Семь дней на любовь, предательство и революцию - Игорь Озеров Страница 5

— Это всё понятно, — кивнул Ираклий, тоже поднявшись с кресла, чтобы посмотреть на картину, — но при чём здесь я?

— Да всё просто. Вы пишете роман, а я делаю его шедевром и снимаю по нему фильм.

— Может у вас и тема есть для этого романа? — недоверчиво усмехнувшись, спросил писатель.

— Тема любая. Но одно условие. Это должно быть связано с преступлениями коммунизма. Например, описать трагическую жизнь интеллигенции в советских тюрьмах и лагерях. Вы это сможете. Нужно придумать для этого звонкое и зловещее название. Например, «Гулаг». Кстати, вы хотите получить Нобелевскую премию?

В этот момент в комнате раздался мелодичный телефонный звонок.

— Одну минуту, — хозяин подошёл к столу и снял трубку. Несколько секунд он молчал. Потом повернулся к гостю и, чуть помешкав, произнёс: — Убита ваша жена. Вам, наверное, нужно вернуться в Милан.

Глава 6

Гостиничный коридор казался Ираклию бесконечным. Приближаясь к номеру, у которого собралась толпа людей, он неосознанно искал повод развернуться и убежать. Спрятаться там, где его никто не найдёт.

Генри Киссен вызвался сам довезти его до Милана. И сейчас он шёл чуть сзади, не подпуская назойливых журналистов. Ираклий старался не смотреть по сторонам, но всё равно ощущал на себе любопытные взгляды отельной прислуги и полицейских из оцепления. Даже фоторепортёры выглядывали из-за чёрных камер, чтобы посмотреть на мужа убитой. Ему казалось, что в их липких взглядах больше насмешки, чем сочувствия.

В маленьком номере, предназначенном для мимолётных встреч, было несколько мужчин. Все разглядывали его Анну, которая абсолютно голая лежала среди скомканного белья на огромной кровати. Ираклий машинально подумал, что всё здесь выглядит очень ненатурально. Розовые стены с репродукциями эротических картин, светильники в виде бронзовых подсвечников и особенно огромный букет бордовых роз на прикроватной тумбочке. Их несоответствующий моменту сладкий аромат заполнил всю комнату. У Анны была аллергия на всё цветущее, и поэтому она бы никогда не поставила цветы рядом с собой.

Длинные золотистые волосы, вьющимися локонами разлетевшиеся по подушке, создавали иллюзию, что жизнь ещё не ушла из её красивого тела. Но навсегда застывший взгляд не оставлял никаких сомнений: смерть забрала с собой ещё одну попутчицу.

— Трогать ничего нельзя. Я хотел закрыть глаза, но мне не дали. Даже накрыть одеялом не разрешили, — сказал Ираклию директор Дома дружбы. — Позвонили из полиции и я сразу же приехал.

Борис Ильич Шляпнер, назначенный сюда в Милан всего год назад, уже понял, что вторая смерть в зоне его ответственности — это крах карьеры. И, скорее всего, в ближайшее время его переведут в Союз, а там… Он даже думать не хотел, что с ним будет после всех разбирательств. В лучшем случае направят работать в профком на какой-нибудь сибирский завод, а в худшем — пошлют рубить лес в том же очень далёком от богатой Европы регионе Советского Союза.

Директору уже сообщили, что завтра из Москвы прилетает самолёт с комиссией, которая будет выяснять, как произошло убийство Альде Морьячи. А теперь ещё эта женщина…

Шляпнер знал, что руководителем прибывающей группы назначен Павел Иванович Судохватов. Человек-легенда, от которого ничего хорошего ждать не приходилось.

Воевать Судохватов начал ещё в Испании. После провального для СССР начала войны его оставили в фашистском тылу для организации партизанских отрядов. Два года он пускал под откос немецкие поезда, был тяжело ранен, попал в плен, бежал. Воевал во французском Сопротивлении. После войны руководил военной разведкой. Когда умер Сталин и люди стали возвращаться из лагерей, его, наоборот, захотели туда отправить. Но оказалось, что это невозможно. Слишком много знал Павел Иванович о высшем советском руководстве. А где он хранил свои архивы, узнать не удалось даже на допросах с пристрастием. Если бы его бумаги всплыли в какой-нибудь L'Humanité, то это было бы приговором для коммунистической элиты.

После неудачной попытки избавиться от слишком осведомленного ленинца, его направили на работу в Комитет по взаимодействию с коммунистическими партиями европейских стран. На этом месте у Судохватова был такой несокрушимый авторитет, что без согласования с ним не начиналась ни одна забастовка в Западной Европе.

— Сейчас, как мне сказал комиссар полиции, прибудут эксперты, — опять заговорил директор, — но уже ясно, что, скорее всего, причина смерти — наркотики. В ванной нашли шприцы и всё прочее… Как же вы так, Ираклий Шалович, не досмотрели за супругой? За красивыми и молодыми женщинами нужен глаз да глаз.

У Шляпнера не было ни жалости, ни сострадания к этому франтоватому писателю и к его молодой жене. Он думал о себе. Теперь его собственной жене придётся съезжать из шикарной квартиры на Фрунзенской набережной, а детям прекращать обучение в московской спецшколе и уезжать в неизвестную холодную тьмутаракань.

— Какие наркотики?! — вскрикнул Ираклий, будто очнувшись. — Анна даже вино никогда не пила — о здоровье заботилась. Что вы вообще несёте? С ума сошли? — разозлился Ираклий. Неконтролируемая злоба, зародившись где-то внизу живота, мгновенно разрослась по всему телу и ударила в виски. Он схватил за лацканы пиджака этого дрожавшего от страха человека с бесцветными глазами и блестящими от выступившего пота залысинами. — Я утром, всего несколько часов назад, её оставил у вас в Доме дружбы. Как она оказалась в этом отеле? Вы-то куда смотрели? Вы во всём виноваты! — он тряс бедного Шляпнера, как тряпичную куклу.

Хорошо, что в этот момент рядом оказался Генри Киссен. Он оторвал Ираклия от директора и вывел из номера в коридор.

— Очень вам сочувствую, Ираклий Шалович. В голове не укладывается. Кто же мог это сделать?.. У вас есть какие-нибудь предположения?

— Утром она уговаривала меня остаться у вас на Западе и вот… — неосторожно проболтался Ираклий.

— Какая трагедия, — печально покачал головой продюсер. — Хочу напомнить, что наш договор остаётся в силе.

— Какой договор? — не понял писатель. — Ах, да.

— Почему я напоминаю об этом в эту трудную для вас минуту, — продолжил Генри, изобразив на своём круглом лице скорбь и сочувствие. — Лучшей возможности получить политическое убежище у вас не будет. Скоро вас отправят в СССР и тогда будет поздно. Кстати, смерть жены можно представить как охоту на вас. Будто бы советские спецслужбы узнали о вашем решении эмигрировать и захотели остановить. Да и конфликт с этим вот… вашим директором.

Даже не очень щепетильного Ираклия покоробила такая беспринципность, но грубить Генри