Им тоже надоели спесивые горожане, которые вер­тят носами, желая все на халяву.

— Совсем обнаглели! — повторила им всем По­лина Борисовна. — Куркули!

— Сами вы тут обнаглели! — вступила в пере­палку торговка зеленым луком. — Ментам плати, бандюкам плати, инспекторам плати, а самим на что жить? Сами вы тут все сволочи! Ограбили об­ласть, жиреете на нас, а теперь еще и ноют!

Борисовна подбоченилась и набрала воздуху, желая достойно ответить, но тут ей резко поплохе­ло. Долгая тряская дорога, усугубленная навязчиво выпивавшими по соседству хохлами и громоглас­ными нахальными детьми. Ударная ночная работа по приведению квартиры в порядок. Жара. Цены на лекарства. Цены на продукты. Наглость торго­вок. Да еще и перспектива жить, жестко экономя каждую копейку, от чего она успела отвыкнуть в доме политически малограмотного и прижимисто­го, но все-таки сносно обеспеченного зятя.

Но самое главное — неожиданность.

Недоброжелатели мэра столицы Лужкова старательно вдалбливали ей в головенку, что Москва — самый дорогой город страны. И чуть ли не мира. Там, мол, изнемогают от высоких цен. Попутно и всей остальной стране внушали, что чистота и относительное благополучие Москвы не за счет умелой и кропотливой работы мэрии, а ис­ключительно за счет взвинченных цен и денег. Ко­роче, мол, не в том дело, что Лужков — настоящий Хозяин с большой буквы, радеющий изо всех сил о своих избирательницах, а всего лишь в стечении обстоятельств.